Зотов Георгий Георгий - Я побывал на Родине

• Название: Я побывал на Родине
• Автор: Зотов Георгий Георгий
• Издательство: Издательство "Свободный голос"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1957

Второе издание. Воспоминания непосредственного свидетеля и участника описываемых событий.

Г. Зотов родился в 1926 году в семье русских эмигрантов в Венгрии. В 1929 году семья переехала во Францию. Далее судьба автора сложилась как складывались непростые судьбы эмигрантов в период предвоенный, второй мировой войны и после неё. Будучи воспитанным в непримиримом антикоммунистическом духе. Г. Зотов воевал на стороне немцев против коммунистической России, к концу войны оказался 8 Германии, скрывался там под вымышленной фамилией после разгрома немцев, женился на девушке из СССР, вывезенной немцами на работу в Германии и, в конце концов, оказался репатриированным в Россию, которой он не знал и в любви к которой воспитывался всю жизнь.

В предлагаемой книге автор искренне и непредвзято рассказывает о своих злоключениях в СССР, которые кончились его спасением, но потерей жены и ребёнка. Книга была задумана им как предостережение тем, кто поддавшись на уговоры коммунистических репатриаторов, вознамерится вернуться в Россию.

«…за временным, преходящим Георгий Зотов сумел разгадать исконное и непроходящее, составляющее глубинную сущность двух непримиримых противников народа и режима»

(Из послесловия издателя).

Ценные материалы по истории русской эмиграции. Эмиграция и Россия. Для славистов, историков России, библиографов.

---

— Ха, присяга! Я тоже могу присягнуть о чем угодно, — но какое же это доказательство!

Я попал в мир, где присяге не придавалось никакого значения, и это не укладывалось в моем сознании. Для меня ложная присяга была чем-то совершенно чудовищным, на что нормальный человек ни при каких обстоятельствах решиться не может.

— В общем, я вам только одно могу сказать, гражданин: если вы еще будете писать в свое посольство, то перед тем зайдите ко мне и сообщите. На этот раз мы оставим это дело так, как есть.

Я вышел из милиции совершенно подавленным. За мной, стало быть, следили, мои письма вскрывали. Нужно быть постоянно настороже… Хотя что я, собственно, делал непозволительного, с точки зрения советских законов?

Было уже почти четыре часа, до окончания рабочего дня оставался только один час. Я пошел прямо домой.

Новые неприятности

Жена встретила меня со слезами. Отчим сказал ей, что мне не доверяют и что поэтому со мной может что-нибудь произойти. Я постарался успокоить ее, но это удалось мне не без труда. Вечером мой тесть, у которого этот день был выходной, возвратился домой пьяным, возбужденным и злым. Он обзывал мою жену изменницей родины. Меня, однако, он не затрагивал, только все повторял, что я — мол, не советский и что с меня взятки гладки. Я понял, что тестю досталось по партийной линии за то, что он принял в свой дом возвращенку, хотя она и была его падчерицей. Буянил он до поздней ночи, повторяя все одно и то же. На мою жену он смотрел просто с ненавистью. Он говорил, что провинился перед партией и из-за этого может потерять свою должность.

Все происшествия того дня меня страшно измучили, но и на утро была у меня неприятность. Оказалось, что мое начальство знало, в котором часу я вышел из милиции. Едва я пришел на работу, как меня вызвали к директору. Разговор был такой:

— Когда вы вчера кончили свои дела в милиции?

— Приблизительно около четырех, — ответил я. — А что?

— Как это: что?! Почему вы не пришли на работу?

— Я считал, что уже поздно, до окончания работы оставался какой-нибудь час. Не было смысла являться.

— А вы знаете, что можете попасть под суд за халатное отношение к работе? Вы меня подводите! Выходит, что я держу на работе прогульщиков, саботажников! Это был явный прогул! Как же: барин решил, что нет смысла возвращаться на работу!..

— А я хотел бы знать, откуда вам известно, когда я вышел из милиции. Я честно заявил, что вышел оттуда около четырех часов, но ведь мог сказать, что — в десять часов вечера. Что же лучше?

— Не ваше дело! — заорал директор. — Если вам не нравятся наши порядки, то катитесь туда, откуда приехали! Подумаешь! Здесь господ нет, здесь все подчиняются одинаковым порядкам.

Я ищу правды;.. в горкоме партии

Меня возмущали не сами по себе нелепые слова директора, а то, что он позволил себе на меня кричать, и я заявил ему:

— Прошу вас прекратить крик. Я же говорю спокойно — почему вы не можете тоже разговаривать по человечески? Я уже сказал вам, что считал бессмысленным приходить на работу за час до конца рабочего дня. А теперь хочу вас поставить в известность, что мне и сегодня нужен еще один час для того, чтобы сходить в горком партии.

— Куда? — переспросил он уже гораздо тише.

— В городской комитет партии мне нужно сходить. Кстати, у меня машина все равно не на ходу и мне пока нечего делать.

Директор заметно встревожился.

— Хорошо, можете идти, — сказал он уже совершенно тихо. — Надеюсь, что вы скоро вернетесь обратно.

Сам не знаю, как у меня выскочило заявление о том, что я собираюсь идти в горком. Просто, нервы мои были напряжены до крайности. Меня тревожило то, что если из милиции звонили директору, спрашивая, вернулся ли я на работу, то очевидно, подозревали, что я мог пойти в какое-нибудь другое место… А раз так, то вероятно, предстоит еще один вызов и расспросы.

Подойдя к горкому партии, я как-то растерялся. Идти туда или нет? Если пойду, то получится, что я жалуюсь… Как это будет принято? К тому же, это было просто не в моей натуре. Постояв немного перед зданием все-таки решил войти и попросить товарища Михайлова устроить так, чтобы меня больше не вызывали на допросы. О директоре я решил смолчать.

Меня порадовало, что секретарь горкома встретил меня так же хорошо, как и в первый раз.

— Здравствуйте, очень приятно, что вы ко мне пришли! — сказал он, вставая из-за своего стола и протягивая мне руку. — Могу вам чем-нибудь помочь?

Я не знал, с чего начать.

— Вы знаете… я не могу больше этого выносить.

— Что такое? Давайте, рассказывайте все подробно.

— Меня замучили все эти допросы. Что я сделал плохого? Прихожу с работы усталый, а дома лежит повестка — явиться в милицию. Допросы, допросы… Потом оказывается: за мной следят. Почему ко мне такое недоверие? Не могли ли бы вы так сделать, чтобы меня оставили в покое?

С лица секретаря исчезла улыбка. Он довольно долго молчал, задумавшись. Потом сказал, не глядя мне в лицо:

— Да… Это дело органов государственной безопасности. Они знают, что делают. Да… знают! Вы должны сами с ними сговориться.

— Как я могу сговориться, если я говорю одно, а мне не верят, слушать не хотят, и требуют, чтобы я сказал то, чего я не хочу и не могу говорить. А я не сделал и не собираюсь делать ничего плохого.

Секретарь молча передернул плечами. Глаза его стали колючими.

Собираясь уходить, я поднялся, но Михайлов спросил меня, получил ли я что-нибудь для своего ребенка. Я отвечал, что вообще не знаю, дается ли детям что-нибудь. Оказалось, что каждому новорожденному полагается детское приданое. Оно стоит гроши, но получить его можно только с разрешения горсовета.

Михайлов написал при мне письмо председателю этого совета и вручил мне. Я поблагодарил, попрощался и ушел.

Сражение в горсовете

Множество людей ожидало приема главы города. Я сказал секретарше, что меня прислали из горкома партии, но получил ответ, что председателя сейчас нет, а впрочем я могу подождать.

Ждать пришлось недолго. В комнату вошел какой-то мужчина и стал что-то говорить секретарше. И тут же все ожидающие кинулись к нему, говоря, что они ожидают его, вот уже несколько часов. Председатель — это был он — сразу принялся кричать на высокой ноте, что он занят, у него нет ни минутки времени, пусть все придут завтра. В ответ на эти слова раздались возмущенные крики ожидавших, причем женщины особенно не жалели своих голосов.

Хотя вся эта сцена была необыкновенно шумной, мне почему-то показалось, что и председатель, и просители вопят не столько от волнения или возмущения, сколько по установившейся привычке. Мне представилось, что так уж заведено: без крика ничего нельзя добиться.

Председатель горсовета покричал, покричал, послушал крики управляемых им сограждан, потом повернулся и вошел в свой кабинет, молвив секретарше, чтобы она немного попозже явилась туда. Некоторые из присутствовавших попытались проникнуть в кабинет, но тогда настал черед секретарши кричать. Став спиной к двери председательского кабинета, она отважно отбивалась от наседавших граждан, защищая вход в бюрократическое убежище.

Пошумев еще немного, ожидавшие приема несколько успокоились, однако никто не ушел. Секретарша опять села за свой стол и принялась рассматривать какие-то бумаги. Я опять подошел к ней и спросил, могу ли я войти к председателю. Не глядя на меня, секретарша отвечала, что председателя сейчас нет и она не знает, когда он будет. На это я ей сказал, что я не настолько глуп, чтобы не понять этого вранья. Ведь тот человек, который только что выходил, и есть председатель. Я, как говорится, распсиховался (результат пережитых неприятностей и, может быть, действия горсоветской атмосферы), повысил голос. И тотчас по одному, по два присоединились голоса просителей, опять поднялся галдеж, возможно, еще более громкий, чем прежде. Секретарша истошным голосом завизжала, что вызовет милицию, если мы не успокоимся.

— Хорошо! — воскликнул я зловещим тоном. — В таком случае я немедленно иду в горком партии и расскажу там, как меня здесь приняли.

В подтверждение своих слов я направился к двери, и секретарша меня окликнула.

— Да что вы хотите от председателя? Идите сюда, может быть, я сама могу справиться.

Я отдал ей письмо Михайлова, она вскрыла конверт и прочла письмо, а прочтя, заулыбалась, говоря, что такие вопросы она может и сама решать.

Последовала процедура заполнения бланков, получения резолюции председателя — в общем я мог идти в магазин покупать детские вещи. Но так как при мне не было ни копейки, то я пошел домой, чтобы отдать подписанную председателем бумажку жене — пусть сама идет в магазин. Я не знал, что за приданое дает государство моей маленькой дочке, но все домашние необыкновенно обрадовались моему неожиданному успеху, будто я добыл целое сокровище.