Фридрих Ницше - Так говорил Заратустра

• Название: Так говорил Заратустра
• Автор: Фридрих Ницше
• Жанр: Философия
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-250-06018-9

---

«Ах, его самое злое так ничтожно! Ах, его самое лучшее так ничтожно!»

Великое пресыщение человеком — оно душило меня и заползло мне в глотку, а ещё то, что предсказывал прорицатель: «Всё равно, ничто не вознаграждается, знание душит».{592}{593}

Долгие сумерки ковыляли предо мною, смертельно усталая, пьяная до смерти печаль, которая говорила, зевая во весь рот.

«Вечно он возвращается, человек, маленький человек,{594} от которого устал ты» — так зевала моя печаль, и волочила ноги, и не могла заснуть.

В пещеру превратилась для меня земля людей, её грудь ввалилась, всё живущее стало для меня человеческой гнилью, костьми и обветшавшим прошлым.

Мои вздохи сидели на всех человеческих могилах и больше не могли встать; мои вздохи и вопросы квакали, и давились, и глодали, и жаловались день и ночь:

— «ах, человек вечно возвращается! Маленький человек вечно возвращается!» —

Нагими видел я когда-то обоих, самого большого и самого маленького человека; слишком похожи они друг на друга, — слишком человечен даже самый большой человек!

Слишком мал самый большой! — Это было пресыщение моё человеком! И вечное возвращение даже самого маленького человека! — Это было пресыщение моё всяким существованием!

Ах, отвращение! отвращение! отвращение! — Так говорил Заратустра, и вздыхал, и дрожал, ибо он вспоминал о своей болезни. Но тут звери его не дали ему продолжать.

«Перестань говорить, ты, выздоравливающий! — так отвечали ему звери его. — Выйди наружу, туда, где мир ожидает тебя, подобный саду.

Иди к розам, и пчёлам, и стаям голубей! Особенно же к певчим птицам, чтобы научиться у них петь!

Ибо пение — для выздоравливающих; пусть здоровый говорит. И если даже здоровый хочет песен, он хочет других песен, чем выздоравливающий».{595}

«О вы, проказники и шарманки, замолчите же! — отвечал Заратустра и улыбался, глядя на своих зверей. — Хорошо знаете вы, какое утешение нашёл я себе в эти семь дней!

Надо, чтобы снова я пел, — это утешение и это выздоровление нашёл я себе; не хотите ли вы и из этого тотчас сделать уличную песенку?»

«Перестань говорить, — отвечали ему второй раз звери его. — Лучше, ты, выздоравливающий, смастери себе сначала лиру, новую лиру!

Ибо видишь, о Заратустра! Для твоих новых песен нужны новые лиры.

Пой и шуми, о Заратустра, врачуй новыми песнями свою душу: чтобы нёс ты свою великую судьбу, которая не была ещё судьбою ни одного человека!

Ибо твои звери хорошо знают, о Заратустра, кто ты и кем должен стать; смотри, ты учитель вечного возвращения, — это теперь твоя судьба!

Ты должен первым преподать это учение, — и как же этой великой судьбе не быть твоей величайшей опасностью и болезнью!

Смотри, мы знаем, чему ты учишь: что все вещи вечно возвращаются и мы сами вместе с ними и что мы уже существовали бесконечное число раз и все вещи вместе с нами.

Ты учишь, что существует великий год становления, чудовищно великий год; он должен, подобно песочным часам, вечно сызнова поворачиваться, чтобы снова течь и истекать, —

— так что все эти годы похожи сами на себя, в большом и малом, — так что и мы сами в каждый великий год похожи на себя, в большом и малом.

И если бы ты захотел умереть теперь, о Заратустра, — мы знаем, как стал бы ты тогда говорить к самому себе; но звери твои просят тебя не умирать ещё.

Ты стал бы говорить бестрепетно, вздохнув несколько раз от блаженства: ибо великая тяжесть и уныние были бы сняты с тебя, ты, самый терпеливый! —

“Теперь я умираю и исчезаю, — сказал бы ты, — и через мгновение я буду ничем. Души так же смертны, как и тела.

Но связь причинности, в которую вплетён я, опять возвратится, — она вновь создаст меня! Я сам принадлежу к причинам вечного возвращения.

Я снова возвращусь, с этим солнцем, с этой землёю, с этим орлом, с этой змеёй, — не к новой жизни, или к лучшей жизни, или к жизни, похожей на прежнюю —

— я буду вечно возвращаться к той же самой жизни, в большом и малом, чтобы снова учить о вечном возвращении всех вещей, —

— чтобы повторять слово о великом полдне земли и человека, чтобы опять возвещать людям о сверхчеловеке.

Я сказал своё слово, я разбиваюсь о своё слово: так хочет мой вечный жребий, — как провозвестник, погибаю я!

Час настал, когда умирающий благословляет себя самого. Так — кончается закат Заратустры”». —

Сказав это, звери умолкли и ждали, чтобы Заратустра что-нибудь сказал им; но Заратустра не слышал, что они умолкли. Он лежал тихо, с закрытыми глазами, как спящий, хотя и не спал: ибо он разговаривал в это время со своею душой.{596} Змея же и орёл, видя его таким молчаливым, почтили великую тишину вокруг него и удалились осторожно.

О великом томлении{597}

О душа моя,{598} я научил тебя говорить «Сегодня» так же, как «Когда-то» и «Прежде», и водить хороводы над всеми Здесь, Тут и Там.{599}

О душа моя, я избавил тебя от закоулков, от пыли, пауков и сумерек.

О душа моя, я смыл с тебя маленький стыд и добродетель закоулков, я убедил тебя стоять обнажённой перед очами солнца.

Бурею, называемой «духом», подул я на твоё волнующееся море; все тучи прогнал я оттуда, я задушил даже душителя, называемого «грехом».

О душа моя, я дал тебе право говорить Нет, как буря, и говорить Да, как говорит Да простор небес; ты тиха, как свет, и спокойно проходишь через бури отрицания.

О душа моя, я возвратил тебе свободу над созданным и несозданным — и кому, как не тебе, ведома радость будущего?

О душа моя, я учил тебя презрению, но не тому, что появляется, как червоточина, а великому, любящему презрению, которое больше всего любит там, где оно больше всего презирает.

О душа моя, я учил тебя так убеждать, чтобы самые основания ты привлекла к себе: подобно солнцу, убеждающему даже море подняться на его высоту.

О душа моя, я снял с тебя всякое послушание, коленопреклонение и раболепство; я сам дал тебе имена «избегание бед» и «судьба».

О душа моя, я дал тебе новые имена и разноцветные игрушки, я назвал тебя «судьбою», «объятием объятий», «пуповиной времени» и «лазоревым колоколом».{600}

О душа моя, твоей почве дал я испить всю мудрость, все новые вина и даже все незапамятно старые, крепкие вина мудрости.

О душа моя, всякое солнце я изливал на тебя, и всякую ночь, и всякое молчание, и всякое томление; ты вырастала предо мной, как виноградная лоза.

О душа моя, обильна и тяжела стоишь ты теперь, как виноградная лоза со вздутыми сосцами и плотными тёмно-золотистыми гроздьями:

— стеснённая и придавленная своим счастьем, в ожидании преизбытка и стыдясь ещё своего ожидания.

О душа моя, не существует другой души, более любящей, более объемлющей и более обширной! Где будущее и прошедшее были бы ближе друг к другу, как не у тебя?

О душа моя, я дал тебе всё, и руки мои опустели из-за тебя, — а теперь! Теперь говоришь ты мне, улыбаясь, полная печали: «Кто из нас должен благодарить? —

— должен ли благодарить дающий за то, что берущий брал? Дарить — не есть ли потребность? Брать — не есть ли сострадание?» —

О душа моя, я понимаю улыбку твоей печали: твоё чрезмерное богатство само простирает теперь тоскующие руки!

Твой избыток бросает взоры на бурлящее море, и ищет, и ждёт; тоска от чрезмерного избытка смотрит из улыбающегося неба твоих очей!

И поистине, о душа моя! Кто бы мог смотреть на твою улыбку и не обливаться слезами? Сами ангелы обливаются слезами от чрезмерной доброты твоей улыбки.{601}

Твоя доброта, чрезмерная доброта, не хочет жаловаться и плакать; и всё-таки, о душа моя, твоя улыбка жаждет слёз и твои дрожащие уста — рыданий.

«Разве всякий плач не жалоба? И всякая жалоба не обвинение?» Так говоришь ты себе и потому хочешь, о душа моя, лучше улыбаться, чем изливать своё страдание, —

— в потоках слёз изливать всё своё страдание от избытка своего и от тоски виноградника по виноградарю и ножу его!

Но если не хочешь ты плакать и выплакать свою пурпурную печаль, ты должна петь, о душа моя! — Смотри, я сам улыбаюсь, предсказывая тебе это:{602}

— петь бурную песнь, пока не стихнут все моря, чтобы прислушаться к твоей тоске, —

— пока по тихим, тоскующим морям не поплывёт чёлн, золотое чудо, вокруг золота которого прыгают все хорошие, дурные, удивительные вещи, —

— и много зверей, больших и малых, и всё, что имеет лёгкие удивительные ноги, чтобы бежать по фиалково-голубым тропам, —

— туда, к золотому чуду, к вольному челноку и хозяину его; но это — виноградарь, ожидающий с алмазным ножом, {603}—