Владимир Витвицкий - Книга сновидений

• Название: Книга сновидений
• Автор: Владимир Витвицкий
• Жанр: Любовно-фантастические романы

Фантасмагория на тему снов, мечтаний, воспоминаний.

---

— Похоже, дяденька в тамбур хочет прогуляться, — медленно предположил третий, хозяин собаки, — и поговорить там, чисто и сердечно, с нами и с Гуамом?

— "Красивая собака" — подумала Хейлика, услышав кличку.

— На что Феллини ответил: "Тогда я хотел бы поехать в Туркменистан и снять фильм о том, как мне не дали снять фильм о любви Мао Рахмы" — продолжил издеваться незнакомец. — Ну, что вы на это скажете, господа отважные тоталитары?

— Короче: пойдем, прогуляемся, умник, — сделал несложный и само собой разумеющийся вывод, видимо, самый образованный из них, и движением, неспешным и вальяжным, толкнул стволом короткого автомата зарвавшегося, на его взгляд, бедолагу, в плечо.

"И умная…"

Но тут, все это время внимательно приглядываясь и принюхиваясь, зарычала красивая и умная овчарка по имени Гуам, заметив, как и Хейлика с Иммуммалли, движение странных теней в черных глазах нагловатого незнакомца.

И незнакомец заметил интерес к себе в глазах собаки.

И трое тоталитар, услышав собачий рык, увидели, как у словоохотливого наглеца, бесстрашного вероятно оттого, что выпил с утреца, в ответ на толчок вздрогнули и зазмеились волосы по крепким плечам.

Громче, испуганнее зарычал умный пес.

А волосы сильными, змеистыми движениями разбившись на подвижные пряди, обвили автоматный ствол и дальше ствольную коробку.

А тоталитары, пока что больше удивляясь, чем струхнув, тоже что-то подумали, и тоже потянулись к предохранительным скобам.

Хруп! Это тонкое железо ствольной коробки хрупнуло под напором змеистых волос. Бдзынь! Это покореженный магазин звякнул разогнувшейся пружиной, и из него посыпались безвольные патроны. Взвизгнула какая-то толстая дама и показала всем обернувшимся на этот взвизг свое недовольное лицо — видимо, холодный патрон попал ей за шиворот.

— Лучше бы повнимательнее присмотрелись, например, вот к этому господину, беглому туркменскому шаману, или к этой госпоже, будущей донской казачке, — улыбнулся наглец, но не наглой, а доброй, спокойной улыбкой. Вздрогнули волосы, так похожие на черных маленьких удавов, и отпустили скрученное железо.

И вдруг…

— Рыыммм… — негромко и коротко рыкнул на собаку мнимый бедолага, но рыком жутким, сильным, звериным, и все, кто услышал этот рык, все, кто был в вагоне, обернувшиеся и не успевшие, не зная, поняли сразу, что именно так рычит потревоженный пустынный лев. А Хейлика и не о всем, но о многом о чем догадавшийся Иммуммалли, безусловно испугавшись, инстинктивно отстранились, подались назад от вот только что интересного, вот только что так похожего на человека, по крайней мере внешне, собеседника. А у трех, тоже вот только что бравых тоталитар, у всех по-разному и с разной силой, но одинаково — в желудке, проснулся и боднулся животный, мерзлый страх. А собака, не только смелая, но и умная, и поэтому не самоубийца, заскулив, прижалась к еще сухим, но уже дрожащим ногам все-таки вооруженного автоматом хозяина.

— Ты хочешь взглянуть на мои документы? — поднявшись с сидения и глядя в глаза самому строгому тоталитарину, тихо проговорил незнакомец, и его черные волосы, вздрогнув, змеясь, побежали по плечам и свились с косу. — Так загляни мне в глаза.

В боевую косу?

Бабах! Бабах! Грохнул выстрел, другой — это Иммуммалли, не дожидаясь развития событий, высунул ствол обреза из-под плаща и двумя охотничьими зарядами высадил стекло.

Вжик! Это сверкнула древняя кованая сталь, и голова строгого, но в этот раз не очень внимательного к пассажирам тоталитарина упала на металлический пол вагона, а за ней и фонтанирующее кровью тело. Это незнакомец, ловко выхватив из рюкзака Хейлики меч, махнул им быстро и умело.

— Спиной! — громко, почти что в самое ухо Хейлике, сквозь чей-то визг прокричал Иммуммалли. — По ходу движения, спиной!

Рюкзак его уже вылетел в осыпавшееся каленым стеклом окно, а за ним последовал второй.

— Рррааа! — раскатисто и жутко разнесся по вагону новый, уже протяжный рык, уже не потревоженного, а воюющего льва, а на собаку, уже сошедшую со своего собачьего ума, посыпались внутренности ее хозяина, рассеченного вторым, сверху вниз сталью блеснувшим взмахом, и он, синея разрубленной печенью, развалился в разные, но недалекие друг от друга стороны.

— Вперед! Спиной вперед!

Скрипя ботинками по осколкам каленого стекла, Иммуммалли вытолкнул замешкавшуюся Хейлику в окно.

— Бах! Бабах! Бах-бах-бах! — опустошая магазин за раз, заработал чей-то автоматический, но гладкоствольный — потому что охотничий, карабин, и Иммуммалли, хозяин примерно такого же, но покороче и попроще, перед тем как прыгнуть, заметил краем глаза, как незнакомец быстрыми взмахами меча отбивает летящие в него пули, выбивая из них искры. Не долго думая, не думая вообще, он выпрыгнул в окно, спиной, естественно, вперед.

Но показалось:

— Друзья мои, куда же вы? — услышал он спокойный вопрос в короткой траектории полета, а именно между творческим стремлением и неизвестностью результата, то есть прежде чем или разбиться, или выжить.

* * *

17. Лес из акаций 2.

— А знаешь ли ты, что это за земляные кучи, там, в кустах?

Примерно такой вопрос задал Сказочник Поэту в том времени и месте. То есть на пологом холме, где они находились, или появились, или проявились, или возникли для приятной и одновременно поучительной беседы, кивнув на черные кучи земли, видные сквозь колючие заросли кустарника, возможно барбариса, а возможно молодых акаций. Солнце, неспешно садясь за пологие склоны, только-только собираясь закатиться, все еще светило ярко, но не резко, в достатке освещая и обогревая предвечерним светом обширную лощину (не очень точное слово, здесь так не говорят), неглубокую и покатую впадину меж пологих холмов. Справа от них, там, вдали, оживленная трасса "Киев — Одесса", невидимая и неслышимая отсюда, все же шумела (если, конечно, о ней знать) торопливыми не только в этот предвечерний час автобусами и автомобилями. Слева от них, в шагах примерно двадцати, под давлением медленного времени и без участия человека разваливался длинный скотник, белея въедливой известкой пошарканных дождем стен из мягкой, осыпающейся глины, и отраженным от них теплым солнечным светом. За скотником, ближе к тем же временем и запустением разрушенной водонапорной башне, торчало действующее зернохранилище, возвышаясь — в отсутствии башни, над плавным пейзажем приглаженных холмов. Неострая, покатая, соразмерная плавности всего пейзажа крыша, уже не отражая солнце, казалось, лениво хвалилась своими шиферными заплатами.

— Какие кучи?

Примерно так переспросил Сказочника Поэт, невольно отвлекшись от внимательного созерцания, даже изучения, которое он уделил темному, на фоне гороховых и подсолнечных полей лесному массиву на противоположном, покатом холме. Поэт знал, что лес этот называется "Лес из акаций", и что он в самом деле из акаций и состоит, но никогда там не был, хотя ему уже было известно, что там возможны чудеса.

— Вот эти.

И Сказочник снова кивнул в сторону колючек.

А еще дальше, за разрушенной башней и еще живым зернохранилищем, за невысокой дамбой (не совсем точное слово, не говорят здесь так), укрепленной воткнутыми в нее ивовыми кольями и выросшими из них красивыми ивами, на берегу заросшего камышом ставка (крыши на хатах камышом давно никто не стелет, ведь есть дешевый шифер) лежит, искупавшись и отдыхая, довольный теплым солнцем приезжий работник Павло. Рядом стройный парубок Мыкола, играя несильно уставшими в работе мускулами, обсыхая от мутноватой воды, поднимается к дамбе (ох, как неточно), по которой, верхом на рыжеватом коне, пыля в безветрии, неспешно скачет дочь хозяина коней, и они улыбаются друг другу.

— Что это за кучи?

Поэту на них наплевать, но он был вынужден переспросить. Конечно же, ему гораздо интересней лес, и обновленная недавней работой крыша, и та улыбка, которую дарит парубку Мыколе дочь хозяина коней. Она — даже издали умелая наездница, он — даже издали молодой и сильный.

— В этих кустах растут трюфеля. Их прямо сейчас можно найти, если есть желание полазить по колючкам.

— Вот как?

— Да, но я не помню, как они называются здесь.

Поэт любит шампиньоны, но никогда не видел трюфеля, тем более не знает, как они растут. Да и не нужно ему это — ведь он поэт. Он видит, что дочь хозяина коней, не слезая с лошади, уже о чем-то весело болтает с парубком Мыколой, как известно, красивым сам собою. Но — такая во всем этом гармония, плавность, теплота! Одним словом — предвечерье, то есть красота, которую можно найти только здесь, ближе к югу и к морю, сбоку от дороги из Киева в Одессу. И селение это было названо именно так — Боково, потому что сбоку от дороги, теми самыми людьми, что построили первые, крытые камышом дома, и посадили первые, на голых степных склонах, акации.