Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

• Название: Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
• Автор: Ингеборг Фляйшхауэр
• Жанр: История

---

Однако соглашение было подписано только утром 20 августа. Це­лых 12 дней Сталин не решался отпустить «тормоз». Лишь к тому мо­менту он наконец начал принимать решения относительно дальнейших шагов, которые с такой ясностью обрисовал в письме от 8 августа Астахов. Все прямые и косвенные, официальные и неофици­альные предложения, исходившие в последнее время от германской стороны и самозванных посредников (в том числе и Драганова), Аста­хов суммировал в зависимости от их целевой направленности. К группе «относительно безобидных объектов» переговоров он отнес вопрос «об освежении» Рапалльского и других политических договоров в форме ли замены их новым договором, или в форме напоминания о них «в том или ином протоколе»; к этой группе принадлежит своего рода договорен­ность о взаимном «ненападении» по линии прессы обоих государств (в этой связи Астахов напомнил, что последние три-четыре месяца гер­манская пресса проявляла известную сдержанность). По мнению Аста­хова, германская сторона намерена пойти на какую-то форму культурного соглашения и в подходящий момент обязательно поднять вопрос об освобождении всех арестованных в СССР немцев и о восста­новлении германских консульств. Таков перечень вопросов (частично он соответствовал рекомендациям Шуленбурга), которые, как полагал Астахов, немецкая сторона охотно обсудила бы даже в случае заключе­ния СССР соглашения с Англией и Францией.

В действительности, однако, германское правительство, по словам Астахова, интересовали совсем другие вопросы. Указанные выше оно, дескать, лишь использовало в качестве своего рода пробного камня, чтобы проверить уровень готовности вести и хранить в тайне перегово­ры. На самом же деле немцы якобы стремились вовлечь СССР в далеко идущие разговоры. Часто цитировавшаяся фраза об отсутствии проти­воречий «на всем протяжении от Черного моря до Балтийского» будто бы была нацелена на то, чтобы побудить к обсуждению «всех территориально-политических проблем, могущих возникнуть между нами и ими... и может быть понята как желание договориться по всем вопро­сам, связанным с находящимися в этой зоне странами. Немцы желают создать у нас впечатление, что готовы были бы объявить свою незаинте­ресованность (по крайней мере политическую) к судьбе прибалтов (кроме Литвы), Бессарабии, русской Польши (с изменениями в пользу немцев) и отмежеваться от аспирации на Украину. За это они желали бы иметь от нас подтверждение нашей незаинтересованности к судьбе Данцига, а также бывшей германской Польши (быть может, с прибав­кой до линии Варты или даже Вислы) и (в порядке дискуссии) Галиции. Разговоры подобного рода в представлении немцев, очевидно, мысли­мы лишь на базе отсутствия англо-франко-советского военно-полити­ческого соглашения».

Подводя итог изложению двух различных германских позиций — традиционной немецкой дипломатии в России и расчетов Гитлера на временную нейтрализацию Советского Союза, — Астахов писал: «Из­лагая эти впечатления, получающиеся из разговоров с немцами и дру­гих данных, я, разумеется, ни в малой степени не берусь утверждать, что, бросая подобные намеки, немцы были бы готовы всерьез и надолго соблюдать соответствующие эвентуальные обязательства. Я думаю лишь, что на ближайшем отрезке времени они считают мыслимым пой­ти на известную договоренность в духе вышесказанного, чтобы этой це­ной нейтрализовать нас в случае своей войны с Польшей. Что же касается дальнейшего, то тут дело зависело бы, конечно, не от этих обя­зательств, но от новой обстановки, которая создалась бы в результате этих перемен и предугадывать которую я сейчас не берусь».

Несмотря на разграничение по содержанию возможных объектов переговоров, Астахов в какой-то мере стал жертвой тактических ма­невров дипломатии Риббентропа, когда он два по сути разных перечня вопросов не различал в более принципиальном плане. Ответная теле­грамма, поступившая после нескольких дней размышлений 11 авгу­ста, то есть в день приезда в Москву английской и французской военных миссий, показывает, что и Молотов не провел более четкой разграничи­тельной линии. Однако выбор места переговоров свидетельствует о том, что Сталин с возросшей серьезностью воспринял далеко идущие немецкие предложения и был обеспокоен содержащимися в них опас­ными моментами. В телеграмме, в частности, говорилось: «Перечень объектов, указанных в Вашем письме от 8 августа, нас интересует. Раз­говоры о них требуют подготовки и некоторых переходных ступеней от торгово-кредитного соглашения к другим вопросам. Вести переговоры по этим вопросам предпочитаем в Москве»[959]. Сталин хотел постоянно следить за ходом переговоров с представителями западных держав и с германской стороной, чтобы иметь возможность в подходящий момент принять верное решение.

«Телеграмма из Москвы»

До второй недели августа Гитлер не только выражал недовольство тем, как посол вел переговоры в Москве, «его не удовлетворяла и не со­всем недружественная позиция (Советов)»[960]. Отдав приказ о третьей, и последней, частичной мобилизации войск для войны с Польшей и оп­ределив ее начало 26 августа, Гитлер вернулся в Берхтесгаден. Вместе с ним в свое имение Фушль отправился Риббентроп, чтобы быть посто­янно вблизи и в распоряжении Гитлера. Настроение походило на пере­менный душ: «На самом верху очень скверное настроение и сомнения... Отсюда противоречащие друг другу распоряжения... Риббентроп на ра­боте невыносим, ведет себя как охваченный манией величия сума­сшедший»[961].

Одной из основных причин продолжавшихся колебаний Гитлера являлся не поддающийся учету фактор России. Правда, известия о ре­зультатах беседы Шуленбурга с Молотовым, очевидно, придали ему больше уверенности[962]. Но появились сомнения иного рода. Так, при встрече в Байрроте 3 августа[963] Гитлер внезапно спросил Нейрата, что он думает о договоренности с Россией[964]. Когда же Нейрат ответил, что давно такое советовал, Гитлер якобы, покачав головой, высказал со­мнения по поводу того, как партия воспримет подобное решение. Меж­ду тем в те дни в министерстве иностранных дел и в кругах немецкой оппозиции было хорошо известно, что Гитлер «желает соглашения» и что с Советами не начато «ничего серьезного» лишь потому, что Моло­тов ведет себя очень сдержанно[965].

Официально, для информации, например, итальянского союзника, дело представлялось совсем в противоположном свете. Так, 5 августа Вайцзеккер сообщил итальянскому послу, что «торговые переговоры протекают довольно успешно, что русская сторона ведет непрерывный политический зондаж»: при этом якобы Советы очень интересовались немецкими желаниями[966].

В своем дневнике, однако, Вайцзеккер на следующий день записал, что все решения «снова отложены в расчете на успехи, которых мы мог­ли бы достичь в Москве, и на неудачи, которые могла бы там потерпеть Англия. Мы становимся в Москве все настойчивее. Тамошняя славян­ская хитрость намерена заставить нас повысить предложения. Москва ведет переговоры с двумя сторонами и некоторое время, конечно же, сохранит за собой последнее слово, во всяком случае, дольше, чем по­зволяют сроки и наше терпение... Тайный примирительный зондаж Чемберлена (через Г.Вильсона) показывает, что при желании с Анг­лией можно наладить разговоры»[967].

От посла Шуленбурга вновь потребовали дальнейших шагов. 7 ав­густа он посетил наркома иностранных дел Потемкина. От него он лишь узнал, что Астахов имеет указания продолжать «разговоры» и скоро получит более подробные инструкции[968]. Советское правительство, по словам Потемкина, не стремилось создавать в Москве впечатления о переговорах по двум направлениям, каким бы выгодным оно ни каза­лось при сложившихся обстоятельствах!

Это сообщение побудило Риббентропа вызвать в Фушль Шнурре, чтобы немедленно обсудить дальнейшие действия в Берлине. Вместе со Шнурре для участия в этих переговорах откомандировали и генерала Кёстринга; при планировании последующих дипломатических шагов следовало учитывать и военный фактор. «Риббентроп уже пребывал в состоянии лихорадочного возбуждения, как охотничья собака, нетер­пеливо ожидающая быть спущенной хозяином на дичь. Он разразился преувеличенными сверх всякой меры нападками на Англию, Францию и Польшу, договорился до гротескных заявлений о германской мощи и был совершенно неузнаваем»[969]. Пребывая в подобном настроении, он 8 и 9 августа, в ходе трудной четырехчасовой беседы, которая постоян­но прерывалась лихорадочными перестраховочными телефонными пе­реговорами с Гитлером, определил для Шнурре порядок ведения разговора на следующих встречах с Астаховым[970]. Высказываясь по ря­ду вопросов, Кёстринг ясно видел полную неосведомленность в них ми­нистра иностранных дел. «Как только, — писал он, — речь заходила о России, этом важнейшем соседе Германии, то оказывалось, что он не имеет ни малейшего представления об этой стране и ее народе»[971].