Эмилиян Станев - Иван Кондарев

• Название: Иван Кондарев
• Автор: Эмилиян Станев
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988

Роман «Иван Кондарев» (книги 1–2, 1958-64, Димитровская премия 1965, рус. пер. 1967) — эпическое полотно о жизни и борьбе болгарского народа во время Сентябрьского антифашистского восстания 1923.

---

Анастасий вспомнил мать, и снова ему пришла в голову мысль, что, если ничего не выйдет из «их восстания», он пойдет домой и там положит всему конец. Хоть будет кому обмыть его тело, закрыть глаза и проводить на кладбище. Он попытался пробудить в себе к этой женщине прежнюю детскую любовь и с огорчением понял, что это невозможно. В душе его царила ледяная пустыня, а мать оставалась где-то далеко-далеко в другом мире…

Начали бить городские часы… Два-а-а! Три-и-и! Луна давно уже откатилась за оконце, по всему городу пели петухи. И снова, как в ту ночь, когда он убил доктора, неподалеку заревел осел, и его словно швырнули во что-то бесконечно пошлое. Жажда жизни, как рыдание, распирала грудь, со страшной силой и напряжением прорвалось неодолимое желание спастись, ему казалось, что со сгущающейся на чердаке темнотой он вползает в свою могилу…

Он принялся считать минуты, прислушивался, как осужденный на смерть, который ждет, когда его поведут на виселицу. Слух ловил каждый звук, доносящийся из внешнего мира. Где-то затявкала собачонка, заревел в хлеву и загремел цепью общинный бык. В наступившей тишине все вокруг него словно бы притаилось; притаился и замер он сам и весь мир. Внимание его снова сосредоточилось на противоположном здании. Одно из окон на втором этаже светилось. Он не видел его, но видел свет, который желтоватой полосой падал на улицу позади околийского управления. Возможно, вход и лестница также были освещены и, наверное, возле пулеметов стоят на часах жандармы и солдаты. Он попытался представить себе, как на них нападут, и воображение его помчалось во всю прыть, как выпущенный на волю конь. Как раз тогда его обостренный слух уловил скрип лестницы внизу. ИДУТ! Его начала бить дрожь, тело вдруг ослабло.

Дверца приоткрылась. Вошел Сандев. Задыхаясь от волнения, Анастасий стремительно обнял его.

— Брат! Братец! — шептал он.

Сандев смотрел на него сурово, недоумевающим взглядом.

— Ты что-то заметил, а?

— Удалось бы… Ах, только бы нам удалось, братец… только бы удалось…

— Почему ты дрожишь, черт побери?.. Пошли, пора.

Словно во сне спустился Анастасий по лестнице.

В заросшем бурьяном дворике их ждали Грынчаров и какой-то молодой человек. За забором поджидали еще трое. Анастасий узнал Кондарева и Сану. Кто-то шепнул ему на ухо. Он не понял, что именно, но машинально вытащил заряженный револьвер. Сана поглядел на какой-то предмет, который держал в руке. Кондарев наклонился к нему. Потом оба отступили назад, рука Саны взметнулась, и Анастасий увидел гранату над его головой.

— Ложись! — скомандовал Грынчаров и дернул его за руку.

За забором одна за другой глухо стукнули брошенные гранаты. Сонный голос испуганно спросил:

— Эй, кто это там бросается?

Земля закачалась. Воздушная волна снесла оторванные доски забора, и через образовавшееся отверстие посыпались осколки стекла и щепки. Раздирающий крик пронизал ночь. Анастасий кинулся вместе с другими во двор околийского управления, взглянул на перевернутую и разбитую повозку, в которой корчились солдаты, и, скользнув вдоль стены, оказался у входа. В этот момент впереди раздался выстрел. В красноватой вспышке он увидел, как на каменной приступке у входа один из солдат встал на колени перед пулеметом.

— Сдаемся, братцы! — вопил кто-то.

Среди топота ног на лестнице и криков наверху трещали револьверные выстрелы, чей-то голос дико кричал: «Товарищи, ломайте двери!» На лестнице Анастасий столкнулся с каким-то человеком без фуражки, который чуть не сбил его с ног. Он дал ему пройти, даже не пытаясь остановить его, и сам удивился своей пассивности. Как будто все, что происходило вокруг, его не касалось. Он поднялся наверх и понял, что все уже кончено. Ворвавшаяся после взрыва другая ударная группа парализовала всякое сопротивление. В тюремной камере была выбита дверь, и арестованные выходили в нижнем белье, словно белые призраки. Анастасий увидел среди них Петра Янкова и Кесякова, который, всхлипывая, обнимался с товарищами. В жандармском помещении вытащили из-под кроватей спрятавшихся там стражников, в кабинете околийского начальника Кондарев срывал погоны со смертельно бледного, остолбеневшего Кантар джиева, который поднял руки вверх. Кто-то ударил кулаком по письменному столу, зазвенел упавший на пол, разбившийся стакан.

— В камеру! Всех в арестантскую! Отобрать оружие! — скомандовал знакомый голос.

Среди криков и торжествующих возгласов в темноте сновали возбужденные, обезумевшие от радости люди, толкались и не знали, что делать. Вдруг застрочил один из пулеметов перед входом. Кто-то крикнул:

— Эй, кто там стреляет?

Анастасий кинулся вниз по лестнице. За пулеметом лежал плачущий от радости молодой человек, вышедший из арестантской в белье, босой.

— Чего изводишь патроны! Ты что, пьяный? Марш отсюда!

— Дайте мне поприветствовать советскую власть! Товарищи, пустите меня!

Молодой человек пытался поцеловать кожух пулемета.

«Это спасение — Неужели оно пришло?» — подумал Анастасий, ища, чем бы ему заняться, и все еще чувствуя себя чужим среди этих опьяненных восторгом людей.

В западной части города началась ожесточенная стрельба, у казарм заговорил пулемет, потом второй, и на оцепеневший, сонный город вместе с лаем собак эхо полными пригоршнями плескало выстрелы.

22

Восток окрашивался мутным багрянцем, словно утро, испугавшись стрельбы, дымилось, и создавалось впечатление, что вот-вот поднимется буря. Из города слышались одиночные выстрелы, долетали глухие крики. Перед околийским управлением ржали выведенные из конюшни кавалерийские лошади, стонали раненые солдаты, которых их обезоруженные товарищи отвозили в городскую больницу, а наверху, в кабинете околийского начальника, Янков убеждал по телефону начальника гарнизона сдаться. Наклонившись над письменным столом и стуча по нему кулаком, он упорно твердил:

— Нет смысла зря проливать кровь!.. Вы слышите? Приказываю вам сложить оружие!..

В телефонной трубке рокотал голос Викилова:

— Ты кто такой, чтобы мне приказывать?.. Ты мне ответишь головой!

— Именем народа прошу вас прекратить стрельбу и выслать парламентеров!

На другом конце провода полковник бросил трубку. Стрельба со стороны казармы усилилась. Шальная пуля попала в раму окна, зазвенели стекла, и Ташков, в синей антерии, присланной ему женой, когда он сидел под арестом, присел на корточки за столом.

Янков обхватил руками голову и почувствовал новый приступ страха… Когда взрывы потрясли непрочное здание, он соскочил с нар, думая, что их сейчас убьют, а когда распахнулись двери камеры и стало ясно, в чем дело, его охватила растерянность. За те девять дней, которые он провел под арестом, он успокоился и примирился. Он говорил себе, что раз правительство узнало о готовящемся восстании и повсеместно приняло такие же меры, восстание не произойдет и так будет лучше не только для него, но и для всех; ему больше ничто не угрожает — никто не будет нести ответственности за тех, кто поддался наущениям Коминтерна. Целых девять дней он жил убеждением, что он и его товарищи пожертвовали свободой и достоинством во имя спасения партии… Он пришел в себя, положил трубку, и блуждающий взгляд покрасневших от напряжения и бессонницы глаз скользнул по лицам товарищей — они одни только и остались тут, остальные, освобожденные из тюрьмы, сражались в городе.

— Пойдемте домой, пока все прояснится. Невозможно связаться ни с Тырново, ни с другими городами, — сказал Тодор Генков. Адвокат с трудом сдерживался от того, чтобы не сбежать домой немедля; его давно не бритое лицо вытянулось, толстая складка, прорезавшая мясистый лоб, выражала страх и страдание.

— Чему быть, того не миновать, — настаивал и Ташков.

Сам Янков был того же мнения. Уйти, подождать, пока рассветет и станет известно, каково положение хотя бы в округе, но честолюбие и гордость удерживали его от этого, он надеялся, что сейчас по всей стране идут баррикадные бои. Ничто больше уже не зависит от него — все в руках Кондарева и его людей. Он мог остаться безучастным зрителем, если бы ему не было стыдно торчать здесь и, вертя ручку телефонного аппарата, взывать к благоразумию, сознавая бессмысленность этой затеи и собственное бессилие. Еще несколько часов, и станет ясно, чем все это кончится, и тогда за этот стол или снова сядет запертый сейчас в арестантской Кантарджиев, или же как победитель сюда придет Кондарев со своими людьми. Но на что они рассчитывают, как сумели за эти девять дней подготовиться, какими силами располагают?

Он попытался связаться с вокзалом и склонить находящегося там офицера сложить оружие: «Чем меньше крови, тем меньше ответственность». Но вокзал откликался только пулеметными очередями да беспорядочной ружейной стрельбой. Телефонистка захваченного почтово-телеграфного отделения тщетно взывала: