Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

• Название: Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
• Автор: Ингеборг Фляйшхауэр
• Жанр: История

---

Посол отреагировал тем, что с этого момента стал интенсивнее тор­мозить предложенный Берлином форсированный темп и еще сильнее, чем прежде, подчеркивать в своих сообщениях советское недоверие,, рассчитывая тем самым направить переговоры в более медленное, но надежное русло. Поэтому посол не торопился договариваться с Молото­вым о встрече. 31 июля, то есть через пять дней после беседы Шнурре с Астаховым и на другой день после отъезда специального курьера Гитле­ра к Шуленбургу, статс-секретарь был вынужден «в интересах ускоре­ния»[920] вновь напомнить послу о необходимости зондирования у Молотова. Вайцзеккер подчеркнул: «Мы заинтересованы в скорейшем проведении встречи»[921]. 1 августа посол невозмутимо ответил, что пре­бывание Молотова на сельскохозяйственной выставке в Москве пока препятствует организации беседы[922].

Английское правительство объявило 1 августа о сформировании британской военной миссии, которая через несколько дней должна вы­ехать в Москву для переговоров по военным вопросам[923]. С точки зре­ния Риббентропа, следовало максимально поторопиться. Он решил больше не ждать встречи Шуленбурга с Молотовым, а в полной мере использовать собственное влияние. Поэтому министр дал указание пригласить 2 августа 1939 г. на Вильгельмштрассе советского пове­ренного в делах. По пути к Вильгельмштрассе Астахов мог «простым глазом... заметить наличие в Берлине и окрестностях всевозможных частей, не входящих в состав местного гарнизона». От своих француз­ских и английских коллег он знал о начавшихся «перебросках герман­ских войск в направлении восточной границы, особенно в Силезии. Предстоят также большие отправки (до 15,5 тыс.) в Восточную Прус­сию под предлогом участия в празднествах по поводу освобождения Танненберга»[924]. До германского нападения на Польшу оставалось со­всем немного времени.

Вайцзеккер встретил Астахова словами, что с ним хочет говорить сам Риббентроп, и немедленно сопроводил его в кабинет министра. Значение состоявшегося разговора было Астахову понятно. «Тот факт, что «сам» министр иностранных дел принимает у себя «поверенного в делах», на дипломатическом языке означает крайнюю срочность и важность демарша»[925]. На продолжавшейся больше часа встрече[926] Риббентроп совершенно недвусмысленно подтвердил предложения, сделанные Шнурре, и выразил «германское желание» (согласно записи Риббентропа) кардинального преобразования отношений. Он подчерк­нул, что считает это возможным при двух предпосылках: взаимное не­вмешательство во внутренние дела друг друга и отказ от «политики, идущей вразрез с жизненными интересами Германии». Второе, не со­всем ясное Астахову условие имело целью побудить Советский Союз отказаться от тройственного пакта. При соблюдении названных усло­вий, заметил Риббентроп, между нашими странами не будет никаких противоречий от Балтийского до Черного моря, по которым нельзя бы­ло бы договориться[927].

Далее Риббентроп подчеркнул, «что в зоне Балтийского моря есть место для обоих и что русские интересы вовсе не обязательно должны здесь сталкиваться» с немецкими. Германское правительство, дескать, «хладнокровно» следит за событиями в Польше и готово в недельный срок разобраться с нею. Оно-де также готово «договориться с Россией о судьбе Польши». Германо-японские отношения Риббентроп о характе­ризовал как хорошие, дружественные и прочные и пообещал помочь в создании между Японией и СССР «на долгий срок» подходящего «модус вивенди».

Как записал Астахов, Риббентроп заявил, что конфликт, связанный с Данцигом, вскоре «будет разрешен. Военное сопротивление Польши — чистый блеф и для того, чтобы «выбрить» ее, германской армии доста­точно 7-10 дней. Риббентроп бросил ряд пренебрежительных замечаний по адресу «западноевропейских демократий» и заметил, что хотя он СССР и не знает, но, по его впечатлениям, разговаривать с русскими не­мцам, несмотря на всю разницу идеологий, было бы легче, чем с англи­чанами и французами». Был ли это, как посчитали русские, намек на тайные переговоры Германии с Англией и, таким образом, попытка ока­зать давление или же проявление своего рода солидарности с постоянно ужесточавшейся советской позицией на трехсторонних переговорах, сказать с уверенностью нельзя. Важнее был сам тон доверительной близости и откровенности, которым Риббентроп описывал немецкие цели. Он информировал Астахова о том, что Гитлер намерен вскоре выступить против Польши[928]. И неоднократные просьбы Риббентропа — непре­менно передать его высказывание в Москву и как можно быстрее сооб­щить, готово ли Советское правительство на этих условиях приступить к конкретному обмену мнениями — имели совершенно определенный смысл. В связи с намечавшимися военными действиями против Польши Риббентроп предложил СССР в качестве компенсации за его невмеша­тельство (в Польше или в вопросе союза) урегулировать три важнейшие для него в тот момент проблемы. Речь шла:

— о проблеме германской кампании в Польше, которая из-за советско-польского пакта о ненападении могла привести к столкновению Германии с СССР;

— о проблеме Прибалтики, которая в то время стояла на первом плане советских интересов безопасности;

— о проблеме поведения Японии в Восточной Азии.

При согласии СССР на переговоры на предложенной основе Риб­бентроп обязался соблюдать строжайшую тайну. Судя по изложению Риббентропа, беседа велась в фамильярном, самодовольно-высокомер­ном тоне. Астахов, согласно его записи, лишь «изредка прерывал бесе­ду, которая носила характер монолога». На просьбу Астахова конкретизировать немецкие представления Риббентроп не откликал­ся, а порекомендовал дипломату в точности передать все своему прави­тельству. Он, дескать, сперва хотел бы знать, желает ли Советское правительство конкретизации темы в указанном смысле.

Поскольку Советское правительство в течение нескольких после­дующих дней продолжало молчать, возник план, хотя бы в связи с более успешными экономическими переговорами, выработать какое-то письменное обязательство, которое связало бы Советскому правитель­ству руки на тот случай, если к моменту нападения на Польшу не уда­лось бы достичь политического соглашения.

В полдень 3 августа 1939 г. Шнурре по поручению Риббентропа пригласил к себе Астахова[929], чтобы «уточнить и дополнить» вчераш­ние высказывания Риббентропа. Шнурре сказал, что германское пра­вительство хотело бы знать точку зрения Москвы по следующим во­просам:

«1) считаем ли мы желательным обмен мнениями по вопросу улуч­шения отношений и если да, то

— может ли Советское правительство конкретно наметить круг вопросов, которых желательно коснуться. В этом случае германское правительство готово изложить и свои соображения на этот счет;

— разговоры желательно вести в Берлине, так как ими непосредст­венно интересуются Риббентроп и Гитлер...

— поскольку Риббентроп собирается через два-три дня выехать в свою летнюю резиденцию близ Берхтесгадена, он хотел бы до отъезда иметь ответ хотя бы на первый пункт. Кроме того, Шнурре просил не допускать ни малейшей огласки». Астахов просил дать срочный ответ.

Кроме того, Шнурре, согласно его собственной записи[930], предло­жил Астахову в «ни к чему не обязывающей форме» включить в преамбулу или «в дополнительный секретный протокол» к запланиро­ванному экономическому соглашению пункт о «политических намере­ниях». В связи с подготавливавшимися Германией переговорами это — первое упоминание секретного протокола как неотъемлемой составной части совместного соглашения; и это предложение последовало с не­мецкой стороны![931] Астахов, если судить по записи Шнурре, в ответ заметил, что Молотову пока ничего не известно относительно «конкретизации германской позиции, ничего не сказал по этому пово­ду и посол граф Шуленбург». Поэтому данное предложение представ­ляется преждевременным. Со своей стороны Шнурре упорно настаивал на необходимой конкретизации «советских интересов» в «ближайшие дни». Было бы предпочтительнее, заметил он, если бы это произошло в Берлине.

В телеграмме Молотова от 7 августа указывалось: «Неудобно гово­рить во введении к договору, имеющему чисто кредитно-торговый ха­рактер, что торгово-кредитный договор заключен в целях улучшения политических отношений. Это нелогично, и, кроме того, это означало бы неуместное и непонятное забегание вперед... Считаем неподходя­щим при подписании торгового соглашения предложение о секретном протоколе»[932].

Десятое немецкое зондирование: третья беседа Шуленбурга с Молотовым

Отсутствие положительной советской реакции вновь породило у Риббентропа и Гитлера колебания и сомнения. Теперь все свои надеж­ды они связывали с послом Шуленбургом и с его за долгие годы с большим трудом завоеванным доверием у Советского правительства. Неизвестно, в какой мере Шуленбург к этому времени уже догадывал­ся, что его — как это сформулировал будущий сотрудник посольства и доверенное лицо советской разведки Герхард Кегель — «использовали для беззастенчиво подготовленной мошеннической уловки, с помощью которой Гитлер хотел заполучить возможность на какое-то время нейт­рализовать Советский Союз»[933]. В то время Шуленбург едва ли мог из­ложить подобные соображения письменно. До сих пор также неизвестно, догадывалось ли Советское правительство о двойственном характере усилий посла и полагалось ли и в какой мере на его специфи­ческую посредническую деятельность. Сведения на этот счет, возмож­но, содержатся в документах советской разведки, которые могли бы представлять особую ценность для уяснения деятельности германской дипломатии в борьбе против политики войны. Известно, что посол в по­следующие недели оказался под сильным давлением Вильгельмштрас­се и самого Гитлера и вновь почувствовал угрозу своей дипломатической карьере.