Павел Мурузи - Александра Федоровна. Последняя русская императрица

• Название: Александра Федоровна. Последняя русская императрица
• Автор: Павел Мурузи
• Издательство: "Вече"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-9533-1187-7

Документальный роман-биография известного французского писателя, драматурга, поэта, журналиста Павла Мурузи рассказывает о жизни императрицы Александры Федоровны, жены последнего российского императора Николая II. Годы царствования Николая II оказались отнюдь не радужными не только для дома Романовых, но и для всей России. Несмотря на очевидные экономические успехи, страна стремительно катилась в пропасть, подталкиваемая внутренними и внешними врагами. Первая мировая война, Февральский и Октябрьский перевороты привели к гибели империи, жестокой расправе с царской семьей, братоубийственной гражданской войне. На этом фоне писатель показывает жизненный путь Александры Федоровны, ее становление как личности и как монархини, ее женскую судьбу - радости и горести невесты, жены, матери, ее переживания за безнадежно больного сына-наследника и мужа, "хозяина Земли Русской".

---

Перед дворцом остановился автомобиль. Как поздно, однако, 2 часа ночи. Александра все еще стояла на своем постоянном ныне посту, у окна, вот уже несколько дней ожидая чудесного мгновения, когда за стеклом появится знакомый силуэт ее горячо любимого мужа. Она прильнула к оконному стеклу. Какие-то люди вышли из автомобиля. Несколько военных, один гражданский, хмурый, с бород­кой. У всех на папахах — алые ленточки, — обязательный теперь признак революционной принадлежности. Послед­ний оставшийся в дворце часовой у решетки преградил им дорогу. Бородатый потребовал, чтобы тот ему отдал воин­скую честь. Кто же он такой? Через несколько минут цари­ца все узнает.

На первом этаже раздавались чьи-то голоса. Вероятно, там зашел спор. Офицер императорской гвардии, привле­ченный шумом в столь поздний час, заявил непрошеным гостям, что их не знает и не может пропустить внутрь двор­ца. Завязалась дискуссия. Тон разговора накалялся. Эти двое гражданский и военный, — по их словам, прибыли, чтобы встретиться с императрицей. Ей об этом сообщили. Она согласилась их принять в гостиной на первом этаже. Она с трудом спустилась по лестнице, испытывая ужасные боли в ногах. Она подошла к ним одна, без сопро­вождающего, холодная и высокомерная, настоящая импе­ратрица. Оба эти человека невольно вытянулись перед ней, замерли.

У обоих был растерянный вид. От смущения оба покрас­нели.

Александра подошла к военному. Это был генерал Кор­нилов. Она обратилась к нему:

— Что вам угодно, генерал?

Генерал от волнения не мог найти нужных слов и решил прежде представить своего напарника.

— Ваше величество, это — господин Гучков, военный министр в новом правительстве.

Императрица молчала, и видя, что его слова на нее не произвели абсолютно никакого впечатления, генерал про­должал невнятно бормотать:

— Ваше величество, я вижу, что вам ничего неизвестно о том, что происходит в Петрограде, и здесь, в Царском Селе? Мне очень неловко объявлять вам об этом... но лишь в со­ображениях вашей личной безопасности... Да... я вынуж­ден... В общем, мы вынуждены, Ваше величество, вас...

Он осекся. Трусливый Гучков молчал, сконфуженный своей ролью министра-полуночника.

Александра, встав между ними, повернулась к генералу.

— Знаете, я как раз обо всем очень хорошо осведомлена. Вы приехали, чтобы меня арестовать, так?

Повисла тягостная тишина. Корнилов поклонился:

— Да, Ваше величество, вы правы...

— И это все, что вы хотели мне сказать? — спросила Алек­сандра.

— Все.

Без единого слова прощания, без единого жеста, гордая ледяная, величественная государыня повернулась к ним спиной и вышла из комнаты. Пораженные ее чувством дос­тоинства Гучков с Корниловым прошли через вестибюль к выходу, сели в автомобиль, вместе со своими сопровождав* шими лицами.

Во имя свободы эти две марионетки объявили одинокой, беззащитной женщине о том, что она отныне находится в тюрьме.

Когда она вернулась к себе, там ее ждала Лили Ден, Она тяжело оперлась на письменный стол, стоявший у окна. Она не плакала. Она сумела взять себя в руки. Ее конфидентка поспешила к ней, чтобы помочь сесть в кресло.

— Ваше величество, что же там произошло? Там было столько шума!

Она опустилась в кресло и вдруг направила свой при­стальный взгляд на гобелен, подаренный ей Францией. На ней была изображена французская королева Мария-Антуа­нетта в окружении своих детей. Она отчетливо, выделяя каж­дое слово, сказала подруге:

— Я больше не императрица, но в любом случае остаюсь сестрой милосердия. Ступайте, посмотрите спят ли мои дети. Да хранит вас всех Господь!

Из-за детей, только из-за них, она отказалась от предло­жения Ден бежать с ней в Финляндию. Да и теперь побег невозможен. Вдруг острая боль в колене заставила ее вскрик­нуть. Она никогда не признавала себя инвалидом, тем более, если нужно было решительно действовать, и теперь все ее существо, как с физической точки зрения, так и с мораль­ной, стремилось только к одному, — к необходимости еде* лать все, чтобы спасти свою семью.

Над ее ложем висела икона, подаренная Распутиным. Она долго глядела на нее, потом легла на кровать, не раздеваясь и долго-долго плакала, постоянно повторяя имя, которое слетало с ее уст:

— Ники... Ники...

* * *

В сопровождении возбужденной толпы, проявлявшей к нему самое глубокое уважение, Николай подошел к своему вагону императорского поезда в Могилеве, чтобы ехать до­мой, в Царское Село. Его сопровождали четверо депутатов Думы.

Царский поезд прибыл по расписанию и встал на запас- ном пути царскосельского вокзала в 11.30. На платформе представители Думы передали своего заключенного новому только что назначенному, коменданту дворца. Как только царя увезли, члены его свиты в страхе разбежались кто куда, чтобы себя не компрометировать. Последние царские офи­церы, незаметно выглядывая из окошек своих купе на пер­рон, на котором уже не было представителей революции, спешно спускались по лесенке.

Платформа быстро опустела. Только князь Василий Дол­горуков, зять графа Бенкендорфа, решил сопровождать быв­шего государя и оставаться с ним до конца, чтобы там ни произошло.

Когда Николай ехал по дороге, по обочинам которой сто­яли часовые, те ему не отдавали чести. Наконец, автомобиль подъехал к подъезду дворца, и Николай с князем Долгору­ким вышли из машины. Они по лестнице поднялись в вес­тибюль, битком набитый незнакомыми людьми, в основном солдатами, которые пришли специально, чтобы поглазеть на бывшего царя. Некоторые из них курили, а кое-кто даже не думал снять головной убор к присутствии царя. По привыч­ке, проходя через толпу, Николай то и дело в знак привет­ствия, дотрагивался до околышка своей фуражки, но никто на его жест не отвечал. Он обменялся рукопожатием с Бен­кендорфом, и, не сказав ни единого слова, прошел в личные покои. Императрица, дежурившая у окна, видела, как подъе­хал автомобиль. Дверь распахнулась, и лакей гораздо более звонким от волнения голосом провозгласил: «Его величество император!»

Радостная Александра побежала ему навстречу. Они во­шли в детскую и, наконец, оказались одни, одни! Они долго прижимали друг друга к груди, ничего не говоря, и слезы омывали следы поцелуев. Она заговорила первой:

— Ники, любовь моя единственная, только одно твое присутствие здесь, рядом со мной, мне куда дороже любой империи в мире. Наконец-то мы снова вместе! Наконец ты рядом, и мы можем смотреть в глаза друг другу.

Впервые я могу смотреть на тебя, испытывая всю силу своей любви к тебе, как покорная женщина, как твоя жена. Да, твоя жена, которая сейчас любит тебя еще сильнее.

И Николай, который до этой минуты был человеком оза­боченным, но стойким, вдруг проявляя слабость, уронил свою голову ей на грудь и зарыдал, зарыдал, словно ребенок. Он долго не мог успокоиться, но когда взял себя в руки, стал неистово покрывать поцелуями руки своей жены и затем, упав перед ней на колени, сдавленным голосом, словно роб­кий юноша, проговорил:

— Прости меня, моя любимая. Прости мою душу грешную!

* * *

Тем временем Корнилов распорядился заменить верную царю дворцовую гвардию и офицеров эскорта простой сол­датней, грубой и невежественной, теми солдатами, которые первыми попались ему под руку. Это означало, что отныне в Александровском дворце устанавливался тюремный ре­жим.

Петроград жил в какой-то странной атмосфере радости, страха и повального пьянства. Все видные государственные деятели прежнего режима находились под арестом, газеты увенчивали лавровыми венками революцию. Слово «Свобо­да!» теперь звучало повсюду не как благородный призыв, а как прямая угроза! На улицах — полным-полно бандитских рож, солдат, дезертировавших из своих полков, уволенных рабочих, крикливых баб, — все они продавали и с удоволь­ствием покупали листовки с карикатурами на царя. Самые скабрезные, смачные, глупейшие шутки вызывали взрывы смеха у этой толпы, такой грубой и невежественной, что только различного рода безумства могли вывести ее из со­стояния апатии.

Перепуганные мешане и дворяне, опасаясь, как бы их не раздели прямо на улице, прижимались к стенам, и, совер­шив перебежку из магазина и обратно домой, чтобы не уме­реть с голоду, тут же возвращались в свои красивые особня­ки и пропадали в их глубинах, чтобы их больше никто не видел.

На улицах Петрограда практически нельзя было встре­тить ни одного полицейского. Брошенный на произвол судьбы город напоминал собой свалку мусора. Домашние слуги убегали со своего места работы, чтобы вступить в ре­волюционные комитеты, в которых накапливались жалобы и угрозы против государя с государыней. В Царском Селе Александровский дворец нельзя было узнать. Двор разбе­жался, некоторых придворных арестовали. Другие находи­лись уже далеко. По широким коридорам, по которым ра­нее неслышно ступали по мягким, пушистым коврам, сло­нялась солдатня в грязных сапогах, в расстегнутых гимна­стерках, в фуражках, съехавших набекрень, — небритые, не­ряшливые, шумливые, они почти все были пьяными. Они бесцельно шатались по дворцу и днем и ночью, бесцеремон­но заглядывая в комнаты. О какой верности бывшей импе­ратрице могла идти речь!