Зотов Георгий Георгий - Я побывал на Родине

• Название: Я побывал на Родине
• Автор: Зотов Георгий Георгий
• Издательство: Издательство "Свободный голос"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1957

Второе издание. Воспоминания непосредственного свидетеля и участника описываемых событий.

Г. Зотов родился в 1926 году в семье русских эмигрантов в Венгрии. В 1929 году семья переехала во Францию. Далее судьба автора сложилась как складывались непростые судьбы эмигрантов в период предвоенный, второй мировой войны и после неё. Будучи воспитанным в непримиримом антикоммунистическом духе. Г. Зотов воевал на стороне немцев против коммунистической России, к концу войны оказался 8 Германии, скрывался там под вымышленной фамилией после разгрома немцев, женился на девушке из СССР, вывезенной немцами на работу в Германии и, в конце концов, оказался репатриированным в Россию, которой он не знал и в любви к которой воспитывался всю жизнь.

В предлагаемой книге автор искренне и непредвзято рассказывает о своих злоключениях в СССР, которые кончились его спасением, но потерей жены и ребёнка. Книга была задумана им как предостережение тем, кто поддавшись на уговоры коммунистических репатриаторов, вознамерится вернуться в Россию.

«…за временным, преходящим Георгий Зотов сумел разгадать исконное и непроходящее, составляющее глубинную сущность двух непримиримых противников народа и режима»

(Из послесловия издателя).

Ценные материалы по истории русской эмиграции. Эмиграция и Россия. Для славистов, историков России, библиографов.

---

Возвращенка Валя

Моя жена познакомилась с одной соседкой — тоже возвращенкой. Эта женщина в Германии сидела в концлагере. И была еще одна молодая женщина, жившая в том же доме, где и мы с тещей. У нее был брат, служивший милиционером. Когда мы познакомилась с этой женщиной поближе, то однажды она сказала нам, что удивляется, почему ее брат с некоторых пор стал к ней очень часто приходить. Меня удивило, зачем она говорит об этом. Я в то время никак не мог подумать, что этого милиционера присылало начальство для того, чтобы он незаметным образом мог выспрашивать меня.

А к этой соседке мы заходили по вечерам довольно часто — поболтать. Приходила к ней и та возвращенка, о которой я уже упоминал. С нашей соседкой она была знакома еще перед войной. Мы часто беседовали о Германии и вообще о пережитом. Брат соседки, милиционер, присутствовал при наших беседах почти всегда. В разговоры вмешивался очень редко, больше только слушал. К сестре он приходил одетый в штатское, и о его службе в милиции я узнал только случайно, когда об этом обмолвилась его сестра. После этого я старался заходить к соседке пореже. У меня была черта, свойственная многим людям на западе: черта безотчетного предубеждения к полицейским служащим. С полицейскими считаются только тогда, когда они находятся при исполнении служебных обязанностей. Может быть, это и нехорошо, но тут, вероятно, действует какая-то традиция или пережиток. Во всяком случае, знакомство с полицейским, то бишь с милиционером, меня нисколько не привлекало. А он упорно старался поддерживать отношения.

Однажды он специально зашел к нам и пригласил нас придти к его сестре отпраздновать день его рождения. Не желая его обидеть, мы вечером явились к его сестре. Милиционер привел с собой несколько своих товарищей. Все они были в форме.

Пришла также и возвращенка. Звали ее Валей. Сестра милиционера испекла пирог, а виновник торжества принес водки. Началось усиленное угощение. Я добросовестно опорожнил стаканчик, но от повторения отказался наотрез. Чем больше настаивали, чтобы я выпил еще, тем упорнее я отказывался. Моя жена тоже не пила. Милиционер в конце концов потерял надежду меня напоить и оставил меня в покое. Зато его товарищи атаковали меня со множеством вопросов, и я уж держал ухо востро, стараясь не сказать чего-нибудь такого, что могло бы быть истолковано не в мою пользу.

Возвращенка Валя охмелела очень быстро и стала болтать всякую всячину. Она пустилась в откровенности, все говорила, что за границей люди живут не так, как здесь, и что если бы она не сидела в концлагере, то, может быть, никогда не вернулась бы на родину. Плача, она жаловалась, что ее приняли как чужую, относятся к ней плохо — и это все только из-за того, что она побывала за границей. Здесь она не может устроиться на работу; на нее смотрят как на дикого зверя…

Валя все больше и больше горячилась, и наконец стала упрекать брата хозяйки в том, что он — «лягаш» и доносчик.

А он только усмехался. Его товарищи подливали масла в огонь, задавая Вале различные вопросы, в ответ на которые она высказывала все, что у нее на душе. Валины собеседники часто обращались ко мне за подтверждением: правда ли — мол, что рассказывает Валя о жизни за границей, или это только ее фантазия. Я говорил, что Валя пьяна и сама не знает, что мелет. Один из гостей не без ехидства заметил: что у пьяного на языке, то у трезвого на уме.

Решив прекратить это нечестное и унизительное выспрашивание, я сказал, что как ни приятно тут сидеть, но завтра мне нужно рано на работу и поэтому я ухожу. В ответ все дружно запротестовали, говоря, что неудобно, дескать, нарушать компанию, особенно, когда человек в дружеском кругу празднует день рождения. «Хорош дружеский круг!» — подумал я, а вслух заявил, что готов остаться еще немного но лишь под тем условием, что больше никаких разговоров о прошлом не будет. Милиционеры (или чекисты?) переглянулись между собой и — делать нечего — согласились. Чтобы смягчить свои слова, я предложил выпить еще по стаканчику. Все необыкновенно обрадовались этому предложению, и мы выпили. Я, однако, воспротивился, чтобы Валя пила еще. Ей и в самом деле больше пить не дали, да, в сущности, это уже было и не нужно: она выболтала все, что от нее хотели услышать.

После этого Валя ушла домой, и кто-то из присутствовавших заметил каким-то странным голосом, что «ему эту девчонку жалко». Брат хозяйки ответил на эти слова, что ему нисколько не жалко никого из тех, которые побывали в Германии, потому что все они — изменники родины.

Я отказываюсь подписать донос

Три дня спустя я получил повестку из милиции — явиться для оформления документов. Я отпросился с работы и пошел в милицию. В комнате, куда меня привели, меня принял брат нашей соседки. Он был в новенькой форме. Он показал мне бумагу, вернее часть бумаги, остальное прикрыл так, чтобы я прочел только то, что мне полагалось прочесть. В бумаге говорилось о Вале. Это было свидетельство, составленное от моего имени. Я будто-бы подтверждал, что Валя в Германии работала на хорошем месте и что ей отлично там жилось. От моего имени говорилось, что при мне Валя хвасталась отличной жизнью за границей и при этом ругала советскую власть последними словами. Валя якобы признавалась мне, что работа в Германии доставляла ей удовольствие, так как Германия вела войну против советской власти, большим врагом которой была Валя.

Прочтя все это, я вернул папку и спросил:

— Что вы от меня хотите?

— Простое дело: подпишите. Она все это говорила, вы этого не можете отрицать. У меня есть еще свидетели.

— Пусть ваши свидетели и подписывают, а я не стану. Вы прекрасно знаете, что это все неправда.

— Вот как? — вскочил милиционер и злобно уставился на меня. — Неправда? Вы, значит, на ее стороне? Ну, ясно, ведь вы тоже работали в Германии против нас!

— Вы забываете, — ответил я, — что я не советский гражданин. К этим делам я не хочу иметь никакого отношения. Эту бумагу я подписывать категорически отказываюсь. Если вы будете стараться заставить меня подписать, то я немедленно напишу в свое посольство.

Конечно, мой ответ был наивным. Я упускал из виду, что в Советском Союзе и иностранец мог пострадать, как и советский гражданин, а посольство ничего не могло сделать для его защиты. И все-таки… Я чувствовал за собой какую-то силу. Это была сила права, сила правды.

— Положим, жаловаться вы никуда не будете. Но почему вы отказываетесь подписать эту бумагу? Ведь вы же сами были с нами, когда она говорила о советской власти, и все прекрасно слышали.

— Ну так что же? Разве она не имеет права высказаться? Ведь ей не дают возможности устроиться на работу. Конечно, это для нее обидно. Если всех, кто возвратился, считать изменниками, то сколько ж тогда получится изменников? Разве эти люди виноваты в том, что побывали в Германии?

— Мы всех возвращенцев принимаем с радостью, — отвечал мне милицейский чиновник, — но необходимо выловить тех, которые вредили родине, из-за которых может быть, погибло много наших людей. С врагами народа — разговор короткий… Так значит, вы не собираетесь подписать? — спросил он меня строгим, угрожающими тоном.

— Нет, — ответил я твердо. — Я французский гражданин и не желаю вмешиваться в ваши внутренние дела. Разрешите мне уйти, мне нужно на работу.

— Что ж, я должен сообщить о вас дальше по начальству. Ваша обязанность подписать то, что вы слышали.

Я встал и сказал ему:

— Я ничего не слыхал. Я тоже был тогда пьян и ничего не помню. До свидания.

Он мне ничего не ответил. Я зашагал к двери, но стоявший там милиционер потребовал у меня пропуск. Сгоряча я позабыл отметить пропуск. Мне пришлось возвратиться к чиновнику, чтобы он поставил подпись на пропуске.

«Присяга не доказательство»

В тот же день я написал письмо во французское посольство в Москве. А на завтра меня опять вызвали в милицию.

Прождав около двух с половиной часов, я был принят начальником, причем на этот раз он уже не приглашал меня сесть.

— Вы вчера послали письмо в Москву. Кому вы писали?

— Я написал во французское посольство. Прошу прислать мне французский паспорт.

— Это все, чего вы просите?

— Да… А чего бы я мог еще просить?

Начальник милиции отвернулся в сторону.

— Я не знаю, чего вы могли просить, но мне известно, что от посольства получают задания, которые надо выполнять.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Вы прекрасно меня понимаете! — сказал начальник милиции. — Я вас предупреждаю. Вы вероятно знакомы с интернациональными законами, касающимися шпионажа.

— Я могу под присягой подтвердить, что я сказал правду. У меня нет французского паспорта и я прошу посольство мне его выслать.

— Ха, присяга! Я тоже могу присягнуть о чем угодно, — но какое же это доказательство!