Ксения Медведевич - Мне отмщение

• Название: Мне отмщение
• Автор: Ксения Медведевич
• Жанр: Фэнтези

Вторая часть романа "Золотая богиня аль-Лат".

Умный и образованный халиф аль-Мамун полагает, что может справиться с терзающими страну налетчиками - нужно лишь перебросить армию на карматское побережье. Страж Престола полагает, что халиф ошибается. Тарик знает: карматов не одолеть - ибо им покровительствует могущественный злой дух. Богиню аль-Лат невозможно победить.

Никому. Ни человеку, ни сумеречнику. Однако халиф отдал приказ избавить страну от карматской угрозы, и Тарик не может ослушаться. Ему приказали сделать невозможное, и он повинуется. Нерегиль отправляется в пустыню - туда, где родилась вера аш-Шарийа. Прежде в стойбищах бедуинов и оазисах властвовали Сестры разъяренной богини - Манат, владычица воздаяния, и Узза, госпожа женщин и их луны. Теперь Сестры отступили в сумерки, но сила их по-прежнему огромна.

Тарик решается попросить богинь о помощи - за плату, естественно, боги ничего не делают бескорыстно. Ему удается заключить сделку, которая поначалу кажется совсем необременительной. Однако со временем Страж понимает, что, скорее всего, не выберется из бедуинской пустыни живым. Ибо боги ничего не забывают. И никогда не отказываются от мести.

---

   Тот сказал:

   - У эмира-предателя должны быть сообщники. Много сообщников, о мой халиф.

   - Мне нужны доказательства. Бессудных казней и убийств я не допущу.

   - Подойди сюда, о Хинан, - вдруг кивнул золотистой головой лаонец.

   Девушка скользнула вперед с опытной грацией танцовщицы.

   - Она добудет нам доказательства, - подтвердил Абу аль-Хайр.

   - Как?

   - Сколько стихов ты помнишь на память, о Хинан?

   - Не более десяти тысяч, - смутившись и закрываясь рукавом, ответила она.

   - Она запомнит пару разговоров, - морозно улыбнулся сумеречник. - И еще больше имен.

   - Одобряю, - наконец, кивнул простой белой чалмой повелитель верующих. - Арву я не приму. Пусть ее приготовят для... внутренних покоев...

   И халиф тяжело вздохнул.

   Да, нелегко ему приходится. Великая госпожа Буран известна своей ревностью. Собственно, на этом и строился весь план...

   - Ты сказал, меня ожидают четверо. Я принял двоих, не принял одного. Четвертый?..

   - Разрешения предстать перед эмиром верующих покорнейше ожидает Тарег Полдореа.

   Когда ритуальная фраза отзвучала, Абу аль-Хайр зажмурился.

   И правильно сделал.

   - Что-оо?!.. - заорал аль-Мамун.

   Якзан аль-Лауни отрешенно молчал, переводя глаза с одной резной балки на другую.

   - Я был лучшего мнения о тебе, о Якзан! Как ты посмел?! Как ты посмел привести его перед мое лицо?! И это после того, что нерегиль вытворил в Медине?!

   От крика на лбу аль-Мамуна выступили жилы. Да, крепко ты достал своего господина, Тарик, ох как крепко...

   Лаонец поднял и опустил уши. Затем искренне удивился:

   - В письме Ибрахима аль-Махди - сплошное вранье.

   Буря тут же стихла.

   - Что?..

   - Вранье, - для верности еще и кивнув, лаонец опять принялся выгуливать взгляд по потолочной резьбе.

   Потом, пользуясь потрясенным молчанием аль-Мамуна, добавил:

   - Тарег Полдореа защищал Медину и ее жителей в воротах Куба-альхиба. Почтеннейший Абу аль-Хайр ибн Сакиб сражался с ним плечом к плечу и может подтвердить мои слова. И все его люди - тоже.

   К чести аль-Мамуна нужно было сказать, что он овладел собой очень быстро:

   - Мне не нужны свидетели для подтверждения твоих слов, о Якзан.

   Как обидно-то, сколько народу ехало. Ну-ка встряну:

   - Прости меня, о мой халиф, за непрошеный совет. Но тот, кто оболгал Тарика, преследовал свои цели.

   - Выходит, все ниточки сходятся к здешнему начальнику барида... - задумчиво протянул аль-Мамун. - То-то он так из кожи лез... Но на прием не пришел, все больным сказывался...

   И вдруг халиф встрепенулся:

   - А ты! Якзан! Почему ты мне не сказал?!

   Лаонец вынырнул из собственного личного моря:

   - Ты не спрашивал меня о письме принца Ибрахима, господин.

   Вот так.

   Вот так вот. Ты не спрашивал.

   Кто-то говорил, что Якзан аль-Лауни не в себе. Кто-то боялся его так, что не говорил о нем вообще ничего.

   "Я последний из клана", тогда, в Ятрибе улыбнулся ему лаонец из-под маски пыли и грязи. "Что-то я замешкался на этом свете", добавил он - с отсутствующим видом существа, перед чьими глазами проходит гораздо больше, чем хочется или нужно видеть ради сохранения рассудка. Вроде как свои - ну да, враждебный клан - так вот, "свои" побоялись его убивать и привезли к бедуинам связанным, с замотанной в мешок головой. Лаонцам тоже не хотелось смотреть в серо-желтые совиные глаза, вечно вперенные в какой-то пейзаж на Той Стороне. Бедуинам было на все плевать. Купцу-работорговцу тоже. Эмир Васита выдержал месяц. Выпоров сумеречника в очередной раз - Иорвет, точнее, уже Якзан, еще и говорил правду, всегда только правду - эмир решил преподнести халифу аль-Амину подарок. А что? Воин-самийа, длинноногая грациозная смерть с совиными пустыми глазами. Очень дорогой товар, не всякий может себе позволить. Вот только товар этот оказался воистину штучным...

   Рассказывали, что новый халиф случайно услышал, как один из стражников хурс - а Якзан нес в тот день службу в зале приемов - что-то фыркнул на своем языке. Ну, после доклада очередного сановника. Потом тот же воин, уже в другой день, пробурчал что-то еще. Опять же, по-своему. Тогда аль-Мамун не поленился позвать знатоков лаонского и прозанимался с ними достаточно, чтобы понять бурчание чужеземного гуляма.

   В то, что аль-Мамун учил лаонский только для этого, или вообще учил лаонский, Абу аль-Хайр не верил, но так рассказывали. Так или иначе, но эмир верующих понял: сумеречник знает ашшари. Ибо лаонец ворчал на предмет того, что кто-то очень большой враль. И присовокуплял не самые пристойные слова в адрес враля. Потом халиф вызвал сумеречника и хорошенько допросил его. А потом, думал про себя Абу аль-Хайр, эмиру верующих стало настолько страшно, что нужно было либо рубить самийа голову, либо делать его хранителем ширмы. Так Якзан аль-Лауни получил свою должность.

   Кстати, о воине. Говорили также, что госпожа Мараджил уже пару раз подсылала к Якзану людей с очень длинными и острыми ножами. Лаонец каждый раз оказывался быстрее. Сахиб ас-ситр листал людей, как книги, - а клинком владел не хуже, чем зеркальным почерком. Кстати, говорили еще, что Якзан аль-Лауни умеет ходить через зеркало. Враки, конечно.

   ...Халиф, тем временем, поносил лаонца последними словами:

   - Как ты мог, Якзан?!.. Ты знал и молчал! Как ты мог выставить меня дураком перед всем светом!..

   Откричавшись, аль-Мамун принялся отдуваться и промакивать лоб краем чалмы.

   Якзан молчал со своим всегдашним отсутствующим видом - и смотрел в потолок.

   Халиф вздохнул и вдруг, ни с того ни с сего, спросил:

   - Ну почему, почему Тарик сбежал из Мейнха, а? Почему он все время норовит сбежать от меня?

   Абу аль-Хайр почувствовал, как поднимается у него чалма на вставших дыбом волосах. Халиф не ожидал ответа на свои горестные вопросы - он обращал их ночи, лампе, изразцам пола, - словом, жаловался на судьбу.

   Ответ, между тем, пришел мгновенно - Якзан аль-Лауни отчеканил:

   - Тарег Полдореа полагал, что ты приказал убить своего брата, его жену и его ребенка.

   Абу аль-Хайр почувствовал, как бьется где-то под потолком мотылек.

   Все так же безмятежно лаонец продолжил:

   - Но я сказал ему, что он ошибается, а вся вина за убийства лежит на твоей матери и матери твоего брата.

   Мотылек стрекотал крылышками. Время сгустилось, как смола, и застыло.

   - Позови нерегиля, раз уж ты его привез, о Абу Хамзан, - кашлянув, приказал аль-Мамун.

   Ноги затекли, а жизнь почти иссякла в Абу аль-Хайре, но он нашел в себе силы встать и выйти из приемного зальчика. В соседней комнате горела одинокая лампа у стены. Вон он, этот внутренний дворик.

   На циновках из халфы, свернувшись калачиком, бемятежно спала Арва.

   Одна.

   Нерегиля во дворике не было.

   - Что же ты делаешь, сволочь. Что же ты делаешь, аль-Кариа, бедствие из бедствий, пакостное ты подлое чудище! - ахнул Абу аль-Хайр.

   И в отчаянии сел на темные, склизкие от росы ступени.

Умм-Каср, незадолго до этого

   Когда существо в черной придворной фараджийе, поманив за собой Абу аль-Хайра и Шаадийю, скрылось в ночной, пахнущей алоэ темноте, Арва боязливо выдохнула воздух - а до того, похоже, и не дышала, до того боялась пошевелиться:

   - Тьфу ты страсть какая, хуже гулы...

   И обернулась к сидевшему рядом юному невольнику:

   - А ты, братец, не испугался? А, красавчик?

   И, поправляя край платка, поиграла бровью. Абу аль-Хайр, видать, обзавелся гулямчонком - этого юношу Арва еще не видела среди слуг. Явно из кипчаков, безбородый, полногубый, с миндалевидными оленьими глазами - вах, этот отрок чаровал взгляды мужчин и женщин, и всякий мог искать его расположения. Вот почему господин не призывал ее последние два дня - не иначе как уединялся с новым приобретением...

   Поганец, тем не менее, даже глазом в ее сторону не повел, словно муха ему прожужжала. Ну, точно любимчик. И какой нравный - всего-то пару раз водил его господин в спальню, а уже нос задрал, фу ты ну ты...

   Под арками в темноте галереи кто-то пошевелился.

   - Кто там? - вскинулась Арва.

   А вдруг это евнухи Великой госпожи, придушат еще.

   - О владычица красавиц, от вида которой луна говорит "мне стыдно, я скроюсь!". Мое имя - Зейнаб, и я служу здесь всем женщинам и девушкам без изъятия, - прошамкал из ночного безвидного места старческий голос.

   И на халфу осторожно сползла, кряхтя и посапывая, тучная старуха, туго обмотанная хиджабом, цвет которого угадывался даже в темноте - красный. Нет, конечно, хиджаб был черным, но то, что это сводня, сомневаться не приходилось.

   Арва без колебаний сняла с пальца кольцо с сапфиром - подарок давешнего неблагодарного, чтоб ему зебб отсох, а яблоко всегда казалось лимоном. Она-то уже видела себя в столице, а этот черный жирный ишак... Ну да ладно.