Ксения Медведевич - Мне отмщение

• Название: Мне отмщение
• Автор: Ксения Медведевич
• Жанр: Фэнтези

Вторая часть романа "Золотая богиня аль-Лат".

Умный и образованный халиф аль-Мамун полагает, что может справиться с терзающими страну налетчиками - нужно лишь перебросить армию на карматское побережье. Страж Престола полагает, что халиф ошибается. Тарик знает: карматов не одолеть - ибо им покровительствует могущественный злой дух. Богиню аль-Лат невозможно победить.

Никому. Ни человеку, ни сумеречнику. Однако халиф отдал приказ избавить страну от карматской угрозы, и Тарик не может ослушаться. Ему приказали сделать невозможное, и он повинуется. Нерегиль отправляется в пустыню - туда, где родилась вера аш-Шарийа. Прежде в стойбищах бедуинов и оазисах властвовали Сестры разъяренной богини - Манат, владычица воздаяния, и Узза, госпожа женщин и их луны. Теперь Сестры отступили в сумерки, но сила их по-прежнему огромна.

Тарик решается попросить богинь о помощи - за плату, естественно, боги ничего не делают бескорыстно. Ему удается заключить сделку, которая поначалу кажется совсем необременительной. Однако со временем Страж понимает, что, скорее всего, не выберется из бедуинской пустыни живым. Ибо боги ничего не забывают. И никогда не отказываются от мести.

---

   Синева вокруг него стала совсем черной, как ночное море. Слезы капали, капали Майесе на пальцы.

   - Тарег-сама... Я... прошу вас... сделайте так, чтобы сердце этой недостойной служанки более не страдало...

   И, решившись, вскрикнула:

   - Откажитесь от мести Тамийа-химэ! Это мое самое искреннее желание, Тарег-сама!

   И в умоляющем поклоне упала лбом на ладони.

   - Вы просите о том, что мне и так приказано сделать, госпожа. Зачем?

   Князь мог видеть только ее волосы и вздрагивающую белую спину. А лица - не мог. Не мог видеть...

   Майеса, обмирая, прошептала:

   - Так сердце этой недостойной не будет более разрываться между долгом перед госпожой и... чувством... к вам, Тарег-сама...

   Поскольку последние слова она пролепетала с закрытыми глазами, дальнейшее случилось уже в полной черноте безо всякого намека на синеву и сапфировый отствет.

   - Что-о? Что-о?! Какая дерзость!

   Дама Тамаки.

   - Неслыханная дерзость!

   Дама Амоэ.

   Резкий стук ширмы.

   - Позвольте я лично накажу эту негодницу! Как ты посмела, мерзавка! Что ты себе позволяешь?!

   Дама Отаи.

   - Мои извинения, Тарег-сама. Мне жаль, что вам пришлось слышать глупые речи негодной служанки. Она будет наказана строжайшим образом.

   Все. Конец. Тамийа-химэ.

   - Она ни в чем не провинилась передо мной, госпожа.

   Майесе показалось, что время замерзло. Вместе с пальцами и слезами в ресницах.

   - Я задал госпоже Майесе вопрос, она на него ответила. У меня нет причин чувствовать себя оскорбленным.

   Вежливое покашливание, треск складываемых вееров.

   - Я покорнейше прошу оставить нас с госпожой Майесой наедине.

   Она не решилась поднять голову, пока не стих шелест шелков по половицам дальних комнат. И удушливо покраснела, увидев черный цвет его рукава рядом со своей ладонью. Тарег-сама теперь сидел совсем близко.

   - Я понял, о чем вы хотели меня попросить, госпожа. Я обещал исполнить любую вашу просьбу и намерен сдержать данное слово. Но... - тут князь вздохнул, - ...я боюсь, что вы можете отказаться от своего желания, узнав о моих обстоятельствах. Я незавидный жених, госпожа.

   - Тарег-сама, я знаю, что вы...

   - Дело не в этом, моя госпожа.

   Она осеклась и задрожала всем телом.

   - Прошу вас выслушать меня. И только потом принять решение.

   Сидевшая на энгаве Айко видела их обоих в течение всего разговора.

   Сначала, рассказывала она в ответ на жадное любопытство окружающих, Тарег-сама подошел и сел совсем рядом с Майесой-доно. И их рукава соприкоснулись.

   А Майеса-доно подняла головку - и тут же нежно и стыдливо опустила глаза.

   А Тарег-сама, глядя прямо перед собой, что-то сказал. Потом еще что-то. Он говорил совсем недолго, и каждое его слово, казалось, больно уязвляет Майесу-доно в самое сердце - и когда князь закончил свою речь, госпожа походила на увядший цветок в изящной фарфоровой вазе.

   И она медленно поднесла рукав своей белой одежды к губам и что-то сказала, не решаясь поднять лица.

   А Тарег-сама выслушал ее, кивнул - и молча поклонился. А потом поднялся и покинул комнату.

   Ширма отодвинулась, и из-за нее выступила княгиня Тамийа-химэ, ослепительная в алом шелке шести слоев своего зимнего платья. Молча опустилась на колени перед Майесой-доно и поклонилась ей, как равной.

   Так все во дворце узнали, что Майеса-доно поднялась в ранге и не является более служанкой. По имени дворца ей было присвоено имя Асаймонъин - правда, многие потом оспаривали это мнение Айко, указывая, что это имя госпожа получила лишь после рождения ребенка князя. А до этого события госпожу называли Иору-химэ, в память о том, что они с князем обменялись брачными обетами глубокой ночью.

   Так вот, а потом произошло самое странное и любопытное.

   Айко увидела, что Майеса-доно залилась слезами и снова упала на свое прекрасное лицо.

   А княгиня медленно поднялась, сделала несколько неверных шагов по комнате - а потом овладела собой и выпрямилась.

   Когда госпожа вышла на энгаву, а потом в сад, Айко подошла к ней, поклонилась и спросила, не нужно ли подать госпоже платок - ведь у Тамийа-химэ все лицо было мокрое.

   И княгиня ответила:

   - Нет, глупенькая, не надо. Разве я плачу? Это капли дождя стекают у меня по щекам.

тот же день, сразу после захода солнца

   Дикие крики и страшный галдеж неслись со дворика, где сидели хурс-аль-самийа, сумеречники из дворцовой стражи. Сейчас их служило во дворце чуть ли не три десятка голов - и около дюжины сопровождало эмира верующих в Басру.

   Проклиная невозможно длинный день, Абу аль-Хайр бросился на вопли. По обычаю, свободным от несения стражи воинам хурс запрещалось покидать отведенное им место дворца - не говоря уж о том, чтобы орать в голос. Этот отряд так и прозвали - хурс, немые, потому что их дело было не говорить, а исполнять приказы. Однако запертые во дворе сумеречники бесновались от скученности и невозможности вырваться за пределы его давящих стен.

   Нынешняя стража состояла сплошь из аураннцев - недавно на границе случилась кровавая стычка, в которой взяли много пленных - и двоих недавно купленных лаонцев. Оно и к лучшему, что только двоих, лаонцы чаще дрались и ссорились между собой, хорошо еще, эта парочка была из одного клана. Впрочем, у них уже не было клана - вырезали.

   Только общей драки нам сегодня вечером не хватало, думал про себя Абу аль-Хайр. От запаха крови они, что ли, перебесились: более двух сотен голов сегодня слетело в два длинных рва, и большую их часть отрубили равнодушные холодноглазые гулямы-самийа. В размокшем саду под ногами хлюпало - не только водой истекала разрыхленная под черными, мрачными кипарисами земля. Кстати, начальника дворцовой охраны, здоровенного черного евнуха, они тоже спустили в ров. А нового пока не назначили. Поэтому с орущими сумеречниками приходилось разбираться ему, опять ему - вездесущему Абу аль-Хайру ибн Сакибу. Ну да, топоча облепленными мокрой глиной сапогами, бормотал про себя он: ибн Сакиб там, ибн Сакиб здесь...

   Перед задвинутыми двумя брусьями воротами маялись дежурные гвардейцы.

   - Чего орут-то? - пропыхтел Абу аль-Хайр, подбегая.

   - А шайтан их знает, зверюг ушастых, да проклянет их Всевышний, - пробурчал тюркского вида амбал, потирая потный нос под наносником шлема. - Как солнце село, так и заверещали.

   - А может, господина хранителя ширмы позвать? - впал, как в ересь, в осторожное предположение Назук. - Он ить по-ихнему разумеет...

   Для зинджа всякое должностное лицо становилось существом высшего порядка, к собственному племени непричастным - что сахиб ас-ситр есть самый что ни на есть сумеречник, Назуку в голову не приходило.

   Изнутри в дверь заколотили - пока кулаками, но гвардейцы заметно попятились.

   - Не надо звать господина Якзана, - резко отозвался Абу аль-Хайр.

   В серо-желтые глаза полетучей смерти сегодня он мог и не смотреть. Фаррашей, наблюдавших за казнью и стаскивавших в кучу загаженные ковры, много и разнообразно тошнило. Пара шлепнулась в обморок - ханаттани, естественно, эти завсегда готовы изобразить страдание. Ну чисто танцовщицы, а еще говорят, что раньше из них вся Правая гвардия состояла... Абу аль-Хайр, сегодня насмотрелся на смерть - так что обойдется он и без ночной совы, странницы из мира мертвых...

   - Открывайте! - скомандовал.

   Брусья с деревянным грохотом поехали в сторону.

   Вопли с той стороны попритихли.

   В Сумеречном дворе Абу аль-Хайру еще не приходилось бывать, и потому ятрибец несколько замешкался.

   Они стояли - повсюду. На желтых плитах привратного зальчика - в мятущемся свете факелов. На ступеньках - четко вырисовываясь белыми фигурами в ночной темноте двора. У крохотного фонтанчика - высокими лиловыми тенями.

   Абу аль-Хайр почувствовал себя словно перед стаей ждущих котов: все морды, все удлиненные светящиеся глаза обращены к тебе. И только слабо двигаются под розовым пятнышком носа усы и распущенные, настороженные вибриссы.

   - В чем причина беспорядка? Как вы смеете нарушать покой дома халифа непристойными криками?

   В ответ каждый из стоявших во дворе и на ступенях сумеречников медленно поднял руку в длинном прозрачном рукаве. И показал ей вверх.

   Повинуясь жесту бледных тонких рук, Абу аль-Хайр поднял лицо к ночному небу.

   Сначала он ничего не понял.

   Потом всмотрелся. Потом сморгнул. Потом зажмурил глаза, подержал их крепко закрытыми, и резко распахнул.

   Она - была.

   Доселе невиданная, здоровенная, исходящая жидким желтоватым светом, плещущаяся выступами бледного лимба звезда.

   - Что это? - ошалело пробормотал он в трясину уползающего в обморочную черноту Соломенного пути.