Лидия Червинская - Невидимая птица

• Название: Невидимая птица
• Автор: Лидия Червинская
• Издательство: "Мнемозина"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2011

Лидия Давыдовна Червинская (1906, по др. сведениям 1907-1988) была, наряду с Анатолием Штейгером, яркой представительницей «парижской ноты» в эмигрантской поэзии. Ей удалось очень тонко, пронзительно и честно передать атмосферу русского Монпарнаса, трагическое мироощущение «незамеченного поколения».

В настоящее издание в полном объеме вошли все три  прижизненных сборника стихов Л. Червинской («Приближения», 1934; «Рассветы», 1937; «Двенадцать месяцев» 1956), проза, заметки и рецензии, а также многочисленные отзывы современников о ее творчестве.

Примечания:

1. Издание подготовили Виктор Кудрявцев и Сергей Ковнер. Так как «издательство» может смело называться «полуподпольным», то тираж книг серии «Серебряный пепел» обычно от 10 до 20 экз.

2. Раздел «Стихотворения, не вошедшие в сборники и другие редакции» в бумажном издании отсутствует.

---

ЛИДИЯ ЧЕРВИНСКАЯ. НЕВИДИМАЯ ПТИЦА

Виктор Кудрявцев. «И одинокий подвиг созерцанья…» (вместо предисловия)

Лидии Давыдовне Червинской было тринадцать лет, когда она вместе с родителями и тысячами других беженцев с юга России эвакуировалась в 1920 году в Константинополь. Впереди было спасение и долгая, достаточно комфортная жизнь на Западе, позади – злая, истерзанная, но все-таки любимая Родина. (Трагический исход навсегда останется незаживающей раной в сердце поэтессы.)

В 1922 году Червинская с берегов Босфора перебирается в Париж, со временем знакомится со многими литераторами, прежде всего тяготеющими к Георгию Адамовичу, публикует свои первые поэтические опыты. В дальнейшем стихи и проза Червинской, ее критические статьи печатаются во многих лучших газетах и журналах Русского Зарубежья, от «Современных записок» до «Граней». Активно сотрудничает она с журналом «Числа», в котором, в частности, публикует эссе «Мы» – программное, по сути, произведение, в котором предельно честно и откровенно обнажает свой внутренний мир. В эти годы Лидия Червинская становится одним из наиболее ярких персонажей русской монпарнасской богемы, бурная, неустроенная жизнь которой оставила неизгладимый отпечаток на ее поэзии.

Все было: беспутство, безделье,
в лубочных огнях Монпарнас;
нелегкое наше веселье,
нетрезвое горе. Похмелье
и холод в предутренний час, –

напишет она позднее в стихотворении, посвященной памяти Бориса Поплавского, близкого своего друга.

Первый сборник стихов Л. Червинской «Приближения» (Париж, 1934), посвященный мужу, поэту Лазарю Кельберину (1907-1989), высоко оценивают такие непохожие друг на друга эмигрантские критики, как Г.Адамович, В. Ходасевич, М. Цетлин… Этой небольшой книге, как и последовавшим вслед за нею «Рассветам» (Париж, 1937), суждено было стать, наряду со сборниками Анатолия Штейгера, визитной карточкой «парижской ноты», обозначить тот путь, горький и одинокий, когда «стихи хотят быть не музыкой, а шепотом, вздохом, едва ли не молчанием».

После второй мировой войны поэтесса некоторое время живет в Германии, работает в Мюнхене на радиостанции «Свобода». Третий сборник стихов Червинской «Двенадцать месяцев» выходит только в 1956 году, да и то лишь благодаря содействию С. Маковского. Последние годы жизни Лидия Давыдовна проводит в доме престарелых в Монморанси, близ Парижа. Здесь, 16 июля 1988 года, она и оканчивает свои дни, свой «одинокий подвиг созерцанья».

Стихотворения

ПРИБЛИЖЕНИЯ (Париж, 1934)

Лазарю Кельберину

«То, что около слез. То, что около слов…»

То, что около слез. То, что около слов.
То, что между любовью и страхом конца.
То, что всеми с таким равнодушьем гонимо,
И что прячется в смутной правдивости снов,
Исчезает в знакомом овале лица,
И мелькает во взгляде – намеренно-мимо.

Вот об этом… Конечно, нам много дано.
Справедливо, что многое спросится с нас.
Что же делать, когда умирает оно –
В предрассветный, мучительный, медленный час?

Что же делать, когда на усталой земле,
Даже в счастье своем человек одинок,
И доверчиво-страстный его монолог
Растворяется в сонном и ровном тепле.

«С тобой и с ним, с дождями, с тишиной…»

С тобой и с ним, с дождями, с тишиной,
С Парижем в марте, с комнатой ночной,
С мучительно-знакомыми словами,
Неровными, несчитаными днями,
Почти вся молодость…

Рука моя была в твоей руке,
Печаль моя была в его тоске.
Мы расстаемся. Значит, мало сил.
Он не узнал. Ты не простил.

И все-таки благодарю судьбу
За медленную грустную борьбу,
За то, что к счастью мы сейчас не ближе,
Чем в первый март, прозрачный март, в Париже.

«Неужели же все биология…»

Неужели же все биология,
Вся наследственность, раса и кровь,
И твои вдохновение строгие,
Только та же мужская любовь?

И земля утомленная пленница,
Для которой ничто не изменится…

… Был же март – без смущенья сиреневый –
Так по-детски надеждой богат…
Свет наивной луны над деревьями,
Городской стилизованный сад –

Вне законов, и веры, и времени
Непроверенный рай (или ад).

«В мае сомненья тихи…»

В мае сомненья тихи…
Знаю — и это стихи,
Чувствую – это весна,
Верю – простятся грехи
Тем, кому жалость нужна…

Дождь светло-серый опять…

Трудно бывает сказать,
Стоит ли так говорить?
Знаю, что важно понять,
Думаю – нужно любить…

Страшно сказать: навсегда…

Где-то проходят года,
Чей-то кончается век,
Тают светло, без следа,
Музыка, дождь, человек…

«Это случается в звуках начальных…»

Это случается в звуках начальных
Песен недавно забытых,
В трудных глазах, сквозь улыбку печальных,
В белых рассветах пустых, послебальных,
В письмах, еще не раскрытых.

В книжных немного сомненьях поэта
В том, что не жить невозможно,
В тепло-морском ощущении лета –
Робкое, тщетное будто бы это
Все-таки, очень тревожно…

«Все-таки мы не об этом тоскуем…»

Все-таки мы не об этом тоскуем,
Все-таки мы не об этом молчим,
Все-таки мы дорожим поцелуем
Самым мучительным, самым земным.

Мы говорим вдохновенно об этом
(Думая каждый о счастье своем).
…Комнату всю наполняет рассветом,
Синим таким и безмолвным ответом
Июнь за окном…

Луч зажигает прозрачную вазу,
Тонкие стебли нарциссов в воде,
Тихо и ясно становится сразу…
Где мы? Куда? – Никуда и нигде.

«От зависти, от гордости, от боли…»

От зависти, от гордости, от боли,
От сложности – такая простота…
Усилие давно покорной воли,
И, дрогнув, засветилась темнота.

Я не имею для тебя ответа,
Я не имею правды для других…
Я знаю только – умирает лето,
Я знаю только – испугавшись света,
Какой-то голос (совести?) затих.

«Мы на башне, мы над целым миром…»

Мы на башне, мы над целым миром,
Выше не бывает ничего,
И страшнее тоже не бывает.
И никто, как будто и не знает,
Как мы здесь, когда и для чего?

Потушили лампы, грустно, сыро, –
Нет любви, послушай, нет любви…
Знаешь что, потушим сердце тоже,
Ведь никто из этих не поможет,
Как ни плачь, ни падай, ни зови.

«Город. Огни. Туман…»

Город. Огни. Туман.
Все-таки мы умрем.
В комнате темный диван,
Лучше побудем вдвоем.

Ты для меня поиграй
Старое что-нибудь – так…
Есть ли там ад или рай,
Это такой пустяк.

Это не важно сейчас…
Месяцы тихо идут,
Месяцы страх берегут,
Месяцы помнят о нас.

«Я думаю, но не словами…»

Я думаю, но не словами,
А грустной теплотой в груди.
Не знаю, что случилось с нами,
Но знаю,это позади.

И все-таки, что это было?
…Мы, помнишь, слышали сквозь сон
Холодный, утренний, унылый,
Далекий колокольный звон.

«Жизнь пройдет и тихо оборвется…»

Жизнь пройдет и тихо оборвется
В море, в неудачу, в ничего…
А пока – так близко – сердце бьется
И не слышит сердца моего.
Жизнь пройдет, но это безразлично —
Ты напомни, расскажи, верни…
Этот страх, такой давно привычный,
Ведь живут же все-таки они.
Отвечают детям на вопросы,
Посылают женщинами цветы,
Грустно спорят, курят папиросы,
Все-таки не то…

«Требует. Стонет. Кричит. Зовет…»