Ю. Щербачев - Поездка в Египет

• Название: Поездка в Египет
• Автор: Ю. Щербачев
• Издательство: Университетская типография (М. Катков) на Страстном бульваре
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1883

Поездка эта относится собственно к 1876 году. Однако, за истекшие семь лет на берегах Нила и Суэцкого канала ничто не изменилось из того, что здесь описано: предлагаемые наброски ни политических, ни экономических вопросов не затрагивают а касаются исключительно путевых впечатлений туриста, осмотревшего то, что осматривалось, осматривается и во веки будет осматриваться в Египте.

Наброски эти разновременно появились на страницах Русского Вестника. В настоящей книжке некоторые утомительные подробности — по большей части археологические — перенесены из текста в примечания.

---

От Кэнэ до Луксора часов семь езды. Половину этого времени мы посвятили музыке. Но пианино, согласно обещанию появившееся у нас в Сиуте, было до такой степени расстроено, что музыканты должны были предварительно явить себя настройщиками; они с большим усердием развинтили и разобрали деревянные части и, когда инструменту потеряв всякое фортепьянное подобие, стал уже смахивать на остов дракона, принялись пытать его. однообразно стукая клавишами, заводя винты посредством добытых у машиниста плоскогубцев и пробуя зубочистками отдельные струны каждой ноты. По окончании пытки, продолжавшейся добрых два часа, возрожденный фортепьян пропел под пальцами мисс Поммерой народные гимны в честь разноплеменных настройщиков, а затем Нил огласился вальсами, онерами, сонатами — на этот раз с легким американским акцентом.

Однако мы подходим к таким интересным местам, что следует безотлучно находиться на палубе.

По пути от Кянз до Луксора встречаются несколько деревень; главные — Кофт или Кобт, на месте прежнего Коптоса, разрушенного Диоклетианом, и Нигади, на вид целый городок, с двумя монастырями (католическим и коптским) и со множеством зубчатых голубятен. Коптос особенно чтил детей Нута и Себа — Пространства и Земли — близнецов-супругов Озириса и Изиду. Здесь по мифологическим преданиям [62] Изида впервые услыхала весть о злодеянии своего брата Тифона, [63] изменнически убившего Озириса и сплавившего тело его но Нилу. Обитатели города для выражения ненависти к Тифону ежегодно низвергали в пропасть священное его животное, осла. Следов этой пропасти в настоящее время нет. В последствии, не задолго до своего падения, Коптос служит колыбелью христианства в Египте.

Там где горы, уходя от реки, широко раздвигают долину, стоял древний Ап или Апе,—

 Град, где богатства без сметы в обителях граждан хранятся,
 Град, в котором сто врат, а из оных из каждых по двести
 Ратных мужей в колесницах на быстрых конях выезжают.

(Илиада, песнь IX, стих. 382–384).

С приставкой члена женского рода, имя города, заимствованное кажется у покровительствовавшей ему богини, преображалось в Т’Апе; отсюда римское Thebe или Thebае, и греческое Θηβαι. В иероглифах Апе назывался также «городом Аммона», а у Греко-Римлян по вольному переводу «Diospolis magna».

Основание Фив относится к воцарению XI династии, (2.400 л. до P. X.), фараоны которой зовутся у древних историков Диосполитамии. Процветание «Аммонова города» длилось приблизительно двадцать веков. С VI века до P. X., с нашествия Камбиза (525 г.), он начинает приходить в упадок и постепенно разоряется Персами. Последний удар наносить ему в 84 году до P. X. Птоломей X Сотер. Разгневанный почти трехлетним сопротивлением возмутившегося города, он предает его огню и мечу. После того Фивы больше не поднялись; веками ложился на них слой над слоем плодоносный ил, и стены домов мало-помалу сравнялись с землею. Теперь на месте властной Diospolis magnae — хоть шаром покати— гладкая как озеро в безветрие стелется равнина, убранная зелеными коврами нив, и лишь развалины храмов— частью в пустыне, частью среди полей — намечают по обе стороны реки пределы «стовратной столицы» [64].

В наступивших сумерках мы различаем только громады Карнака на восточном берегу; днем же с Нила видны все главные памятники: у подошвы гор по окраине западной пустыни храмы Гурнэ, Рамезеум, Мединет-Абу, темные входы гробниц в Ливийских скалах и сидящие рядом в открытом поле два чудовищные колосса.

К Луксору (восточный берег), важнейшей из деревень на месте Фив, пароходы подошли в темноту, когда общество сидело >а обедом. Явившийся с Бехеры г. Кук в ознаменование прибытия ко главной цели путешествия приветствовал нас вежливым ура, — напомнившим мне несмотря на всю свою пристойность и нешумность уступленные возгласы Арабов, на большой пирамиде. Он объяснил, что не считая нынешнего вечера, мы трое полных суток стоим в Фивах.

Вслед за знаменитым мореплавателем вошел одетый по-европейски мулат, лет двадцати, с чрезвычайно приятным располагающим лицом. Это был Ахмет-Мустафа, сын луксорского старожила Мустафа-аги, почетного консула многих держав (России, Англии, Соединенных Штатов, Бельгии); юноша окончил воспитание в Лондоне, куда на два года посылал его родитель, и говорит довольно гладко по-английски. Отрекомендовавшись, он поздравил нас от имени «его превосходительства» своего отца с приездом и пригласил сегодня вечером на «фантазию». Затем, к крайнему моему изумлению назвал меня по фамилии, точно давнему приятелю пожал руку и предложил «как соотечественнику» переселиться на время трехдневной стоянки в русское консульство. Оказывается, Мустафа-ага по пешеходной почте [65] получил из Каира от дипломатического агента нашего письмо с просьбой не обойти меня зависящим покровительством и содействием. Конечно, я очень благодарен дипломатическому агенту… Но, по моему, для туриста нет ничего обременительнее рекомендательного письма к какой-нибудь власти по дороге: все льготы его положения утрачиваются, его инкогнито вольной перелетной птицы разоблачается и снова чувствуются тяжелые путы светских обязанностей, визитов, контр-визитов и всяких китайских церемоний. В сознании зависимости и кабалы, я счел необходимым раньше других сойти с Саидие, чтобы первым явиться к Мустафа-аге, — явиться не обыкновенным, беззаботными, веселым путешественником, а в качестве «знакомого» приторно-любезного и смертельно-скучного. Что делать, — я чувствовал, что был кем-то особенным?., не таким как другие.

— Дом наш в двух шагах, у самой пристани, сказал Ахмет-Мустафа;—надо только перейти небольшую площадку… Я проведу вас.

Но впереди, куда мы шли, ничего не было, кроме какой-то старинной развалины (низенькие здания в роде сараев стояли лишь по сторонам). Все яснее определялся двойной ряд непомерно толстых колонн, преграждавших песчаную площадь; мы направлялись прямо к ним. Решительно ничего не понимая, я все-таки приятно улыбался в потемках, а молодой человек вел меня под локоть с почтительным и вместе задушевным панибратством. Я готовился уже спросить, к чему мы идем ночью в храм, как вдруг у самого моего лица с двух сторон красными языками сверкнуло пламя нескольких ружейных выстрелов, раздался неожиданный, оскорбительно громкий залп, и по щекам стегнуло воздухом, точно невидимые руки наделили меня двумя увесистыми пощечинами; при мгновенном блеске выстрелов за второю цепью столпов обрисовался прислоненный к ней фасадом небольшой домик с крылечком в несколько ступеней. Я было опять разинул рот, чтоб осведомиться о значении такой оглушительной шутки, но по бокам внезапно вспыхнули яркие бенгальские огни, и тут — хотя и одуренный, оглохший, ослепший — я понял, что то консул принимает меня… Огни осветили трех-четырех Арабов с дымящимися ружьями в руках, громады ближних колонн, развевавшиеся между их капителями полотнища европейских флагов и под ними на пороге дома, на верхней ступеньке, его превосходительство Мустафа-агу, старого, как бы поблекшего негра, с редкою седою бородой, с мутными как у вареной рыбы глазами, с расплющенным носом, лишенным вовсе носовой перегородки и несколько объеденным по краям. На Мустафе, при чалме и феске, было мундирное полукафтане английского ведомства иностранных дел, украшенное звездой Меджидие 4-й степени. серьезный и сосредоточенный, в сиянии то красного, то зеленого света, консул ждал моего приближения… И всем этим я был обязан рекомендательному письму!

Однако я должен оговориться. Хотя я и называю Мустафа-агу консулом, он на самом деле не консул и даже не вице-консул, а нештатный консульский агент — последняя ступень дипломатической иерархии на Востоке. Нештатные вице-консула и консульские агенты назначаются из местных жителей, оказывают кому надлежит покровительство и сообщают, если грамотны, экономические, а иногда и «политические» сведения ближайшему штатному консулу. Особенно глубокомысленны эти политические сведения!

Введенный в «кабинет», одну из двух не роскошных приемных комнат, увешанных для фантазии разноцветными бумажными фонарями, я сел на почетном месте, возле книги в полстола заменяющей у здешнего представителя Европы всякие «дела», папки входящих и исходящих депеш, шнуровые журналы и прочее. К книге этой Мустафа-ага относится с большею любовью и благоговением, чем молодой, только что назначенный посланник к своим верительным грамотам. А в ней просто-напросто, как в гостиничных книгах у швейцарских водопадов, расписываются проезжие, занося, если желают, краткие заметки о своих путевых наблюдениях или охотничьих удачах.

И теперь еще, когда я пишу настоящие строки, мне тяжело вспомнить о тех утонченных учтивостях, предисловии восточного гостеприимства, которые пришлось выслушать от хозяина, а еще тяжелее перебирать в уме собственные высокопарные, пустопорожние ответы, и уж право не знаю от этих ли ответов или от выстрелов на площади у меня по сию пору горят уши. Мустафа-ага говорил медленно, взвешивая каждое слово, и таким голосом, каким правительственные лица сообщают друг другу по секрету государственные тайны. Приблизив свой стул к моему креслу, он тихо шевелил пред собою в пространстве всеми десятью пальцами, раздувал для вящей убедительности рваные ноздри и точно для братского лобызания придвигал к моему лицу свою темную харю с тусклым взором. Я выпил четыре чашки кофе и выкурил три чубука, а речь его все лилась рекою. Английские слова слагались в довольно круглые обороты, из предложений синтаксически истекали другие предложения, но тщетно напрягал я внимание, стараясь уловить их смысл: смысла не было… В сущности речь сводилась к так-называемому «комплименту», то-есть к заключительной фразе казенного донесения: «Примите, милостивый государь, уверение в отличном моем почтении и совершенной преданности, с каковыми имею честь быть», — только вариациям, безмерно растянутым, не было числа, и под конец я уже решительно не находил, что отвечать. К счастью Мустафа-ага прервал свои уверения, чтобы представить мне вошедшего в кабинет старшего сына: «His Excellency the Governor of Luxor» (он занимает особый дом в конце деревушки). С первого взгляда губернатор, или вернее старшина в сюртуке — невысокого роста, сухощавый человек лет 35—показался мне мрачным, суровым, почти свирепым, но вскоре я уразумел, что под этою маской новое превосходительство, подобно франко-германскому консульскому агенту в Кэнэ (ибо вчерашняя достопримечательность тоже не консул), старается скрыть безграничную, болезненную, самолюбивую застенчивость. На статистические мои расспросы он отвечал односложно, боясь уронить свое губернаторское достоинство. Мустафа-ага представил мне также двух младших сыновей, смуглых ребят десяти и двенадцати лет. С топотом вбежали они в комнату, однако при виде иностранца замерли на месте, потемнели от конфуза и незаметно, как тени, скрылись за дверью.