Георгий Федотов - Судьба и грехи России

• Название: Судьба и грехи России
• Автор: Георгий Федотов
• Издательство: Издательство «София»
• Жанр: Философия
• Год: 1992
• ISBN: 5-87316-002-3

Федотов Георгий Петрович(1886 - 1951 гг.) — выдающийся русский мыслитель и историк. Его научные интересы были сосредоточенны на средневековом и древнерусском христианстве. Был близок к Бердяеву и св. Марии (Скобцовой). Защитник свободы и честности в Церкви, мысли, обществе.

Федотов  Г.П., Судьба и  грехи России /избранные статьи по философии русской истории и культуры

---

 ориентированную душу вторгаются влияния и образы иного мира, полнозвучного и всечеловечного, со всем богатством этических и даже религиозных эмоций. Этот мир уже  не под запретом. Вечное заглядывает в глаза, через прошлое стучится в настоящее. Советский звереныш становится человеком.

                Эти образы новой России, собранные из документов, из  книг, с чужих слов подтверждаются опытно и, так сказать,  зрительно, когда мы случайно сталкиваемся с советской  молодежью — студентом, инженером, ученым, — приезжающей за границу. Грубоватые, внешне малокультурные,  они почти всегда производят симпатичное впечатление. От  них веет здоровьем и силой, и притом не злой, а сдержанной, скорее скромной, хотя и уверенной в себе силой. Разве такие бывают  глаза у провокаторов и убийц? Когда мы глядим на них, нам не страшно за Россию. Мы готовы верить в ее будущее.

                3

                Как примирить непримиримое?  Как согласовать эти два  портрета Советской России, которые оба зарисованы множеством надежных свидетелей? Простейший выход из апории — принять один и отвергнуть другой. Для большинства из нас вопрос решается не исследованием, а верой.  Изначальное «да» или «нет» современной России создает в  нас могущественную апперцепцию, которая перемалывает  впечатления жизни. К сожалению, это правило относится,  почти без исключения, к молодежи, которая ради немедленного действия избавляет себя от труда мысли. Здесь  вопрос ставится так: с Солоневичами или с возвращенцами? Между этими слепыми, или ослепленными, флангами  эмиграция все более раскалывается пополам.

                Каков же выход для зрячих? Для тех, кто не хочет брести в потемках? Нужно изощрять критическое восприятие жизни. Нужно учиться интерпретировать источники. Исследователь современной России поневоле становится историком. Да и на самом деле, она труднее поддается пониманию, чем многие древние, канувшие в Лету культуры.

                Было бы слишком  легко отделаться от проблемы, ук-

ТЯЖБА О РОССИИ                                    

==111

рывшись за необозримую сложность жизни. В России есть все (как и в любой стране). Цельного образа построить нельзя. Можно лишь копить факты и наблюдения. Такой эклектизм не пригоден даже для истории, чем же он может помочь в лабиринте жизненных противоречий? Мы хотим найти ориентировочные  вехи в хаосе явлений, отметить существенное, усмотреть общие контуры и направление событий...

                Попробуем наметить некоторые из этих возможных вех. Начнем  с внешнего — так сказать, территориального. Быт Солоневичей  (или Чернавиных) зарисован в каторжном лагере. Героический быт имеет своей территорией вузы, студии, учебные мастерские молодежи. В концлагерях, по грубым  подсчетам, томится (или томилось) до трех миллионов человек. Может быть, столько же бодро и весело думают строить новую жизнь. Одни начинают свою карьеру, другие, по незадачливости или случайности, ее окончили, — сброшены  с быстро мчащегося поезда. Те, что в вагоне, не обращают  внимания  на исчезнувших  спутников. Они слишком  заняты разглядыванием волнующих  новизною пейзажей. Завтра, может быть, придет и их черед. Но сегодня они веселые путешественники, строители и патриоты социалистической родины.

                Быт лагерей и вузов понять нетрудно. Но 6 миллионов еще не Россия. С кем же страна: со строителями или с мучениками? Вот на что нелегко дать ответ.

                Конечно, Солоневич прав, когда говорит, что в концлагере он видел в сгущенном виде то же, что происходит во всей России. Колхоз и фабрика тоже места принудительного,крепостного труда. ГПУ, которому принадлежат лагеря, хозяйничает и над всей страной. Повсюду мучают людей, расстреливают без суда... Но ведь так же повсюду, а не только в вузах, люди учатся и работают с увлечением, строят, а не только халтурят, и даже веселятся. Люди сживаются со всем: с нищетой, с недоеданием, даже с перспективой насильственной смерти. Вуз и концлагерь только фокусы, только центры лучеиспусканий, откуда снопы белых и черных лучей прорезают всю Россию. Лучи скрещиваются, переплетаются, картина ни белая, ни черная, а очень пестрая...

                Попробуем  идти дальше и спросим себя, где, в  какой

==112                                                     Г. П. Федотов

 среде преобладают концлагерные и где — вузовские цвета.  Во всех профессиях есть удачники, талантливые и сильные  люди, которые овладели нелегким искусством приспособляться к настроениям власти. Они искренне любят свое дело и легко соединяют личную карьеру с заботой о благе  страны. Таких людей, вероятно, много в армии, в авиации,  среди инженеров, ученых, художников. Вузовский тип рас ширяется, охватывая — конечно, не всю, — но значительную часть советской интеллигенции. Режим каторги вне  лагерей всего полнее осуществляется для трудящейся бед ноты деревни и города. Колхозник и чернорабочий всего  более придавлены государством рабочих и крестьян и всего  более деморализованы им.

                Не забудем осложняющих  поправок. И в колхозах, и на  заводе, как и в концлагере, есть своя аристократия, свои  удачники: стахановцы, ударники, активисты. Строить карьеру можно начиная с самых низших  ступеней. Стахановцам должны быть присущи социальный  оптимизм и веселая мораль господ. С другой стороны, повсюду так легко  оступиться и упасть. Сколько людей, в разгаре головокружительной карьеры, останавливаются в холодном поту,  чувствуя, что незримая рука приближается к горлу. Не сегодня — завтра позовут «с вещами».

                Можно  было бы  сказать, пожалуй, что вуз и каторга в  России приобретают значение классовых дифференциаций.  Господа жизни, вновь созданные революцией, с одной стороны, — а с другой — порабощенные массы. Тогда свет и  тени распределялись бы ярко, как в древнем рабовладельческом обществе. Внизу эргастерий с прикованными рабами. Наверху триклиний, гдеПетроний принимает своих  утонченных гостей. Или, поближе к русской действительности, крепостная девичья и гостиная сороковых годов. Но  эти параллели грешат двумя неточностями: во-первых, в  современной России культурный уровень разных классов  несравненно однороднее, чем в любом историческом обществе. Во-вторых, классовые различия еще неустойчивы. Лично завоеванное положение легко гибнет. Неравенство — и притом вопиющее  — не приобрело стабильного характера. Бедность еще не унизительна, и богатство не дает прав на уважение.

                Возможно ли подойти к интересующей нас дифферен-

                                                 ТЯЖБА О РОССИИ                                   

==113

циации с количественным критерием? Кого больше: счастливых или угнетенных? У нас нет никаких данных для ответа, кроме самых априорных. Несчастных всегда больше, чем счастливых, аристократия, отбор — по самому понятию —  есть меньшинство. Однако это меньшинство может быть весьма значительным, а главное, при его активности и повышенной  культурности именно оно представляет современную Россию  и определяет ее судьбу. Так, конечно, и в прошлом,  не крепостная необозримая масса, а тонкий слой дворянства и интеллигенции творил историю России. Однако до какой-то черты. До 1917 года.

                Не забудем и «болото» — обывателя. Зощенковского героя — того, который не организует, не душит, но и не чувствует себя на каторге: изворачивается в нелегкой борьбе за жизнь и хочет кое-как скрасить свое существование. Таких, вероятно, большинство. Социалистическому обществу не удалось избежать своего мещанства. Оно выполняет даже положительную морально-санитарную  роль. Не участвуя в гражданской войне и лишь пассивно в бесчеловечном строительстве, эта вялая, рыхлая масса смягчает, как подушка, жестокость сильных  и ненависть слабых. Здесь находит свое последнее убежище жалость. Эта бытовая бескостная масса связана, одной стороной, с господами, другой — с рабами. Без нее общество — всякое общество — раскололось бы на враждующие классы. Схематические изображения современной России слишком  часто забывают о значении этой аморфной нейтральной среды.

                4

                До сих пор мы пытались, ощупью, установить если не классовое, то психологически-бытовое расслоение России. Не забыли ли мы  по дороге о нашей теме, — о морали? Разве символические  категории вуза и концлагеря покрывают нравственные категории добра и зла? Конечно, нет, и здесь-то и начинается самая болезненная часть исследования.

                В нашей условной классификации «концлагерь» включает в себя и палачей, и жертв. Нам трудно, невыносимо покрыть одной моральной  категорией чекиста и терзаемую им жертву. К тому же русская интеллигенция всегда была