Ю. Щербачев - Поездка в Египет

• Название: Поездка в Египет
• Автор: Ю. Щербачев
• Издательство: Университетская типография (М. Катков) на Страстном бульваре
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1883

Поездка эта относится собственно к 1876 году. Однако, за истекшие семь лет на берегах Нила и Суэцкого канала ничто не изменилось из того, что здесь описано: предлагаемые наброски ни политических, ни экономических вопросов не затрагивают а касаются исключительно путевых впечатлений туриста, осмотревшего то, что осматривалось, осматривается и во веки будет осматриваться в Египте.

Наброски эти разновременно появились на страницах Русского Вестника. В настоящей книжке некоторые утомительные подробности — по большей части археологические — перенесены из текста в примечания.

---

Воротившись на правый берег, мы приступили к осмотру Луксорского храма или точнее пошли гулять по деревне, расположенной преимущественно поверх его зал и переходов. Снаружи над землей от него сохранились редкие признаки: двойной ряд знакомых столпов, на две трети погрузших в песках консульской площади, группа колонн в одном конце деревни, да пропилоны в другом. Но как естествоиспытатели по одной челюсти допотопного животного рисуют все его обличье, так археологи но немногим остаткам храма восстановили его общий план. Конечно, путешественник, предоставленный самому себе, ни до чего бы не додумался.

Здание последовательно строилось Амунсфом III, Орусом и Рамзесом II; (позднейшие цари прибавили только несколько украшений и иероглифов). Сооружалось оно у самого Нила, вдоль берега, и Рамзес, продолжая постройку в длину, должен был, в виду загиба, образуемого рекой, слегка отклониться от первоначального направления, вследствие чего ось храма представляешь не прямую, а ломаную линию. Обстоятельство это служить к вящей путанице при ориентировке.

Еще труднее но жалким и редким развалинам судить о великолепии громадной божницы, которую Арабы в прежняя времена приняли за собрание дворцов: (Луксор, т. е. «эль-Косур», мавританское «Аль-Казар», значит — дворцы) {24}.

Поверх храма, на главной улице, ведущей, как к триумфальным воротам, к пропилонам, находится единственная в деревне мечеть и грязная лавочка с продажей гвоздей, веревок и мешаной дроби.

Фивы, 7 февраля.

В пустыню, на волю, на охоту! Хоть на несколько часов отдохнуть от заведенного порядка, от г. Кука, от Анджело, от обеда среди тех же лиц за общим столом, от арабской предупредительности «русского консула», а также от осмотра в большой компании примечательностей, — осмотра, который напоминает воскресное посещение школой кабинета редкостей…

Еще третьего дня я и Фан-ден-Бош выразили Мустафа-Аге желание поохотиться «на зверя» и просили указать нам верного проводника. Вчера в 5 часов пополудни, когда, нагулявшись по Луксору мы явились в консульство во всеоружии охотничьих доспехов, проводник, благообразный, отъевшийся Араб, уже сидел в кабинете подле заветной книги.

— Положитесь на него, как на вашего покорнейшего слугу, важно, с расстановкой говорил Мустафа-Ага и надвигал мурло свое то на меся, то на Бельгийца — он честный человек и хороший человек; ступайте к нему в дом; его зовут Абдурахман, у него добрая душа и отличное ружье, если он поведет вас куда следует, вы вернетесь с богатою добычей… Он друг моего дома, вы же совсем молодые люди, и то истинное почтение и уважение, та сосредоточенность, отличающая возвышенный сердца….

Далее я перестал понимать, я видел только, что подслеповатые глаза Мустафы обмениваются приязненными взглядами с умными, не без некоторой хитринки, глазами «друга дома».

Поездка на Карнакские развалины была назначена на следующий день (то-есть на сегодня) в поздний сравнительно час — в 8 после breakfest’a, — и утренняя заря была в нашем распоряжении. но чтобы захватить и вечернюю зорю, до которой оставалось часа полтора, не следовало тратить время на обсуждение наших заслуг и душевных качеств Абдурахмана. В виду этого мы поспешно заверили консула в ответном с нашей стороны уважении и, раскланявшись с ним, вышли на площадь. Тут встретились нам мистер Кук и синьор Анджело, направлявшиеся в деревню. Буфетчик пожелал нам счастья и подмигнув прибавил: «nous aussi, nous allons avec I’amiraille tirer des chacailles et des cocodrilles!»

Мы не вполне уяснили себе смысл сей туманной шутки, и я право не знаю, какое значение получила бы эта встреча в кодексе охотничьих суеверий, но своеобразное произношение Итальянца рассмешило нас до слез, и мы долго повторяли на все лады его «cocodrilles», «chacailles» и «amiraille». Переправившись через Нил, Абдурахман, Бельгиец и я поскакали во всю ослиную прыть мимо колоссов Амунофа, чрез Рамезеум, к пустынному кряжу, у подножия которого осыпи скал образуют высокий крутой откос. На верху откоса, на небольшой площадке, к стене каменного хребта примостилась хижина, обнесенная с трех сторон оградой: крайний ли это на юге двор далеко растянувшегося Шеик-Абд-эль-Гурнэ, или уединенный арабский хутор, я разобрать не мог; в быстро спускающихся сумерках не было видно другого жилья, и высокое убежище напоминало скит первых времен христианства. То был дом нашего проводника. На двор выбежал его батрак или сожитель, худой, живой, несмолкаемо-болтливый Араб, по имени Хаиреддин, и мы, разделившись на два отряда, немедленно же отправились в разные стороны: Абдуррахмана с Фан-ден-Бошем, пройдя песчаною равниной, исчезли в развалинах Мемнониума, а я с безоружным болтуном, держась подошвы кряжа, отошел на четверть версты к югу и остановился в устье небольшого скалистого ущелья. Здесь в двух пыльных ямах — нарочно устроенных засидях или, быть может, могилах, до половины разрытых гиенами, — залегли мы головой к вершине ущелья, ногами к нивам. Пред утром пришлось бы лежать наоборот: зверь, днюющий между обломками храмов, в пещерах и колодцах гробниц, ночью выходит на добычу в поля, а к рассвету снова возвращается отдыхать в пустыню. Камни, обогнувшие кольцом каждую из ям, служили мне и Хаиреддину прикрытием, из-за которого можно было, приподнявшись немного на локтях, наблюдать за всем, что делается вокруг, не опасаясь быть замечену. Араба даже вблизи, из моей ямы, — она находилась немного впереди, — решительно нельзя было различить: голова его с каленым лицом, облеченная в серый колпак, казалась лишним камнем, прибавленным к общей куче. Цвета лица я конечно не мог позаимствовать у Хаиреддина, но головной убор от него отобрал и надел сам. Затем, уставив дуло ружья между камнями, затаил дыхание и обратился в зрение и слух.

На небесах только готовится торжественная ночь, и слабо теплятся две три звездочки, пока еще мелкие как укол булавки, а в теснине уже совсем темно; еле-еле могу я разглядеть впереди себя тропинку, уходящую в глубину гор и теряющуюся среди каменных стремнин и оврагов. В лицо дует слабый, едва уловимый ветерок, который и ветерком нельзя назвать: это теплый воздух, лениво уплывающий от нагретых утесов, чтобы прохладиться на Ниле. Все же с точки зрения охоты мы за ветром, — нас не почует дичь.

И вот я в Африке, лицом к лицу с суровою природой, в диком становище зверей… Сейчас услышу вблизи голоса египетской ночи, быть-может встречу огненный взгляд гиены и совершу один из тех охотничьих подвигов, о которых мечтают юные читатели и почитатели Майн-Рида. Однако действительность всегда менее заманчива, чем живые картины воображения. На месте, Африка мною не чувствуется, не сознается, не имеет для меня обаяния: мне в высшей степени неловко, — спину ломит, локтям невыносимо больно, ноги затекли и по ним как будто поскакивает, глубоко впиваясь в тело, бесчисленное множество тонких как волос иголок, а кругом вместо голосов ночи и фосфорического блеска глаз, темнота, тишина и ничего нет.

Но я люблю самую охоту, где бы она ни происходила— в Египте ли, в России, — и надежда на удачу укрепляет и бодрит меня. Несмотря на физические неудобства, я не шевелюсь, чтобы как-нибудь не зашуметь, а главное, чтобы не сдвинуть прислоненного к плечу и направленного на тропинку ружья, на котором давно исчезла цель. Хаиреддин тоже ведет себя отлично, и я должен сознаться, что неосновательно опасался его докучливой живости.

Впрочем не заснул ли он?

Как бы в опровержение этой догадки, камешек величиною с лесной орех ударил меня в затылок; другой, когда я повернул голову, резко щелкнул меня по виску. После секундного недоумения я понял, что Араб предупреждаешь меня о приближении чего-то, и глаза мои стали упорно всматриваться в окрестный мрак, густевший по мере того, как на небе разгоралось мерцание звезд. Каменные выступы и неровности ущелья, к которым я давно пригляделся, ближние и дальние чернильно-черные пятна по темному полю скал, едва брежжащая полоса тропинки, — все пребывает в мертвой неподвижности. Кругом тихо, как и сперва, и нет ничего, решительно ничего, — только камешки летят мне в голову, и я задыхаюсь от сдержанного волнения. Наконец я не вытерпел….

Так позднею осенью охотник, притаившись в опушке, с замиранием прислушивается к быстро приближающемуся гону собак и глядит в лесную чащу сквозь прутья осыпавшейся лещины. С каждым мгновением громче и громче разноголосый плач многочисленной стаи. Вот-вот появится, мелькая между голых дерев, сторожкая как лань, легкая на бегу, пышная лиса… Сердце несносно стучит. мутится в глазах; чрез полминуты покажутся и собаки, а её все нет… Охотник не выждал и в страстном забытьи сделал шаг вперед. Сухая ветка хрустнула под ногой, черный дрозд, почокивая, взлетел с земли на обнаженную липу; впереди же громкий как орган звучит, надвигаясь, собачий концерт…. Но вдруг он оборвался, — и спустя мгновение вынеслась сбившаяся стая. Глупо виляя хвостами, рассеялись кругом черные с подпалинами псы. Вот маленькая сучка, вечный запевало, подала в стороне голос, тонкий как флейта; к ней привалил старый бас, потом залились другие голоса, исполненные необузданного отчаяния, и снова без удержу несутся собаки чрез пни и валежник, будя отзвук в гулком осеннем лесу. Но теперь гон быстро удаляется: лиса задала колено! Охотник если и увидит ее, то разве убитую товарищем. Чу… выстрел раздался в отдалении… И, схватившись за волосы, он проклинает свою оплошность, и хрустнувшую ветку, и дрозда, а в смолкнувшем чернолесье по-прежнему пахнет сыростью, опавшими листьями и грибами…