Эмилиян Станев - Иван Кондарев

• Название: Иван Кондарев
• Автор: Эмилиян Станев
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988

Роман «Иван Кондарев» (книги 1–2, 1958-64, Димитровская премия 1965, рус. пер. 1967) — эпическое полотно о жизни и борьбе болгарского народа во время Сентябрьского антифашистского восстания 1923.

---

Шел третий час, луна опустилась к горизонту, на голом склоне холма зазвенел колокольчик; на востоке оставил свой светлый след метеор. И вдруг, словно во сне, Ванчовский увидел родной двор с побеленным домом, раскидистый орех, серый от времени сарай. Там теперь распоряжается его дядька, растаскивает их пожитки, ждет не дождется вести о его смерти, чтобы прибрать к рукам добро… Дети ходят в школу, его ученики слушают нового учителя, и в глазах их тревожный вопрос: где наш учитель? Но ни один ребенок не смеет спросить об этом. Дети поглядывают через окно на горы. Там их учитель, а почему он там — им не ясно… Увидел самого себя идущим по сельской улице мимо плетней, торопящимся в школу, — дети бегут к нему навстречу, хватают за одежду, тянут руки… «Здравствуйте, учитель! Здравствуйте, учитель!..» Звенит звонок, пора начинать урок, пора, но он не может идти, словно на ногах у него оковы…

Ванчовский вздрогнул от далекого звона колокола и понял, что уснул. Он вскочил на ноги. Села к востоку от города начали восстание. За котловиной, разостлавшейся как огромная медвежья шкура, где поднималась ощетинившаяся лесами возвышенность и где, как старые кости, белели каменистые площадки и скалы, в бронзовом лунном сумраке один за другим вспыхнули и замигали красные огоньки. Прилив энергии и воодушевления охватил Ванчовского, сомнения исчезли; его окрылила надежда. Нельзя терять ни минуты — в казармах, наверно, услышали колокол и сейчас поднимут тревогу.

Он разбудил своих людей, отобрал четверых, хорошо знавших дорогу к городу, послал их вперед, а остальных построил в шеренгу и приказал выступать, сохраняя полнейшую тишину. Вначале люди шли, качаясь, как пьяные, затем воодушевление охватило и их. Отряд спустился в тень ложбины, обогнул виноградники и вскоре вышел на открытую поляну у западной окраины города. На этом пустыре, поросшем ослиными колючками, сгоревшая от засухи редкая трава блестела, как шелк. Ограда казармы начиналась в пятистах шагах от нижнего края поляны. Ванчовский оглянулся назад, ведь он знал каждую пядь земли возле города, а об этом пустыре забыл. Если бы, дождавшись захода луны, пользуясь наступившей недолгой темнотой, они заняли позицию на этом открытом поле, они обрекли бы себя на верную смерть. Он внимательно осмотрел местность, оттянул назад патрули и, поскольку не знал, где размещены секретные посты, решил обойти пустырь и, как ни рискованно это было, занять крайние дома и там ждать.

Через полчаса, используя заросший бурьяном окоп, сохранившийся со времен войны, отряд благополучно укрылся в фруктовых садах и дворах окраинных городских домишек и развернулся перед казармами как раз в тот момент, когда там, словно глаза хищника, засветились окна и у конюшен засуетились люди…

20

В казарменных помещениях солдаты спали одетыми, сонные дневальные расхаживали по узким проходам между койками, дежурная рота в полном боевом снаряжении и касках бодрствовала, лошади в конюшнях были оседланы. В караулке, в ротных канцеляриях и штабных комнатах при желтом немощном свете керосиновых ламп дремали или спали затянутые в ремни, в полной боевой готовности офицеры, удрученные, измученные ожиданием. С шестнадатого сентября, когда по приказу начальника гарнизона надо было неотлучно находиться в казармах, поскольку была получена шифрованная телеграмма, что в ночь на семнадцатое ожидается мятеж, большинство офицеров ночевали здесь. Никто из них не верил, что в К. может вспыхнуть восстание. Ведь уже одиннадцатого сентября были приняты все меры, чтобы не допустить этого. Коммунистических вожаков арестовали, солдатам роздали побольше патронов, были изучены кратчайшие пути к важным объектам города, стража в околийском управлении усилена взводом солдат и двумя пулеметами, вокзал охранялся двумя взводами кавалеристов. После таких предупредительных мер какой дурак решится поднимать восстание?

В кабинете начальника гарнизона горела большая керосиновая лампа. Расхаживая по комнате, заложив за спину руки, в новой портупее и с револьвером на боку, Викилов искоса поглядывал на своего нежданного ночного гостя — прокурора, который сидел на диване, возле письменного стола, закинув по привычке руки на спинку дивана.

— Вы слишком далеко зашли. И кого обвиняете? Армию и народ, — сказал он и резко обернулся к Христа — киеву.

Тот снисходительно улыбнулся.

— Вы все время твердите о народной психологии, но вы попросту ослеплены влюбленной снисходительностью к этим лапотникам, к их воображаемым добродетелям. Родное всегда нам дорого, и мы его идеализируем из патриотизма. Неужели вы не сознаете, сколь смешны эти жалкие попытки самовозвеличения? Мы еще не умеем мыслить, нам не хватает знания, опыта, чувства меры.

— Э-э, да вы истый европеец, — иронически воскликнул полковник, разводя руками.

— Европа — это значит культура, общество, которое верит в созданные им институты, в ценности…

— Какие институты? Они есть и у нас. Послушайте, что я вам скажу, только не сердитесь: такие вот европейцы довели нас до катастрофы на фронте.

— Каково дерево, таков и плод, — Христакиев с досадой махнул рукой. — Те европейцы только краем глаза глянули на Европу и как были мужланами, так ими и остались. Из пастуха такой же поп, как из попа пастух. — Он вынул часы, давая понять, что не желает больше вести неуместный сейчас спор, и мрачно добавил:- Скоро три.

Полковник сердито топнул ногой.

— Я не могу больше ничего предпринимать, пока не рассветет, — заявил он и жестко взглянул Христакиеву в глаза. — Только сумасшедшие способны в подобных условиях поднимать мятеж. Что касается Минди, то там обстановка пока неясна. В Тырново ничего не знают, телефонная связь прервана… Село находится в руках коммунистов, наш разъезд вернулся… Ничего опасного, однако, нет. В худшем случае кое-где сельские коммунисты устроят заварушки, вроде тех, что были девятого июня, и тем все кончится.

— Не разделяю вашего оптимизма. В Миндю надо было послать не разъезд* а целую роту, — сказал Христакиев.

— Не могу распылять силы, не имея точных сведений о противнике. Никакой военный устав не позволяет этого!

— Почему вы не используете русских? — Впрочем, вы не знаете, где сейчас ударная группа и существует ли она вообще. А что, если паника, вызванная этим отрядом, всего лишь хитрый ход?

Полковник залился краской, припухлость у виска его побагровела, а короткие широкие брови нахмурились.

— Господин Христакиев, прошу вас не вмешиваться в мои действия и распоряжения. Ваше присутствие создает здесь ненужную напряженность… Окружной начальник в панике, и вы поддаетесь его влиянию… Отправили жену в Тырново, не осмеливаетесь ночевать в доме отца. С десяти часов мы с вами ссоримся попусту. Эта ночь пройдет так же, как и предыдущие. Возвращайтесь в город, не то завтра вас засмеют.

— Я не боюсь прослыть трусливым, главное, чтобы вы оказались правы. У окружного начальника разведка поставлена лучше, чем у вас. Этой ночью коммунисты поднимут в городе мятеж! Неужели вам недостаточно того, что за горами третьего дня стреляли пушки, что в Минде власть в руках красных, что вы не знаете, в каком положении посланная вами ударная команда? Странно, поистине странно ваше спокойствие! — Христакиев смерил полковника холодным взглядом с головы до пят — его сверкающие, еще не запылившиеся сапоги с высокими задниками, широкие бедра, обтянутые зеленоватыми бриджами, массивную грудь, его мужественную голову, крепко сидящую на шее, и старческий припухший нос. Христакиев всегда считал его человеком интеллигентным, рассудительным, с большим житейским опытом, но в эту ночь перед ним был совершенно другой человек — неспособный разобраться в происходящем, ослепленный военной силой, которой располагал. В конце концов, военный есть военный. Политически он остается неграмотным, мыслит количеством ружей и патронов, высокомерно и презрительно взирает на какую-то там толпу и думает, что ему ничего не стоит разбить ее в пух и прах за несколько часов. В сущности, полковник боялся, его раздражительность выдавала в нем растерянность, снисходительное отношение к народу мешало ему довести до логического конца свои распоряжения, чтобы стать хозяином положения. Именно это служило причиной раздора между ними. С вечера окружной начальник отправил телеграмму о том, что коммунисты восстанут нынешней ночью. Это заставило Христакиева в десятом часу приехать в казармы и настаивать на принятии самых энергичных мер. Он не стал бы так беспокоиться, если бы не случившееся в Минде. Любой мятеж следует подавлять быстро и своевременно, прежде чем он успеет разрастись. Никакой беспечности, никакого снисхождения. Но полковник не желал видеть истинных масштабов опасности. И то понимание событий, которое в последнее время у Христакиева складывалось все более отчетливо, позволило ему поразить полковника в самое уязвимое место — ведь Викилов считал себя большим знатоком народной психологии.