Михаил Петров - Судьба философа в интерьере эпохи.

• Название: Судьба философа в интерьере эпохи.
• Автор: Михаил Петров
• Жанр: Философия

Все написанное Михаилом Константиновичем проникнуто пафосом критики социального фетишизма, в условиях которого возникает убеждение, будто бы человек обязан различным институтам, знаковым системам и структурам всем, а сами они могут обойтись без человека, обладают способностью к саморазвитию. Такое убеждение порождает социальную пассивность, упование на "колесо истории", притупляет чувство личной ответственности за все, что делается здесь и теперь.

Петров Михаил Константинович

Историко-философские исследования.

М., 1996.

512 с.

---

29. Частным, но досадным проявлением такого смешения является очевидная для нас попытка говорить на разных языках о "феномене Журдена" (см. цит. статью З.А.Каменского, с. 126-127). Только смешением исторического и объективного можно объяснить рассуждения автора насчет прозы и мольеровского героя. Феномен Журдена принадлежит истории, а не объективности, знанию "ддя нас", а не знанию "ддя вещей", не знанию-умению. Планеты и до Ньютона ходили по его законам небесной механики, свет всегда и везде имел конечную скорость, но "для нас" именно Ньютон заставил ходить, а не плутать планеты (по самой этимологии это плутающие сущности), а свет укротил Эйнштейн, причем, не будь Ньютона, "для нас" и сегодня не было бы относительности и многого другого. Из истории научных дисциплин, как и из истории философии, нельзя выбросить последовательность имен-событий, каждое из которых и есть, собственно, прозрение по нормам феномена Журдена, но в продукте научных дисциплин, когда мы рассматриваем его под углом объективности, этой последовательности нет: мы без труда объединяем в синхронный симбиоз-целостность лайнера, например, такие несравнимые по историческому возрасту элементы знания для вещей, как колесо, электроника, аэродинамика, дерево, пластика, титан и т.п., все здесь одинаково "молодо" и надежно. Смешение исторического и объективного основной, нам кажется, источник злоупотреблений ретроспективой в историческом исследовании. Сам факт неизбежности ретроспекции ни у кого не вызывает сомнений, в том числе и у меня (сколь бы единодушно ни утверждалось в критических замечаниях обратное). Ддя исторического исследования важен здесь не факт ретроспекции как таковой, а возможные ошибки и искажения, связанные с неосознанной подменой исторического объективным, с анализом событий, принадлежащих к одной системе смысла, по нормам событий, принадлежащих к другой системе смысла, опасность таких ошибок и искажений особенно велика, когда мы на правах теоретического постулата выдвигаем правомерность анализа неразвитых форм с помощью развитых, не дав себе труда убедиться, что моменты неразвитости и развитости лежат на одном основании развития. Например, Гераклит пишет: "то tppovsiv aps-rq ЦБугст-гт), кол (rotpiT) о.Хт)8ёсх ^eysiv Kcxl 7toisTv ката (pUCTlv еяаюуто^" (В 112), что в смысловой системе его времени могло бы означать: "благоразумие - величайшая добродетель: мудро правдиво говорить и поступать согласно (прислушиваясь к) собственной природе-рождению", то есть речь здесь примерно о том, о чем и у Крылова - "беда, коль...", мотив хорошо документированный античными источниками, диалогами Платона, например. Дильс чуточку меняет акценты, превращая благоразумие в мышление (das Denken) и природу-рождение (наследственный навык) просто в природу (nach der Natur zu handein), хотя у него еще и остается возможность древнего истолкования. Еще чуточку подправляет акценты Маковельский: "...мудрость состоит в том, чтобы говорить истину, и прислушиваясь к (голосу) природы, поступать согласно с ней". А потом уже начинаются жертвы некритической ретроспекции. Ойзерман, например, так понимает смысл фрагмента: "Итак, стремящемуся к мудрости надлежит поступать сообразно природе вещей" (Ойзерман Т. И. Проблемы историко-философской науки. М., 1969, с. 18). Это уже, простите, пушкинская Татьяна с транзистором. Ретроспекция неустранима, это рабочий момент интеграции знания: обнаружив новое, исследователь сознательно ищет предшественников, связей с наличным и известным. Он совершает акт ретроспекции, поскольку новое можно ввести только по отношению к наличному. Ссылки - очевидные следы такой рабочей ретроспекции. Но стоит лишь чуточку дать себя увлечь внешним сходством, как обязательно появляется что-нибудь вроде "природы вещей", вроде транзистора в руках пушкинской Татьяны.

30. Связь этого "естественного" для современного исследователя обычая с христианской практикой доказательства от авторитета Священного Писания выглядит достаточно прозрачной. Уже в самом Писании мы обнаруживаем следы доказательных опор на предшественников. Так, Павел, например, в синагоге Солоник: "Три субботы говорил с ними из Писаний, открывая и доказывая им, что Христу надлежало пострадать и воскреснуть из мертвых, и что сей Христос есть Иисус" (Деян. 17:2-3). У каждого времени свои заботы, и сегодня, когда мы исследуем сети цитирования, мы наблюдаем довольно четкое размежевание функций доказательности и интеграции. Современное цитирование и связанный с ним феномен ретроспекции тяготеют к интеграции научного продукта, к строительству силами индивидов целостной дисциплинарной структуры "обобществленного" знания, тогда как функция доказательности определенно поглощается ссылками на объективную реальность - на данные эксперимента или на их верифицирующий эквивалент.

31. Мертон, который не видит рабочей (интегративной) функции опоры на предшественников и понимает под цитированием, похоже, не переосмысление, а вырванные у предшественников куски текста или целостные идеи, всю проблему рассматривает в психолого-моральном плане, приводит три основных мотива: а) библейское убеждение "нет ничего нового под солнцем"; б) шовинистические или групповые предрассудки; в) органическую враждебность к коллеге-современнику, которому удалось обойти других (Мертон, цит. работа, р. 21). Вместе с тем он четко фиксирует инициирующую роль автора, приводит любопытнейшие примеры возникновения такой рабочей ретроспекции, в том числе из собственной практики.

32. Литература по этому вопросу огромна, см., например: Dedijer St. The Future of Research Policies. In: Formulation of Research Policies. Wash., 1967; Price D. Measuring the Size of Science, Yale, 1969 (preprint); Blackett P.M.S. The Ever Widening Gap // Science, 1967, vol. 155, Febr. p. 954.

33. Мы понимаем, конечно, огромную силу теоретической инерции, и если два с лишним столетия историки культуры, мысли, философии упорно пытались искать во всем общее, руководствуясь (даже в таких "изолирующих" концепциях, которые мы обнаруживаем у Шпенглера, Малиновского, Тойнби) идеей смутно осознаваемого и избегающего экспликаций архетипа, то сам разговор о различиях вызывает естественную реакцию гимна общности как таковой и филиппик по адресу познавательной ценности различий как таковых. Каменский, например, подчеркивая тезис о том, что общее во всех отношениях превосходнее различия, пишет: "Это обстоятельство (общность проблематики. - М.П.) представляется куда более показательным, нежели тот факт, что в каждой из этих культур решение одних и тех же проблем принимало специфические формы - явление вполне понятное и более тривиальное, чем факт единства, который никак иначе не может быть объяснен, нежели единством тех объективных закономерностей, воспроизведением которых в сознании и являлись эти философские концепции и понятия" (цит. статья, с, 125). Во-первых, никто пока не предложил сколько-нибудь надежного критерия идентичности, способного доказательно определять общность проблем и результатов, и даже в очевидных случаях вроде закона сохранения энергии возникает, по Куну, ситуация типа: "из двенадцати ученых, претендующих на формулировку концепта энергии и ее сохранения, нет двух, давших хотя бы близкие" (Kuhn Th.S. Energy, Conservation... In: Critical Problems in the H. ofSc. Madison, 1959, p. 321-356). А во-вторых, и это куда более важно, ддя жителя современной Индии с годовым доходом, равным среднему годовому расходу русского или англичанина на табачные изделия, куда более интересно знать не то, что их объединяет, делая и русского, и англичанина, и индуса единой "индоевропейской" ветвью homo sapiens с очевидными следами биологической, языковой и исторической общности, а то, что их разъединяет, вынуждая Индию идти на реформы во всех областях социальной жизни. Нам кажется, что если всерьез говорить о той помощи, которую могла бы и в силу своего интернационального долга обязана оказать марксистско-ленинская история философии миру развивающихся стран, то это были бы не елейно-убаюкивающие исследования общности и близости, которые свели бы за один стол русского, англичанина и индуса в благорастворении чувств общности и равности всех и вся, а теоретические исследования природы и состава тех реальных различий и трудностей, которые повсеместно вскрываются как серьезные и опасные препятствия на пути этих стран к развитости.

34. CM.: Contemporary Sociological Theories. N.Y., L., 1928. Эта работа Сорокина с ее основным тезисом: все существенное в современных социологических, психологических и философских теориях "просто повторение" того, что давным-давно было сказано в священных книгах Востока, конфуцианством и даосизмом, обладает хотя бы достоинством ясности, четким представлением типа и смысла конечного результата, чего весьма не хватает нашим работам. Кстати, более поздняя работа Сорокина (Sociological Theories of Today. N.Y., 1966) вполне на "современном" уровне унификации ради унификации без объяснения причин и экспликации основных тезисов.

35. Может быть, один из первых "странных" диалогов традиции и возникающей Европы зафиксирован Полисном, где тяготеющая к традиции Спарта определенно отказывается понимать универсализм: "Союзники обвиняли лакедемонян: из нас, говорили они, многие участвуют в походах, а из лакедемонян - мало. Агесилай на равнине приказал сесть отдельно лакедемонянам, отдельно союзникам. Когда они расселись так, глашатай объявил: пусть встанут гончары; у союзников встало немало. Вторыми - кузнецы; встали многие. В-третьих - плотники; встало еще больше. Так вызывал он по порядку и остальных ремесленников, и занимающихся низкими работами, и без малого встали почти все союзники, из лакедемонян же ни один: им запрещено было заниматься низким ремеслом" (Военные хитрости, 11, 1).