Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

• Название: Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
• Автор: Ингеборг Фляйшхауэр
• Жанр: История

---

После отъезда Чиано «преисполненный чувством предстоящего триумфа»[994] Гитлер вызвал главнокомандующих, чтобы в простран­ном выступлении заявить: «Россия и не думает таскать каштаны из ог­ня... Англии и Франции придется одним брать все бремя на себя... Мюнхенские глупцы не станут рисковать... Фюрера беспокоит, что Ан­глия в последний момент своими предложениями может затруднить окончательное решение. Рассматривается вопрос, следует ли напра­вить в Москву видную личность или кого-либо другого»[995].

В какой-то момент Гитлер подумывал даже о том, чтобы самому по­ехать в Москву[996]. Теперь он делал ставку в основном на договорен­ность с Россией и с огромным высокомерием намного опережал реальность[997]. По сообщениям, поступавшим Ульриху фон Хасселю, Гитлер делал все, чтобы «пойти с еще более крупного козыря. Он хочет в последний момент заполучить преимущество. Началась опаснейшая игра, которую только можно придумать. По всей видимости, предстоит война с Польшей, и я не могу себе представить (что Гитлер намеревает­ся делать), чтобы западные страны оставались нейтральными... мне представляется все это безответственным риском, причем неважно, смотрим ли мы с национал-социалистской или иной точки зрения. Все трезво мыслящие люди должны сделать все, чтобы избежать войны. Спрашивается только, что можно сделать»[998]. Адъютант Гитлера Бе­лов, находившийся в эти дни при нем, подчеркивал позднее, что ко вре­мени визита Чиано, то есть на следующий день после продолжительного пребывания Шнурре и Кёстринга в Фушле, Риббен­тропу удалось убедить Гитлера в том, «что заключение пакта о ненападении с русскими является последним шансом, чтобы помешать английскому вмешательству в случае германо-польского конфлик­та»[999].

Военные переговоры в Москве

Это упоминание пакта о ненападении последовало, если верить адъютанту Гитлера, не случайно: уже свыше двух месяцев германская дипломатия в России пыталась, хотя и без видимого успеха, воздейст­вовать на Риббентропа. И только новая фаза, в которую вступили мос­ковские переговоры о пакте, а также возрастающее давление, под которое благодаря им попадал Берлин, сделали сближение возможным. В тот день, когда Гитлер пытался преодолеть сомнения своих военных якобы уже достигнутой изоляцией Польши, посол Шуленбург в част­ном письме в Берлин писал, что в большой политике «все находится в подвешенном состоянии»: англо-французская военная миссия в насто­ящее время ведет переговоры в Кремле, и весь мир с напряжением сле­дит, не достигнет ли она большего, чем дипломаты. «Кремль играет сейчас решающую роль и ни в коем случае не захочет расстаться со сво­им привилегированным положением... Я остаюсь оптимистом![1000]

Оптимизм Шуленбурга не в последнюю очередь основывался на вы­жидательной позиции Советского правительства: с момента обраще­ния посла к Молотову 3 августа Советское правительство не проявило ни малейшей готовности вступить в переговоры по вопросу о Польше. Посол прилагал усилия к тому, чтобы смягчить лихорадочный напор Берлина. 14 августа он вновь настойчиво информировал статс-секретаря о том, что, по его мнению, «в отношениях с Советским Союзом сле­довало бы избегать любых стремительных шагов; это почти всегда будет иметь вредные последствия»[1001]. В надежде помешать тому, чтобы московские переговоры о пакте подхлестнули Гитлера в его стремлении к сближению, посольство предусмотрительно изображало эти перего­воры как медленные, тягучие и малозначительные[1002].

Посольство в основном понимало, что Советское правительство стоит перед сложным выбором. Шуленбург, в частности, знал от фин­ского посланника в Москве Н.Р.Идмана, с которым был в хороших от­ношениях, что Молотов, чрезвычайно обеспокоенный позицией Финляндии, боялся, как бы Германия не использовала в стратегических целях Аландские острова при внезапном нападении на Ленин­град[1003]. К тому же послу была известна возрастающая озабоченность Молотова по поводу нейтралитета Прибалтийских государств Эстонии и Латвии в случае конфликта: нарком иностранных дел неоднократно заявлял, что симпатии, проявляемые этими странами к Германии, а также их усиленное вовлечение в сферу германских политических ин­тересов вызывают тревогу[1004].

«Из надежного источника»[1005] Шуленбург получил информацию о том, как упорно в ходе политических переговоров с западными держа­вами Молотов боролся за возможность военной интервенции в При­балтийские страны. Его донесения в Берлин давали повод для размышлений: сейчас англичане «согласились предоставить Советам право... в случае прямого нападения на одно из Прибалтийских госу­дарств ввести туда свои войска на основании гарантий, даже если просьба об оказании помощи не последует»[1006]; вопрос о гарантиях Прибалтийским государствам в случае косвенной агрессии пока еще не решен. Посол понимал, что отъезд из Москвы Стрэнга 7 августа — официально для консультаций со своим правительством — означал конец политических переговоров[1007]. Он знал также, что польское пра­вительство категорически отказалось пропустить через свою террито­рию какие бы то ни было русские войска, включая авиацию, а также принять русскую помощь[1008]. Шуленбург внимательно следил за уси­лиями СССР, направленными на взаимопонимание с правительством США[1009], за которыми легко угадывалось возрастающее беспокойство Советского правительства по поводу эскалации японо-советской вой­ны[1010].

Посольство было в курсе того, что военные действия у озера Буир-Нур вблизи маньчжуро-монгольской границы достигли масштабов, вы­нудивших Советское правительство для усиления войск в Восточной Азии использовать соединения, дислоцированные в Западной и Восточ­ной Сибири. В своем сообщении в Берлин оно поспешило указать, что это вовсе не должно означать, «что Советское правительство оставляет без внимания возможность вооруженного конфликта на западном фронте»[1011]

Германский посол, по-видимому, даже в эти дни не располагал той относительно точной информацией о начале войны против Польши, которую имело Советское правительство[1012]. Ему был известен лишь английский прогноз хода войны, который распространил британский военный атташе в Москве Файэрбрейс в связи с началом военных пере­говоров 11 августа. Он в тот же день сообщил об этом министерству ино­странных дел для информации, а также в надежде на то, что из реакции министерства можно будет сделать вывод о фактических германских планах. В соответствии с этим английским прогнозом «Германия будет придерживаться обороны на западе, напав превосходящими силами на Польшу, и захватит ее в течение одного-двух месяцев. В таком случае вскоре после начала войны германские войска окажутся на советской границе. Несомненно, Германия затем предложит западным державам сепаратный мир с условием, что ей предоставят свободу для наступле­ния на востоке. Если Советское правительство не заключит сейчас с Ан­глией и Францией пакта для защиты от германского нападения, оно ри­скует оказаться в изоляции»[1013].

В своем ответе от 14 августа статс-секретарь передал в посольство распоряжение Риббентропа с указанием послу и военному атташе в бе­седах с представителями Советского правительства энергично высту­пать против подобного изображения событий, а обрисованный ход военных действий использовать именно как доказательство «безуслов­ной ценности и значения советской договоренности с Германией», аргу­ментируя это вопросом: «Каким образом после захвата Польши Англия сможет эффективно выступать в пользу России?» На фоне угроз следо­вало предложение, которое, как указывалось в телеграмме Вайцзекке­ра, «неоднократно подробно обсуждалось в здешних беседах с Астаховым». «Если Россия выберет сторону Англии, то она действи­тельно окажется, как это случилось в 1914 году, изолированной от Гер­мании. Если Советский Союз выберет договоренность с нами, он достигнет желаемой безопасности, которую мы готовы всячески гаран­тировать»[1014].

Несмотря на то что эта аргументация имела весьма прозаическую подоплеку, она попала в самую точку уже на третий день военных пере­говоров, ходом которых Советское правительство не было удовлетворе­но[1015]. А ведь ему нужно было сделать решающий выбор. Англичане и французы отнюдь не спешили на переговоры, состав военных миссий был весьма непредставительным, что не отвечало советским ожидани­ям, у английской делегации не оказалось полномочий, инструкции бы­ли половинчатыми[1016], «не определенными в отношении основных моментов и ужасно противоречивыми в узловых пунктах»[1017]; они пре­дусматривали затягивание переговоров, сокрытие важных военных данных, отсутствовала четкая позиция в конкретных не терпящих от­лагательства вопросах совместного военного планирования, и в то же время англичане всячески старались выведать советские военные пла­ны[1018] — эти достаточно известные, а также многие неизвестные дан­ные разведки, по-видимому, еще до прибытия военных миссий в Москву убедили Сталина в том, что будет очень нелегко склонить анг­лийское правительство к определенному решению. Английское правительство, похоже, продолжая свою стратегию политических переговоров, и в военных переговорах преследовало цель психологиче­ского запугивания Гитлера, а не создание эффективного фронта защи­ты против распространения агрессии[1019].