Лякмунт - Основание

• Название: Основание
• Автор: Лякмунт
• Жанр: Фэнтези

Секвенция (лат. Sequentia «следование») - последовательность событий (элементов), по завершению которой возникает мираклоид – явление или событие, сопряженное с кажущимся нарушением всеобщих законов природы, в т.ч., законов сохранения. Считается, что С. объясняют большинство чудес абрахамических и др. религий. С. характеризуется периодом внимания и периодом безразличия. Основной источник сведений о С. – герменевтика и смежные дисциплины. С. открыты в 2010 году. Изучением С. занимается секвентология.

Малый Российский словарь научных терминов. Изд. 4., 2010 г.

---

– Ну, что же ты? Иди скорей ко мне, – голос девушки дрожал от нетерпения.

– Шалимар, – обеспокоенно сказал я, – то есть, грэйс. Ты что-нибудь чувствуешь?

– Я чувствую, что, если ты прямо сейчас ко мне не придешь, я просто умру.

Через мгновение я уже впился своими губами в рот своей любимой, а мои руки ласкали грудь и бедра Ирины.

Мига наивысшего наслаждения мы достигли одновременно. Тело девушки выгнулось подо мной, громкий крик сменился низким рычанием, тут же смолкшим, затем ее тело расслабилось. У меня в голове произошел ароматический взрыв, одновременно с этим я услышал ноты секвенции. Нот было шесть. К моему обычному ароматическому ощущению ноты добавилось звуковое и зрительное. Каждый из элементов секвенции издавал какие-то неожиданные, но очень приятные, я бы сказал, чарующие звуки. Эти звуки сливались в общий аккорд и одновременно звучали, не смешиваясь, каждый по отдельности. Каждый из тонов сопровождался своим изображением. Зазвучала первая нота, и я увидел, как Земля полностью заслонила от Луны солнечный свет. Вторая нота, и я видел себя и Ирину, стоящих у клетки с рысью. Мы ели кулебяку, очень вкусный мясной пирог, который Ира принесла с собой в сумочке. Девушка ухитрилась небольшой кусок кулебяки бросить в клетку, и «котик», как ласково назвала Ирина животное, уже перестал подозрительно обнюхивать пищу и жадно ее заглатывал. Третья нота показала мне девять бутылок с какой-то жидкостью, равномерно расставленных вокруг моего дома. Я спросил у себя, что это за жидкость, и тут же понял, что это – обычная вода, совсем недавно полученная в результате таяния девяти кусков льда. Следующая нота вызывала картину трех, держащихся за руки девушек, стоящих неподалеку от дома. Я увидел, что все трое – граспéссы. Глаза девушек были устремлены в точку неба, в которой находилась невидимая луна, спрятанная в тени Земли. Пятая картина показала мне моего друга Петрова. Старик стоял в тени деревьев возле моего подъезда, в руках у него была небольшая бутылочка с напитком, который он только что выпил. Напиток назывался «кровь дракона» и представлял собой сложную травяную микстуру красного цвета, рецепт изготовления которого для меня был абсолютно понятен. А на последней картине обнявшиеся обнаженные мужчина и женщина замерли в сладостном напряжении. Сначала я почувствовал, что это – граспер и граспéсса, и лишь потом признал любовников. Девушка оказалась Ириной, а мужчиной был я. Потом я услышал песню тысяч и тысяч голосов. Я сразу понял, что это такое – Ира когда-то удивительно точно описала картину затухания монад. Я знал, что монады-кристаллы неуничтожимы и бессмертны, поэтому звуки у меня вызвали не боль, а только тихую грусть. А потом мне стало ясно, что девушка на последней картине не дышит, и я понял, что она уже никогда дышать не будет.

Прошло немного времени, и все три моих чувства, которыми я ощущал секвенцию, пришли в норму. Я видел, слышал и обонял лишь то, что происходило наяву в комнате. Я приподнялся на локте и посмотрел на лицо девушки. Сначала я ее не узнал. Вместо моей красавицы возлюбленной на кровати лежала не слишком молодая женщина с заурядными чертами лица. Ее глаза были закрыты, а некрасивое глуповатое лицо выражало счастливое умиротворение. В том, что она не дышит, у меня не было сомнений. Стараясь не прикасаться к телу, я встал с постели и вышел из комнаты. На пороге я обернулся. Я снова подумал, что это не моя Ира. На сбитой простыне лежал просто кусок неодушевленной материи, а то, что делало это тело Ирой, исчезло.

Без одежды и босиком, я прошел на кухню, закурил сигарету и присел на стул, удивляясь собственному спокойствию. Всего лишь пять минут назад в моих объятьях умерла любимая женщина, а я тут сижу и вполне рационально рассуждаю, пытаясь объяснить то, что произошло. Я сразу вспомнил, что именно мне напомнила та картина, в которой мы с Ириной стояли у клетки с рысью. Эта сцена была подробно описана в тексте нерушимого обещания, которое я, якобы, принес, чтобы сделать невозможным свое участие в секвенции трехсотлетнего безразличия. Называлось это «разделить хлеб с рысью и граспéссой с девятью серебряными браслетами». Не сомневаюсь, что на руках Ирины было надето ровно девять серебряных браслетов. Если бы я действительно принес нерушимое обещание, как считала Ирина, то должен был  перестать дышать, приняв, осознанно или нет, участие в этом событии секвенции. Сейчас я сижу на кухне, живой и здоровый, а перестала дышать Ирина. Думаю, что она рассчитывала совсем на другой результат. Мне пришло в голову, что в последнее время мне очень не везет с женщинами. Припомнилась Оксана из поезда, потом я стал вспоминать женщину, которую любил до нее. Без труда вспомнил и почувствовал, что всё не так уж трагично. Оказалось, что мое предыдущее увлечение не оставило никакого неприятного осадка, и это давало определенные надежды на будущее. Я вернулся мыслями к Ирине и с удовлетворением ощутил, что единственное чувство, которое она у меня сейчас вызывает, это очень сильная неприязнь. Я почувствовал себя униженным и обманутым. Потом мне пришло в голову, что секвенция, вызвавшая трехсотлетний период безразличия, принесла мне напоследок удивительный подарок. Мало того, что я смог ощутить ее одновременно, как граспер и граспéсса, мне вдобавок полностью открылся рецепт этой секвенции. Я подумал, что, если бы мне удалось прожить триста лет, то после завершения периода всеобщего безразличия, смог бы сделаться обладателем рецептов любой секвенции, при свершении которой присутствовал.

Я почувствовал, что мне холодно, и решил что-нибудь на себя накинуть. Идти за халатом в комнату, где лежало мертвое тело, мне не захотелось. Поэтому я сходил в спальню, где надел джинсы и майку. Раздался звонок. Сначала я подумал, что это звонит телефон, потом сообразил, что звук совсем другой и доносится не из спальни, а из коридора. Я подошел к входной двери и спросил, кто там. Из-за двери раздался знакомый рычащий бас:

– Свои! Это я, открывай, Траутман!

Всё правильно, ведь Петров ошивался где-то по соседству, а не в своем Красноярске, как я предполагал. Я открыл дверь, но никакого Петрова там не оказалось. На пороге стоял незнакомый худой, очень высокий парень примерно моего возраста. Одежда на нем была на пару размеров больше, чем следовало, и висела мешком. Я попытался заглянуть за спину незнакомца, надеясь обнаружить там Петрова, но юноша вдруг прорычал знакомым голосом:

– Старых друзей не узнаешь, Траутман? Так и будешь меня в коридоре держать?

Это действительно был Петров. Помолодевший лет на пятьдесят-шестьдесят, но всё равно очень узнаваемый. Мы уже больше часа сидели вдвоем на кухне, а мне всё не удавалось свести воедино в общую картину разрозненные кусочки мозаики последних событий. Когда, наконец произошедшее со мной за два последних года более-менее прояснилось, я вынужден был признать, что даже не мог предположить, что существуют люди, настолько коварные, как мой старый, а ныне молодой приятель.

Первым делом, войдя на кухню, Петров поинтересовался, есть ли у меня водка. Не дожидаясь ответа, он уверенно подошел к холодильнику и быстро вернулся к столу, неся в одной руке прозрачную бутылку и банку маслин в другой.

– Смотрю, ты здесь здорово ориентируешься, – подозрительно сказал я. – Приходилось уже тут бывать?

Петров тихонько прорычал что-то в ответ, не отрываясь от важного дела – он жевал маслину и разливал водку в две большие рюмки, которые успел принести из бара.

– Ну что, Траутман, давай выпьем за то,  что всё так удачно закончилось, – предложил Петров.

– Я же тебе уже рассказывал о своих сложных отношения со спиртным, – отказался я.

– Всё позади Траутман. Теперь ты можешь напиваться до поросячьего визга, а наутро, как положено приличному человеку, страдать лишь сухостью во рту и головной болью.

– Вот уж радость великая, – меланхолично сказал я. – А собственно, почему ты так считаешь?

– В качестве побочного эффекта ты приобрел абсолютное здоровье, – охотно объяснил Петров. – Конечно, это не навсегда, и лет через пятьдесят придется что-нибудь предпринять, но время пока есть.

– Про побочный эффект я, допустим, понял. А какой эффект основной?

– До тебя не дошло, что ли? – удивился Петров. – Теперь любую секвенцию ты сможешь читать, как открытую книгу.

– Ага, лет примерно через триста.

– Нет никакой трехсотлетней заморозки. То есть, наверное, она существует, но мы выполнили совсем другую секвенцию. Чувствуешь, какая жизнь для тебя начинается?

Он одним глотком выпил водку и тут же снова наполнил свою рюмку.

– Дорвался, старый абстинент – неодобрительно заметил я, – сейчас по-быстрому допьешь бутылку и поедешь к девкам?

– Траутман, – осуждающе прогудел Петров, – какие девки? Я же женатый человек, у меня молодая красавица жена.