Карпов Васильевич - Маршальский жезл

• Название: Маршальский жезл
• Автор: Карпов Васильевич
• Жанр: Советская классическая проза

---

Мы опять засмеялись. А командующий подвел итог:

– Как видите, она не ошиблась!

Потом генерал рассказал о трудных днях Великой Отечественной войны. Закончил он свое выступление пожеланием здоровья солдатам и успехов в боевой подготовке.

– В молодости мы не знали, что на плечи нашего поколения лягут такие трудности. Но партия видела далеко вперед и вырастила нас сильными, способными преодолеть все и победить врага. Вы тоже должны готовить себя к суровым испытаниям. На земле сохранится мир, если вы будете сильны, если враги поймут, что начинать войну опасно и что она кончится для них гибелью. Вы - поколение будущих победителей, если грянет война!

Мы долго аплодировали командующему. Стоял он теперь перед нами, не только великий ростом, - это был человек большой сердечности, опытный и мудрый полководец, за которым солдаты готовы идти в любую битву.

* * *

По результатам инспекторской проверки Умарова Карима наградили знаком «Отличник Советской Армии». Мы все очень рады этой награде. Карим заслужил звание отличника.

Но почетный знак отличника - это еще не все. Карим поразил нас еще вот чем.

Получил он солдатскую награду, пошел в каптерку, открыл свой чемоданчик, покопался в нем и через минуту вышел с орденом Трудового Красного Знамени на груди.

Два года не носил и никому не говорил об ордене. Надо же иметь такое терпение!

Спрашиваем Умарова:

– Что же молчал?

– А что, кричать надо? - смеется Умаров. - Политподготовка - тройка. Физподготовка - двойка. Смотри на меня, люди, у меня орден есть! Так, да? Умаров не такой человек. Отличный значок получал, теперь орден рядом носить можно.

Мы все рассматривали его орден: красное знамя, надпись: «СССР», серп и молот, шестеренка, в общем, символ доблестного труда. Вечером Умаров рассказывал, за что его наградили. Оказывается, он с шестнадцати лет на хлопковых полях работает. Влюблен в свой хлопок, о нем как о живом существе говорит: что хлопок любит, чего не любит, когда и почему «хороший и плохой настроений» у него бывает. Не только днем, но и ночью за ним, как за дитем малым, наблюдать нужно. Перед призывом Карима в армию комсомольская бригада, в которой он работал, вырастила самый высокий урожай хлопка в области. Наградили всю бригаду, и Умарову дали орден.

Вспомнил я разговор с Жигаловым о благородстве. Он похвалил меня тогда за намерение дать кровь Степану. Что в этом особенного? А вот Карим действительно проявил скромность.

* * *

Дневальный крикнул от входа:

– Рядовой Агеев, к замполиту!

Зачем я понадобился Женьшеню?

Бегу в канцелярию роты.

– Вас в штаб полка вызывают! - говорит Шешеня.

– Меня?

За всю службу ни разу не понадобился штабу - и вдруг! Неужели дома стряслась беда? Принесли бы телеграмму в роту. Зачем же?

Шешеня смотрит весело: он знает зачем.

– Очерк помните? Про старшину Мая.

– Помню.

– Вот корреспондент приехал проверить факты…

Вижу, шутит замполит. Что проверять? Это же не фельетон.

– Правду говорю, идите в штаб, к подполковнику Прохоренко, там из газеты ждут вас.

Бегу в штаб. В кабинете замполита незнакомый офицер - подполковник. Самого Прохоренко нет.

– Вы Агеев?

– Да.

– Садитесь, меня зовут Виталий Егорович Пепелов. Я заведующий отделом культуры окружной газеты.

Сажусь к столу, рассматриваю подполковника: плотный, плечистый, лицо круглое, голова лобастая, покрыта короткими седеющими волосами. За роговыми очками, которые резко выделяются на его немного бледном лице, внимательные светлые глаза.

– Перед командировкой сюда, в гарнизон, читал ваш очерк. Понравился. Решил познакомиться с вами. Вы хотя и новичок в журналистике, но, как говорится, искра в вас есть. - Пепелов говорил не торопясь, не громко. - Что вы еще написали?

Я рассказал о себе. Но постеснялся признаться, что задумал написать книгу о солдате. Утаил. А Пепелов будто понимал мое состояние, советовал:

– Пишите больше. Не нужно стесняться. Предлагаю вам быть внештатным военкором. Материалы присылайте мне. Нас интересует…

Пепелов не торопясь принялся перечислять темы: боевая подготовка, самодеятельность, работа ленинских комнат, соревнование, в общем, все, чем живет полк. Потом достал из кожаной папки мой очерк. Меня невольно бросило в краску: почти над каждой строчкой были написаны новые слова и целые фразы. Некоторые абзацы перечеркнуты линиями крест-накрест. На полях много пометок. Почерк у Пепелова был ученический. Некрупные круглые буквы стояли прямо, как солдаты, и завитушек нигде не было - все строгое, деловитое, скупое.

– Я привез вашу рукопись…

Кивнув на страницы, где правки было больше, чем написанного мной, я спросил:

– Что же вам здесь понравилось?

Пепелов мягко улыбнулся:

– Ну это ничего, бывает хуже!

Виталий Егорович стал объяснять пометки в тексте вплоть до точек и запятых. Я слушал его с интересом, хотя и неловкость испытывал за многие свои промахи. Обнаружилась беспомощность в размышлениях, разнобой в изложении и даже грамматические ошибки. Подобный разбор Пепелов делал, конечно, не в первый раз. Он беседовал, наверное, не с одним десятком таких, как я, начинающих. Мне на минуту представились горы заметок, очерков и рассказов на его рабочем столе, и все они выправлены, дотянуты этим умным человеком. Какое железное терпение надо иметь, какую огромную выдержку и любовь к своему делу!

Мы говорили больше часа, а мне показалось, что этот приятный разговор длился несколько минут. Я готов был слушать Пепелова хоть весь день, но у него были другие дела. Укладывая свою папку, Пепелов сказал:

– Перед отъездом я разыщу вас. Посмотрите мою правку, может быть, с чем-то не согласны… - Он сказал это без тени иронии, вполне серьезно, как равный равному.

– Ну что вы, товарищ подполковник.

– Посмотрите, посмотрите, это полезно. Сядьте, спокойно подумайте, попробуйте улучшить. Очерк ваш мы напечатаем.

Я попрощался с Виталием Егоровичем и побежал в роту. На плацу мне встретился замполит Прохоренко.

– Ну что вам сказал писатель? - спросил он.

– Журналист? - поправил я.

– Нет, писатель. Разве Виталий Егорович не сказал вам - он член Союза писателей СССР!…

Я онемел. Первый раз в жизни встретился с живым писателем, целый час говорил с ним и не знал, что он писатель!

Несколько дней жил я под впечатлением разговора с Пепеловым. Кажется, ничего особенного не произошло: консультация начинающего автора. Нет, не простая консультация. Внимание к человеку, рядовому солдату. И так во всем в армии. Заинтересуйся тем, что тебе по душе, - и тебя немедленно заметят. Вот приехал подполковник, писатель, ну пусть не специально ко мне, но одно из дел у него: помочь солдату Агееву, поговорить с ним, поучить. И сделано это умно, тактично. Пепелов не подавлял меня своей эрудицией, говорил просто и доходчиво, специально подбирал и продумывал каждое выражение. Эта беседа запомнилась надолго и заставила о многом поразмыслить.

* * *

Вот и кончился первый год службы. Многому я научился, многое узнал за эти двенадцать месяцев. Но если бы меня спросили, что приобрел я самое важное за это время, я бы назвал не только умение стрелять из боевого оружия и способность противостоять ядерным ударам, не знание сложной современной техники и тактики, не прозрение в делах политических и международных, а высказал бы, наверное, немного странное на первый взгляд суждение. Главное, что я приобрел, - это то, чему меня специально не учили: я стал по-иному мыслить. Я научился думать не на уровне ученика Вити Агеева, а намного выше и шире, в общем, как взрослый человек.

Как итог первого года службы могу еще отметить исчезновение чувства раздвоенности. В первые месяцы была какая-то двойная жизнь: на занятиях и после занятий, на политподготовке и в «солдатском клубе», песни в строю и песенки за казармой, беседы в ленинской комнате и дискуссия в курилке, дружба с Кузнецовым и дружба с Соболевским. Ощущение двух берегов, между которыми я болтался, приносило чувство неуверенности. Давно понял: надо пристать к одному берегу. И знал, к какому именно. Теперь ощущения раздвоенности нет, все слилось в одну веру правильности, необходимости и прочности службы. Люди, видно, как плоды - вызревают в разные сроки. Мне потребовался год. Степану гораздо меньше. Куцану два года. Ну а Вадима, если продолжить аналогию с плодом, точит какой-то внутренний червь. Дыхнилкин - неразвившаяся завязь. Бывают такие на дереве: зачах, отстал от всех в росте и превратился в падалицу. Армия, видимо, не всех исправляет. Дыхнилкин ничуть не изменился. Только осторожнее стал, приспособился.

Перечитал свои записи. Хочется кое-что исправить. Не так сказано. О многом я теперь сужу иначе. Но имею ли я право на переделку? Если стану подтягивать к своему теперешнему уровню, это уже будет второй год службы. А он впереди. Там своих дел и мыслей будет предостаточно.