Робер Амбелен - Драмы и секреты истории, 1306-1643

• Название: Драмы и секреты истории, 1306-1643
• Автор: Робер Амбелен
• Издательство: Прогресс : Прогресс-Академия
• Жанр: История
• Год: 1993
• ISBN: 5-01-003032-2

Известный ученый, член Французской исторической ассоциации Робер Амбелен воссоздает в своей книге впечатляющую картину исторических драм и трагедий, политических страстей, бушевавших в средневековой Франции, выявляет подлинные мотивы действий главных героев, приоткрывает завесу над многими секретами и тайными, нередко криминальными способами, которыми пользовались эти деятели для достижения своих заветных целей.

Опираясь на широкий круг источников, в том числе и на секретные архивы Ватикана, автор обнажает механизм создания ряда исторических легенд и фальсификаций, стремясь восстановить историческую истину.

Книга иллюстрирована и адресована широкому кругу читателей, интересующихся историей европейского средневековья.

---

По его приказу она была арестована и препровождена в Консьержери. Это не только не утолило ее жажду справедливости, но и вдохновило на немедленное сочинение нового обвинения, гласившего, что по приказу маркизы де Венейль был отравлен Тома Робер, прево из Питивье, который находился в тюрьме, куда он был заключен после убийства короля. Выслуживаясь перед семейством д’Антрэг, он допустил неосторожность, сообщив об убийстве Генриха IV еще в тот момент, когда оно только совершалось! Обвиненный в связи с этим в сообщничестве, он мог заговорить под «пыткой». Генриетта д’Антрэг заставила его замолчать навсегда.

Было решено устроить очную ставку мадемуазель дю Тийе и Жаклин д’Эскоман. Очная ставка обернулась в пользу последней. Слуга дю Тийе подтвердил обвинение д’Эскоман в том, что его хозяйка «содержала Равальяка во время его пребывания в Париже». И дю Тийе была вынуждена признать сей факт. Эта важная подробность осталась бы неизвестной, если бы мы не обнаружили ее в переписке Фоскарини, посла Венеции, который сообщил ее сенату Светлейшей республики (т. е. Венеции. — Прим. ред.).

Поэтому Пьер де Л’Этуаль в своем «Журнале Генриха IV», говоря о Жаклин д’Эскоман, отмечал: «Она хорошо и разумно говорит, будучи решительной, твердой и постоянной, без всяких отклонений в своих ответах и обвинениях, подкрепленных очень вескими доказательствами, что очень удивляет судей».

Нужно сказать, что обвиняемая не шла напролом. Как следует из тех же писем венецианского посла в сенат, она утверждала, что «Равальяк очень часто наведывался к мадемуазель дю Тийе, фаворитке герцога, что маркиза де Вернейль играла важную роль в этом деле, так как надеялась, что оно перерастет в восстание в королевстве, что тогда на ней женится герцог де Гиз, что ее объявят регентшей, ее юного сына, герцога де Вернейля — королем, а герцога д’Эпернона — констаблем и что она располагает доказательствами этих истин».

В письме от 18 января 1611 г. Фоскарини заявлял: «Пока непонятно, почему так поступает вышеназванная мадемуазель: из-за своего безумия или из желания опорочить герцога д’Эпернона и всех остальных».

Чтобы пустить следствие по ложному следу, прокурор Ла Гель по приказу королевского двора обвинил д’Эскоман в «колдовстве, изготовлении фальшивых денег и прочих преступлениях». Разразился такой скандал, что Первый председатель суда Ашилл де Арлей приказал прокурору удалиться. Тогда главный адвокат Сервен потребовал ареста герцога д’Эпернона, но, видимо, его не поддержали, и судьи перенесли обсуждение этого требования на другой день под предлогом того, что «ввиду важности данного вопроса необходимы более зрелые размышления» (см.: Письмо Фоскарини сенату Венеции).

Узнав о требовании арестовать его, д’Эпернон пришел в ярость и пригрозил главному адвокату, что убьет его.

30 января 1611 г. Первый председатель Ашилл де Арлей вызвал к себе домой маркизу де Вернейль и допрашивал ее пять часов подряд. Узнав об этом, Мария Медичи послала спросить у де Арлея, что он думает о данном процессе. Ответ был весьма красноречив, хотя и очень таинствен: «Скажите королеве, — ответил де Арлей посыльному, — что Бог определил мне жить в этом веке для того, чтобы видеть и слышать странные вещи, которые, я думал, мне никогда в жизни не доведется увидеть или услышать»[133].

Дворянин-посыльный, желая понять его намерения, чтобы доложить о них королеве, лицемерно заметил ему, что нет никаких доказательств, подтверждающих обвинения, выдвинутые Жаклин д’Эскоман. В ответ на это Ашилл деАрлей, воздев руки к небу, возразил:

«Доказательства? Их даже слишком много!»

Такой оборот дела никак не мог успокоить д’Эпернона, который уже видел себя раздираемым на части четырьмя лошадьми после обычных и специальных пыток, после пыток раскаленными щипцами с различными сопутствующими приспособлениями. Изо дня в день он с бьющимся сердцем вопрошал Антуана Сегье, главного адвоката парижского парламента, о ходе расследования. Наконец, однажды он осмелился обратиться к самому Ашиллу де Арлею. Но, будучи ничтожным гордецом, явился к нему в сапогах при шпорах, со шпагой на боку и привел своей наглостью в негодование Первого председателя. Принят он был, соответственно, хуже некуда:

— Мне нечего вам сказать, я ваш судья…

— Но я имел дерзость прийти к вам, чтобы найти в вашем лице друга…

— У меня нет друзей. Я буду судить вас по справедливости, довольствуйтесь этим.

Д’Эпернон пошел жаловаться королеве, которая попросила Ашилла де Арлея не обходиться столь сурово с герцогом и пэром. Но шло время, и в следственном досье скапливались факты, настолько серьезные, что судьи решили впредь вести расследование, тайно договорившись поклясться на Евангелии в том, что они никому ничего не будут сообщать о ходе следствия. Но нет такой клятвы, которая не могла бы быть куплена за золото. Поэтому тайные агенты Светлейшей республики продолжали получать сведения, которые, к счастью, не затерялись. Так, в письме от 2 февраля 1611 г. венецианский посол Фоскарини информировал сенат о главном признании дю Тийе:

«Мадемуазель дю Тийе созналась в том, что она была знакома с убийцей короля, которому она неоднократно давала средства на жизнь. Этому моменту судьи придают большое значение. Парламент проявляет решимость продолжать расследование и добраться до самой сути совершенного злодейства. Но многие считают, что силы, направлявшие и уводившие в сторону следствие, по-прежнему не дремлют. Д’Эскоман рассуждает очень здраво, и никто больше не утверждает, что ею движет безумие».

Тогда парламент попытался включить ее в группу подозреваемых, учинив ей допрос о ее собственных отношениях с Равальяком. Вот что произошло, по ее показаниям, несколько дней спустя после Рождества 1608 г. и мессы в церкви Сен-Жан-де-ля-Грев:

«Через несколько дней маркиза де Вернейль направила ко мне в Париж Равальяка, прибывшего из Маркусси, где находилась и она сама. Он вручил мне письмо, в котором говорилось: „Госпожа д’Эскоман, посылаю к Вам этого человека в сопровождении Этьена, лакея моего отца. Рекомендую Вам его, позаботьтесь о нем“. Я приняла Равальяка, не пытаясь выяснить, кто он, накормила его ужином и направила переночевать в город к некоему Ла Ривьеру, наперснику моей хозяйки. Однажды, когда Равальяк пришел обедать, я спросила у него, отчего маркиза питает к нему интерес. Он ответил, что причиной тому — его участие в делах герцога д’Эпернона. Успокоившись, я пошла за бумагами, намереваясь попросить его внести ясность в одно дело. Вернувшись, я увидела, что он исчез. Удивленная всеми этими странностями, я попыталась войти в доверие к сообщникам, чтобы побольше узнать».

К несчастью для Жаклин д’Эскоман, у нее не сохранилась эта записка от Генриетты д’Антрэг. Более того, она утверждала, что Равальяк в порыве угрызений совести или от страха сломал лезвие своего ножа, вонзив его между плитами, которыми был выложен пол в некой комнате. Ей указали на то, что в той комнате был паркет, а вовсе не выложенный плитами пол. Более того, вызывало сомнение, что Равальяк так запросто рассказывал о своих планах, к тому же за год до их осуществления. Ведь она утверждала, что дело происходило в 1609 г. Видимо, она добавляла кое-что от себя, чтобы ввести в заблуждение судей.

Из этих подробностей, оборачивавшихся против нее, члены парламента, допущенные ко двору, сумели извлечь выгоду. Те же из них, которые стремились лишь вершить правосудие, боялись поставить регентшу Марию Медичи, королеву Франции, в ситуацию, угрожавшую новой опустошительной гражданской войной. Поэтому 5 марта 1611 г. они вынесли возмутительное решение: дело откладывалось с учетом высокопоставленного положения обвиняемых, и обвинительница одна оставалась в тюрьме.

Пьер де Л’Этуаль в своем «Журнале Генриха IV» сказал об этом так: «Посягнув на великих мира сего во имя общего блага, схлопочешь лишь побои!»

Убедиться в этом пришлось и Ашиллу де Арлею, которого сменил на его посту де Верден, его коллега, происходивший из той же семьи, что и Катрин де Верден, которую Генрих, в то время еще Наваррский, бросился лишать девственности в ее Лонгжанском аббатстве, покуда его войска осаждали Париж, 17 лет назад. Поводом для смещения де Арлея послужило мнение, что он перестал справляться с обязанностями председателя парламента из-за своего преклонного возраста, плохого зрения и ослабления слуха (из письма нунция Убальдини от 29 марта 1611 г.).

Но он давно уже вызывал подозрения у происпанской и проватиканской группировок. В самом деле, когда-то он предал осуждению уже упомянутые творения иезуита Марианны, ратующие за цареубийство, а также не менее красноречивого иезуита Робера Беллар-мена, который в своей публикации «О суверенной власти папы» писал: «Когда церковь, отторгнув принца после тщетных отеческих укоров от причастия верующих, освобождает в случае необходимости его подданных от клятвы на верность и в конце концов низлагает упорствующего в своих заблуждениях суверена, тогда кто-то должен исполнить ее волю».