Владимир Витвицкий - Книга сновидений

• Название: Книга сновидений
• Автор: Владимир Витвицкий
• Жанр: Любовно-фантастические романы

Фантасмагория на тему снов, мечтаний, воспоминаний.

---

— Их ищут при помощи свиней, — продолжил рассказ о трюфелях Сказочник, не помня их настоящего, не иностранного названия. — Берется свинка, лучше поросенок, не так чтоб очень маленькая, но чтоб была возможность справиться, привязывается на веревку, чтоб не убежала, и все, можно идти искать. Главное, чтобы вовремя свинку от грибов оттащить. Эти кучи — результат свинского к грибам чувства и человеческой предприимчивости.

— Интересно, — кивнул Поэт, выдавая свое невнимание. Ему видно, как дочь хозяина коней, улыбаясь и смеясь, разговаривает теперь не только с Мыколой, но и с дядькой Павло.

— Эту девушку зовут Дульцинея, или Дуся, — подсказал Поэту Сказочник, проследив его взгляд. — Дуся Папелома, дочка того мужичка, в прошлом товарища, в настоящем господина, или пана — как здесь говорят, того, который разговаривал с Павло и препирался с Мыколой. Так что не сильно напрягай мозги в придумывании имени образу, который ты с моей и божьей помощью сейчас наблюдаешь. Не забывай — это пространство занято моими мыслями, чужие здесь так и останутся чужими, и то только в виде цитат.

— Есть у меня один недостаток, — немного помедлив, задумчиво произнес Поэт, ненадолго оторвавшись от наблюдения за предвечерьем и обдав Сказочника жутким "беломорным" выдохом, — мне иногда нравятся красивые девушки.

— А ты смени пиво и благоразумие на водку и смысл жизни, — возможно не к месту и не своими словами посоветовал Сказочник.

— Уже сменил.

Дуся, или Дульцинея, верхом на послушной лошади, добрый молодец Мыкола, еще нестарый, несколько вальяжный в отдыхе дядько, и разговор меж ними, одновременно достойный и озорной, ставок, а за ним несколько белеющих хат, и лес, хоть и не стеной, но подступающий к ним, неспешно, незаметно, неотвратимо.

— "Они пристрастились к этому, как утята к речке", — вспомнил Сказочник фразу, недавно прочитанную им в книжке "Generation X". Книжке, данной ему Поэтом в порыве альтруизма, в стремлении просвещения. — Не чувствуешь ли ты, а ты поэт, а значит можешь находиться здесь, но не всегда, а некоторое время — не забывай об этом, так вот, не чувствуешь ли ты, что эта фраза ненормальна? Что, состоя из вроде бы правильных звуков и понятных слов, из двух несложных словосочетаний, она, тем не менее, кричит, что ненормальна?

Поэт ничего не ответил, но прислушался к словам не слишком образованного, но иногда что-то там читающего собеседника.

— Или еще страшнее: "Таков этот мир. Уж поверьте!" — привел еще одну короткую цитату Сказочник из той же книжки. — Какое ж это новое? Это продолжение старого! — возмутился он. — Тамошнее новое, там же и высказанное, и там как новое воспринятое, есть продолжение ихнего, им родимого старого. Этот парень так и не смог полностью избавиться от него. Но вернемся к утятам…

— Коупленд, Дуглас Коупленд, — подсказал фамилию автора Поэт.

— Весь мой мягкий мир может развалиться лишь от одного звучания такой фамилии… — едва не вздрогнул Сказочник.

— Но: "Они пристрастились к этому, как утята к речке" — продолжил он. — А теперь посмотри повнимательнее, не забывая при этом, что ты поэт, на то, что ты видишь вокруг. Замечаешь ли ты, как эта фраза из хорошей, но американской книжки чужда окружающей меня, и по моей же прихоти тебя, плавности? Посмотри на эти пологие холмы, засеянные горохом, подсолнечником, пшеницей, на лес, который, ты точно знаешь, потому что я рассказывал тебе об этом, сплошь состоит из акаций, на этот мягко разваливающийся скотник, на ставок, заросший камышом, на эти белые хаты, на сады без заборов, на людей, которые живут здесь, независимые ни от меня, ни тем более от тебя, и которых так красиво освещает предвечернее солнце. Посмотри, и ты поймешь, что фраза такая здесь не может прозвучать, даже зародиться. А если прозвучит, то тут же погибнет — ее никто не услышит. А если услышит, то не поймет и тут же забудет. Такими словами не думают здесь, и знаешь почему? Да потому, что в этой заграничной пословице слишком много определенности. Эти слова тяжелы, как кирпичи, как хорошо обработанные каменотесом камни, уже побывавшие в руках работящего каменщика, уже положенные как надо, на вязкий раствор в ровной и крепкой стене. Ты понимаешь меня? В этой фразе шлифованная мысль, то есть сопромат, теория вероятности, законы термодинамики… и, безусловно, есть свобода, даже стремление к ней, но свобода, записанная и надежно очерченная в их конституции, задолго до рождения этого парня, фамилию которого я боюсь произносить, и ясно, что конституцию он чтит. Таких как он в семнадцатом называли кадетами, а годом позже такие как он живописно болтались на крепких веревках в том самом лесу.

Сказочник кивнул на лес.

— А здесь, в пространстве моих мыслей, куда ты приглашен, и только потому, что ты поэт, в этом пространстве неопределенности, пологом и мягком от плавных обводов, не может быть точных камней и нацарапанных на них, определяющих движение угловатых истин. Взгляни — даже крыша зернохранилища поката и подчинена не точному расчету, а скорее воображению. Люди, которые его строили, не знали четкого слова "проект", а те, которые чинили крышу, просто не вспомнили о нем, не смогли б — даже если б захотели. И только поэтому ты, находясь в чужой "области неопределенности", с интересом наблюдая, но только за "горизонтом событий", можешь, тем не менее, путешествовать внутри нее — не натыкаясь при этом на крепкие стены из каменотесами шлифованных мыслей.

Помолчали, постояли, поглазели.

— Увидев утят, купающихся в ставке, здесь никто и никогда не придумает пословицы, — закончил свою мысль Сказочник. — То есть, столкнувшись с радостью, с гармонией, заподозрив о законах красоты, он или она почувствуют, а возможно даже осознают, но вряд ли выскажутся точными словами. Даже сами слова здесь мягки и менее определенны — не то, что в нашем, в родном и могучем. Именно поэтому у меня не хватает точных слов для описания пологого пейзажа…

— Расскажите мне о бессмертных, дядько, — тепло попрощавшись не то чтоб с прекрасной, но озорной, подвижной и интересной именно своим движением, симпатичной собой и своим образом жизни наездницей, то есть действительно с образом, с бытием, ему незнакомым, но определяющим ее, а вот теперь и его мысли, и даже подержавшись за ее голую ногу и поймав в ответ заразительный смех — с такими словами прилег парубок Мыкола рядом с дядькою Павло.

— О них все сказано в рекламе, — разумно ответил парубку дядько. Каков вопрос, таков ответ.

— Да, но создается такое впечатление, что мы знаем о них много, но выходит, что ничего.

— Скорее — часто, — не согласился с "много" дядько, — и не знаем, а слышим.

— Тем более, дядько, будь ласка! Ведь для них вы — провизор, подносчик лекарств.

— Хороша девушка, эта Дульцинея, — вздохнул Павло, которому так некстати напомнили, что он тайный эскулап, — увидишь раз такую, и потом вспоминаешь о ней всю жизнь, не зная имени, а помня только время, место.

— Романтика… и бессмертие. Разве это совместимо?

— Ты хочешь спросить, сменил ли я пиво на водку? Ох, Мыкола, на тебя дурно влияет не только мое общество, но и окруживший нас пейзаж…

— Действительно, — вмешался в разговор наблюдающий за ними с дальнего холма Поэт, обернувшись к Сказочнику, — кто они такие, эти бессмертные? Ты упоминаешь о них вскользь, но я понимаю, что они зачем-то нужны этой книге, а возможно, даже важны?

— То есть ты хочешь, чтобы я предоставил слово Пржевальскому? Раз он доктор, то пусть лекцию и читает?

— Пусть просто обрисует проблему, но парой точных, не местных выражений.

— Ты же Поэт, а не Мыкола, догадывайся сам.

* * *

18. По следам мама-мунты.

— Видишь, Хейлика, теперь тебя обвинят в убийстве трех, при исполнении находящихся тоталитар, — сказал Иммуммалли, проверяя, надежен ли ее крепеж, — и это вдобавок к тем почетным толстякам, которые якобы сами себя перестреляли.

— Я вижу, Иммуммалли, что вы убеждены в моей невиновности во втором случае, и все еще сомневаетесь в первом, — ответила ему Хейлика Бактер, не сопротивляясь проверке и в свою очередь сама дергая своего соратника за застегнутые липучками ремни.

— Подозревая за тобой вину, я тем самым хочу думать о тебе лучше, чем ты есть на самом деле. Хотя, так уж и быть, признаюсь — ты и на самом деле неплохо выглядишь.

— Меня беспокоит другое — почему не только люди, но и ангел хочет опорочить меня? Почему он не применит свою разрушительную силу, а только ее демонстрирует? И почему вы, ища и не боясь ответа, все еще возитесь со мной?

— Это не ангел, Хейлика, сколько раз тебе объяснять, это его тень.

— Я заметила ее бледность, — намекнула и на свое право быть наблюдательной девушка.

— Угу, — кивнул в знак согласия умничающий интеллигент. — Но это тень с большой буквы — когда Ангел погиб, сгорев во взгляде Бога, Тень его успела упасть на Землю, и теперь живет, если можно так выразиться, на обширных и, главное, пустынных территориях Ледника и Приледниковья. Видела, какие у нее глаза?