Ю. Щербачев - Поездка в Египет

• Название: Поездка в Египет
• Автор: Ю. Щербачев
• Издательство: Университетская типография (М. Катков) на Страстном бульваре
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1883

Поездка эта относится собственно к 1876 году. Однако, за истекшие семь лет на берегах Нила и Суэцкого канала ничто не изменилось из того, что здесь описано: предлагаемые наброски ни политических, ни экономических вопросов не затрагивают а касаются исключительно путевых впечатлений туриста, осмотревшего то, что осматривалось, осматривается и во веки будет осматриваться в Египте.

Наброски эти разновременно появились на страницах Русского Вестника. В настоящей книжке некоторые утомительные подробности — по большей части археологические — перенесены из текста в примечания.

---

Сегодня осмотрели на западном берегу Рамезеум (Мемнониум Рамезеса II), гробницы Шеик Абд-эль-Гурие, храм Деир-эль-Мединэ и группу развалин Мединет-Абу.

Из Луксора общество поехало тем же путем, через Нил, через канал, потом мимо колоссов; другой дороги, кажется, нет. Далеко за колоссами, в пустыне, у подножия скал, черною нитью извивалось похоронное шествие; оно вышло к нам на встречу из колоннад Рамезеума. Процессия состояла почти исключительно из женщин, в обычных черных одеяниях. Мужчины присутствовали только в качестве переносчиков и под звуки сподручной песни; медленно тащили на носилках тело зашитое в грубый мешок.

По внешнему виду, кроме величественности присущей всем египетским храмам, Мемнониум отличается еще изяществом, которым отчасти обязан разрушению. Наружные его стены сохранились в немногих местах, так что с первого взгляда храм являет собрание одних колонн, нередко очень красивых. Большая часть их изображаете стебли лотоса и папируса, увенчанные распустившимися цветами и усеченными бутонами; есть и так-называемые «озириды» — четырехгранные столпы, подпертые с одной стороны кариатидой, представляющею спеленатого владыку подземного царства. Четыре такие колонны с обезглавленными статуями как бы служат фасадом.

Внутри три четверти помещений тоже разорены. Из уцелевших достойны внимания, во-первых, большая зала, потолок которой с парящими по звездному небу орлами поддержан 48 колоннами, во-вторых, комната рядом, «где хранились книги Тота, т. е. библиотека, с надписью над входом: „услада души“ [81] и с символическим изображением на плафоне двенадцати египетских месяцев. По стенам приметил я лишь нескольких наполовину стертых богов с выколупанными головами, да непонятное дерево, симметрично распростершее свои ветви и листья. Мастера живописать людей и особей животного царства, коим в картинах придается только известная степень безобразия, именуемая египетскою печатью, художники фараонов совсем не умели рисовать растений — впрочем и рисовали-то их редко. Тогда как всякий ребенок может на рисунках египетских памятников определить породы млекопитающих, птиц и рыб, изображения деревьев и злаков ставят в тупик самых смелых египтологов, даже тех, которые в кругу своих обычных изысканий, трудно поддающихся посторонней проверке, ни на минуту не задумаются над истолкованием мудренейших иероглифов, иносказательных знаков или эмблем {20}.

На песке возле храма лежать каменные глыбы. Сначала они показались мне бесформенными, потом я признал в них части огромной статуи. Это неведомою силой поваленный и разбитый колосс Рамзеса Великого, размерами превосходящий даже болванов Амунофа III (по приблизительному расчету обломки в совокупности весят 900 тонн). Ноги от колен вниз и престол раздроблены на мелкие куски; остальная часть перебита у пояса. Несмотря на все старания, я ни откуда не мог на нее вскарабкаться. По Диодору, на подставе было написано: „я царь царей, Озимандиас; кто хочет знать, как я велик и где лежу, тот превзойди меня в одном из моих творений!“ Но люди, забывшие думать о величии „царя царей“, давно нашли место, где он лежал (нумер седьмой в Баб-эль-Мелюке) и, ограбив. уничтожили его труп; в лучшем его „творении“, полуразрушенном Мемнониуме, какою-то несмолкаемою насмешкой звучат дерзкий писк и щебетание воробьев, в несметном числе гнездящихся по архитравам и карнизам, а из поверженного каменного туловища Арабы выпиливают себе жернова…

В скалистых горах, саженях в двухстах от храма, чернеют на разной вышине прямоугольные, почти квадратные входы могил Шейх Абд-эль-Гурнэ, — название, заимствованное у жалкой деревушки, отчасти залепившей кладбище. Гробницы, преимущественно бенигассанского типа (горизонтальные комнаты на одном уровне со входом), хотя и пронумерованы добродетельным г. Гарднером Уилькинсоном, тем не менее сплошь и рядом обращены в жилье; снаружи» к ним пристроены небольшие сенцы в виде закут. Мы посетили только свободный от постоя тридцать пятый нумер, усыпальницу знатного жреца времен Тутмеса III с тонкою живописью на цементе, еще сохранившею, несмотря на грабительства путешественников, прелесть законченного эпического рассказа. Здесь опять переносишься в мирное течение древнеегипетской будничной и праздничной жизни. Весьма тщательно написанные коричневые люди ростом в небольшую куклу, рассыпавшись повсюду, иссекают колоссов и сфинксов, готовят кирпичи или канаты, занимаются кузнечным мастерством, обедают при звуках музыки и т. п. Между прочим на разграфленной стене, в пяти вереницах, одни над другими следуют старейшины некоторых африканских и азиатских племен, предлагающие подарки или платящие дань Тутмесу III {21}.

Деир-эль-Мединэ — небольшой храм богини Атор, обнесенный высокою кирпичною городьбой. На одной из его стен представлено судилище того света. Сорок два неизвестных судьи под председательством Озириса вершат судьбы умерших; пред Озирисом на бутоне лотоса стоят четыре гения смерти; возле изображен египетский Цербер женского пола. Орус весит сердце покойного, то-есть его добрые дела; сердце лежишь на одной чашке весов, а на другой лежат страусовые перья, символ чистоты и беспорочности. Богиня справедливости, Ма, с таким же пером в прическе, приводить душу, шествуя в двойном образе — и спереди, и сзади неё. Тот, ибисоголовый бог письмен и всякой премудрости, отмечает что-то на дощечке, вероятно записывает вес добрых дел и подводит итоги качествам души.

— В ней нет греха! говорить богиня {22}.

Группою Мединет-Абу мы заключаем всякие осмотры на левом берегу реки. Название Мединет-Абу принадлежишь коптскому городку, скоропреходящие развалины которого еще лежат кругом вечных развалин фараоновских памятников.

Главный храм группы являет образец живописнейшей египетской руины; он не похож на те хорошо сохранившиеся капища, наглухо замурованные, подобные снаружи каменным гробам исполинских размеров и осматриваемые внутри, как могильные склепы, при свете факелов: тут все крыши давно рухнули, и внутренность храма обратилась в вереницу залитых блеском дворов, соединенных между собою красивыми пилонами, перспектива которых уходить в светлую даль. И как хороши теперь эти ясные залы с рядами колонн вдоль высоких стен, с воздушною окраской карнизов, еще не вполне выцветшею на ослепительном солнце, и с небом вместо потолков!

На барельефах жрецы жгут курения пред Рамзесом III, а он приносить жертвы божествам, участвует в праздничных церемониях или коронуется, надевая «венец верхних и нижних областей» [82], о чем голуби-вестовщики летят объявить «богам полудня, полуночи, восхода и заката» {23}.

Завтракаем в одной из небесных зал, свободно вмещающей и передвижную ярмарку, и утомленных ослов, неподвижных как стадо овец во время привала, и верблюда привезшего, вместе с провизией, складные стулья для дам. Верблюд стоит на солнцепеке, среди обломков завалившегося потолка и привязанный к разбитой колонне, остатку когда-то ютившейся здесь христианской церкви, неуклюже почесывает себе голову заднею ногой.

Передвижную ярмарку мы собрали по дороге; всякий встречный присоединялся к нам, примкнули даже два, три носильщика, отделившиеся от похоронного шествия. Я узнаю вчерашних продавцов антиков, водоносов, мальчишек с овчаркой, облеченных по случаю ветреного дня в длинные как саван рубахи, юношу с мертвою головой, старика, сбывшего мне в Баб-эль-Мелюке почернелую, как бы обугленную, мумию ибиса; словом, узнаю всех и каждого. А сколько проходит пред глазами до тонкости известных монет, священных обезьянок Тота из голубой глазури, фальшивого древнего стекляруса а в особенности жучков, вышедших из мастерской к приезду пароходов Кука.

В числе случайных посетителей Мединет-Абу находится и Фатьма. Утром, когда мы подъезжали к Рамезеуму, а она по-вчерашнему бежала рядом со мною, красиво опираясь на осла, Ирландец, который и на скаку не отрывает взоров от своей супруги, сшиб мою верную спутницу с ног. Без крика, без шума, точно скомканная одежда, упала она на песок, но вскочив на ноги, горько заплакала — оттого ли что кувшин разбился вдребезги, или оттого что, падая, прикусила себе кончик языка. Пока девочка выплевывала на руку окровавленные серебрянке полупиастры, смущенный Ирландец подошел к ней и подарил пятифранковик. От радости она мгновенно похорошела, если только могла похорошеть; румянец детского блаженства разлился по её смуглому лицу, глаза, расширившись, засияли ярче, светлая улыбка показала два ряда сахарных зубов, и если до сих пор я не был влюблен в Фатьму, то конечно теперь должен был влюбиться по уши. Пиастры она положила в прежний кошелек, а пятифранковик отдала на хранение мне; видно ей от роду не приводилось держать во рту таких больших денег. Между тем маленькие водоносы и водоноски, глядя с некоторым смирением на красавицу Фатьму и завидуя в душе её благополучию, вероятно представляли себе Фортуну не в образе повязанной женщины на колесе, а в виде приемистого туриста с круглыми как у совы глазами, который на всем скаку сшибает с ног своих избранников.