Лидия Червинская - Невидимая птица

• Название: Невидимая птица
• Автор: Лидия Червинская
• Издательство: "Мнемозина"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2011

Лидия Давыдовна Червинская (1906, по др. сведениям 1907-1988) была, наряду с Анатолием Штейгером, яркой представительницей «парижской ноты» в эмигрантской поэзии. Ей удалось очень тонко, пронзительно и честно передать атмосферу русского Монпарнаса, трагическое мироощущение «незамеченного поколения».

В настоящее издание в полном объеме вошли все три  прижизненных сборника стихов Л. Червинской («Приближения», 1934; «Рассветы», 1937; «Двенадцать месяцев» 1956), проза, заметки и рецензии, а также многочисленные отзывы современников о ее творчестве.

Примечания:

1. Издание подготовили Виктор Кудрявцев и Сергей Ковнер. Так как «издательство» может смело называться «полуподпольным», то тираж книг серии «Серебряный пепел» обычно от 10 до 20 экз.

2. Раздел «Стихотворения, не вошедшие в сборники и другие редакции» в бумажном издании отсутствует.

---

«Будьте вежливы с цветами…»

Будьте вежливы с цветами,
с насекомыми, с мечтами,
с книгой, со сковородой,
с музыкой, машиной.

Будьте вежливы с водой,
с горною вершиной.
С лампой, звездами, луной…

Будьте вежливы с женой,
с кошкой, с проституткой…

Будьте осторожны с шуткой.
Равнодушные к судьбе,
будьте вежливы в борьбе
за существованье…

Будьте сдержанны: прощанье
с тем, кто тяготится вами,
только повод к раздраженью.

Будьте вежливы с цветами:
с розой, ландышем, сиренью.

ФЕВРАЛЬ

«Иди, мой друг. Господь с тобою…»

Иди, мой друг. Господь с тобою.
Прости. Иди своим путем.
Я с несговорчивой судьбою
останусь. Долго ли теперь…
Мелькнуло небо голубое
улыбкою перед дождем
и скрылось…
Мне не счесть потерь.
Не счесть надежд и вдохновений
непостоянных, как февраль,
стыдливых, как прикосновенье,
как слезы тех, кого не жаль.

Кто их узнает, эти складки
морщин у светлых глаз твоих?
Иди без страха, без оглядки
(дождь притаился и затих).

Разлука будет вечно длиться.
Но вечность не страшнее дня,
в котором нечему случиться…
Прости. Я научусь молиться
за тех, кто не любил меня.

«Защищенность комнаты ночной…»

Защищенность комнаты ночной
– с улицы глухое грохотанье –
это жизнь, а за твоей стеной
смертников бессильное метанье.

В темноте как будто пульсом бьется
мысль без слов – она слышна в тиши.
Суть твоей, такой живой души,
кажется, мечтанием зовется.

Ты ведешь с собою разговор
иногда часами, до рассвета…
В отраженье деревянных штор
чередуется полоска света
с очень ровною полоской тени.

В полном одиночестве своем,
чуждый всем – ты близок мне во всем,
где надежды нет и нет сомнений.

«С непостижимой уму быстротой…»

С непостижимой уму быстротой
в памяти стерлись война и победа.
Стихла тревога, заглохли восторги…
В Англии умер Георгий Шестой,
добрый Георгий.

Завтра хоронят монарха (и деда,
мужа и сына, брата, отца).
Завтра взойдет на престол королева
Елизавета…

Это история – нет в ней конца.

На фотографии, первая слева,
женщина в трауре. В скромной печали,
в будничной, вдовьей, покорной тоске.
Еле сквозит из-под черной вуали
профиль еще молодого лица…

А под перчаткой, на полной руке
два обручальных кольца.

«Если это последние слезы…»

Если это последние слезы,
если это прощальная весть,
значит то, что любили мы, все-таки есть.
На камине осыпались чайные розы
грудой мягких, живых лепестков…

А напротив, в отеле, за каждым окном
обрывается счастьем коротким и сном
суета и тоска бедняков.

Если можно простить, умирая,
если сердце щадит нищета,
значит то, чему верили мы, не мечта,
не обман, а сложнейшая правда – такая
о которой, по-своему, помнит поэт.

Одинокий фонарь, как луна среди туч,
и сквозь шторы потертые падает луч
на прозрачный, как призрак, букет.

«Кладбища… дороги… океаны…»

Кладбища… дороги… океаны…
Из портов исчезли корабли,
скрылись в облаках аэропланы,
и в чужие города и страны поезда ушли.

Сколько хоронили, провожали,
сколько было памятных утрат…
Сколько раз сливались с небом дали
и бледнел закат.

Но когда я расстаюсь с тобою
– сколько было этих вечеров –
я с тоской прислушиваюсь к бою
башенных часов.

Каждый раз, от страха расставанья
– и откуда этот страх возник –
вместо слов, простейших слов признанья,
вырывается со дна сознанья
только жалкий крик.

«Эти слова относились ко мне…»

Эти слова относились ко мне,
может быть, даже к тебе относились.
Мысли – и кажется чувства – двоились,
небо светлело в широком окне…
И говорила о нашей судьбе
шепотом быстрым цыганка, гадая.
Что она знает? Совсем молодая,
в огненном платье, с наивным лицом…

Хлопоты, деньги, дороги, разлуки.
Бубны. Казенный (к чему это) дом.
Черная дама – как сердце забилось…
Карты тасуют красивые руки.
Счастье? Мелькнуло в колоде и скрылось
под злополучным тузом.

Эти слова и ко мне относились,
может быть, не до конца, не вполне…
Эти слова относились к тебе.
Мы не заметили и покорились
каждый своей одинокой судьбе.

МАРТ

«Неясным полон обещаньем…»

Неясным полон обещаньем
густой и белый воздух марта.
Не поздно ли? Жизнь пролетела
между сближеньем и прощаньем.
А было дело. Много дела
в стране Паскаля и Декарта.

В стране горячих начинаний
и совершенного ума,
где на померкшем камне зданий
неизгладимые годами
для всех заветные слова:
Свобода, Равенство и Братство.
Такое сложное богатство
так щедро было нам дано.

А мы по-своему живем,
живем с закрытыми глазами,
не видя скромной красоты.
И по-сектантски бережем
неисполнимые мечты –
о чем?..

«Те, которых не осудят…»

Те, которых не осудят,
но кто долго ждут суда.
Те, кого под утро будят
мартовские холода.

Те, кто убивает время –
– за минутами года –
оттого что не хватает
краткой жизни на земле.
Те, кто сеют правды семя,
привыкая жить во зле.

Кто взаимности не знает
и, прощая все измены,
грустно любит – за двоих.
Кто не помнит перемены
и годами видит то же
небо, левый берег Сены…

Те, кто кажется моложе
современников своих,
но которых в белом зале
ждет за ширмою кровать…

Те, которым на вокзале
стыдно счастья пожелать.

«Вечером весенним и морозным…»

Вечером весенним и морозным
почему-то призрачным и грозным
показался Северный вокзал.
Каждый на прощание сказал
то, что полагается сказать,
что исчезнет с дымом паровозным.
Возникали в памяти опять
все полузабытые приметы.
Страшными казались все предметы
в мутном свете пестрых фонарей.
И хотелось всем, чтобы скорей
наступил конец…

Что-то дрогнуло в другом конце перрона.
Легкий треск закрывшихся дверей,
и в тумане из окон вагона
пятна лиц, платков, улыбок, рук…
Поезд тронулся лениво, еле-еле,
под знакомый монотонный стук.
И казалось, что в железном теле
бьется сердце всех земных разлук,
всех переселений, всех изгнаний,
всех отъездов – навсегда, на срок.

Оборвав взволнованный поток
просьб, невыполнимых обещаний
резко, близко прозвучал свисток.
Вот оно: конец.

«Я жду тебя – я чуда жду…»