Питер Грин - Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос

• Название: Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос
• Автор: Питер Грин
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0668-1

В романе современного английского писателя и ученого Питера Грина делается попытка воссоздать жизнь легендарной поэтессы античности Сафо, показать ее мир, мир любви и страданий, дружбы и предательства, чистых чувств и высокой поэзии.

---

Воины подняли дикий крик, но что они кричали, я не могла разобрать. Половина конников рванулась через рощу в бессмысленное преследование противника, которого они даже не видели. Лучники окружили нашу повозку, крича, чтобы мы легли на пол. Горго и тетушка Ксанта уже лежали плашмя. Андромеда закрыла голову руками, тетушка Елена сидела недвижно, глядя вперед остекленевшими глазами. По этой мертвой, лишенной всякого выражения маске невозможно было понять, что она в действительности чувствует.

Ирана тоже не пошевелилась. Она как перегнулась за борт повозки, так и осталась в том же положении, с несчастным видом держась за поручень. Она словно не замечала опасности — самым тяжким испытанием для нее была постоянная дурнота. Это зрелище вызвало во мне приступ истерического смеха; когда же он прорвался наружу, разбудив мои наполовину парализованные чувства, меня неожиданно тоже стало мутить. Я наклонилась вперед; в голове моей словно гудели колокола, а глаза застлала чернота, сыплющая молниями, словно грозовая туча. К тому времени, когда я пришла в себя, колонна уже повернула назад к Митилене, оставив опасную рощу далеко позади.

Питтак, как все единодушно согласились, овладел ситуацией с удивительной быстротой и мужеством. Потерь больше не было, хотя впоследствии еще одну стрелу нашли торчащей в дереве, а другую глубоко воткнувшейся в борт нашей повозки. Жаль, говорили все вокруг, что убийцы скрылись, но, хоть их и не поймали, нетрудно было догадаться, чьих это рук дело.

Меня же, как вдову Церцила, окружили большим почетом, особенно когда все узнали о моей беременности.

В тот самый день, когда весть о попавшей в засаду колонне облетела Митилену (а по некоторым сведениям, еще раньше) в некоторых прибрежных тавернах стали распевать новую застольную песню, начинавшуюся так:

Пить, пить давайте!
Каждый напейся пьян.
Хоть и не хочешь, пьянствуй!
Издох Мирсил.[130]

И снова прошел слух, будто сочинил ее не кто иной, как Алкей. Не прошло и суток, как Питтак собрал Совет на чрезвычайное заседание и убедил членов Совета предоставить ему особые полномочия с целью подавления вооруженного мятежа, в числе зачинщиков которого были названы, помимо прочих, Антименид и Алкей.

После этого он вышел из палаты в полном вооружении и выступил с краткой речью перед взволнованной толпой, которая, прослышав об отваге Питтака, собралась перед Советом.

— Вам нечего бояться, — сказал он, — предприняты шаги, имеющие целью предупредить беззаконие и безвластие.

Толпа приветствовала героя столь бурно, что возгласы отозвались эхом. Только впоследствии эти люди начали понимать, сколь далеко простирались полномочия, которые захватил себе Питтак.

Питтак был назначен первым гражданским магистратом[131] и военным главнокомандующим, что давало ему право налагать вето на решения городского Совета и отзывать любой закон. Сроки полномочий не назывались — ведь вводились они как неотложные меры в чрезвычайных условиях. Таким образом, Питтак сделался тираном Митилены — точно таким же, как Периандр. Более того, он вознамерился употребить свои полномочия для изменения законов и конституции города. Тридцать лет он упрямо шел к вершинам власти, и вот наконец борьба увенчалась успехом.

На четвертые сутки, ночью, среди диких холмов к югу от Пирры, нашли бездыханное тело Антименида. Он мог бы и уйти, но его предал один из критских лучников, которые вернулись вместе с ним из Вавилона. В отчаянной попытке спасти свою шкуру он подстрелил непокорного бунтаря, когда тот метнулся было к густому лесу в поисках укрытия. Итак, Антименид встретил наконец свою смерть, распростершись на голой земле с изменнической стрелой меж лопаток — с попранными честью и достоинством славного мужа, с несбывшейся мечтой, за которую он всю жизнь боролся.

Предательство не спасло жизнь критскому лучнику. Питтак отрубил ему голову и повесил ее на городских воротах. Вот, мол, спросите, что ожидает всякого, кто рассчитывает стяжать выгоду ценой коварства и измены! Этого жеста Питтаку оказалось достаточно, чтобы вернуть доверие публики: по городу носились слухи о возможных массовых чистках и арестах, видимо навеянных воспоминаниями о том, как вел себя по приходе к власти Периандр.

Питтак стяжал себе еще большую славу великодушного владыки, проявив мудрость при разборе дела Алкея. Суд над поэтом был открытым (редко когда скамейки ломились от такого наплыва посетителей). Показания давал начальник воинов-наемников с изрытым оспой лицом. По его словам, поэт был взят прямо из своей постели. Арест произошел на следующую ночь после убийства Мирсила.

Поглаживая бородку с видимым олимпийским спокойствием, Питтак спросил (хотя едва ли сам не знал), был ли обвиняемый в это время один.

— Нет, повелитель, — сказал начальник наемников громким бесцветным голосом. — Там был еще маленький мальчик да пьяный солдат, спавший на полу.

— И мальчик тоже спал на полу? — спросил Питтак.

— Нет, повелитель.

— В таком случае, где же он находился?

— В постели с обвиняемым.

Среди публики, сидевшей на скамейках, раздались смешки. Впрочем, смех этот был скорее сочувственным, чем враждебным.

— И что сказал обвиняемый, когда его брали?

— Он сказал: «Погоди, грязный мужлан, дай мне сорвать этот цветочек страсти!» — с упоением произнес бравый вояка; при этом лицо его казалось еще более рябым, чем прежде. Из глубины судебной палаты донесся новый всплеск хохота. — Все, мой повелитель! — добавил начальник, теряясь в догадках, зачем нужно все это пустословие. Смех раздался с удвоенной силой.

Теперь ясно, для чего Питтаку понадобилось это представление? Его целью было низвести Алкея до уровня смехотворного ничтожества. С успехом справившись с этим, Питтак как верховный судья выступил с краткой речью. Обвиняемый не был человеком действия, сказал он. Чтобы убедиться в этом, вспомним, как он потерял в бою свой щит. Но даже этот поступок, если доискаться, был подражанием поступку более раннего стихотворца[132]. (Все поняли, кого имеет в виду владыка: многие старцы еще помнили поэта-воина Арилоха. Но поступку того можно было сыскать оправдание: его отряд отступил перед значительно превосходящими силами фракийцев.) Его оружие — песни да чаша хмельного. Его застольные; песни куда смелее, чем сам стихотворец, даже когда во хмелю. А посему он, Питтак, великодушно милует преступника. Брат обвиняемого встретил такой конец, к которому шел всю жизнь. Сам же обвиняемый заслуживает иной участи. Коль скоро в одиночку он не в состоянии принести вреда городу, в наказание ему можно ограничиться порицанием. Да, так — ни казни, ни изгнания. Убирайся из палаты на все четыре стороны! Иди себе с миром на посмешище своих сограждан! Но вот что меня более всего удивило: отчего это абсолютная власть сделала Питтака таким болтливым? Что за всем этим кроется?

После положенного времени ношения траура и бесчисленных скандальных слухов тетушка Елена поступила так, как и предсказывала молва в прибрежных тавернах: вышла замуж за Питтака. Думаю, только тогда мне стал ясен истинный смысл череды происшедших событий. Или это тоже заблуждение? Ведь если честно, что остается, когда мы счищаем последнюю одежду с луковицы? Потоки слез, иллюзия чувств.

Но я должна овладеть нитью, которая укажет мне путь по лабиринту.

Теперь я пришла к убеждению, что гибель Мирсила была хладнокровно замышлена в тайном сговоре Питтака и тетушки Елены. Я остаюсь убежденной, что они никогда не переставали быть любовниками и что тетушка Елена вышла замуж за Мирсила вовсе не из простого честолюбия, как то вещал глас молвы. Ей необходимо было находиться рядом с ним, чтобы выведывать все его тайны. По-моему, они с Питтаком допустили только одну ошибку, — когда решили, что Мирсилу в скором времени суждено умереть своей смертью. Кажется весьма правдоподобным, что Мирсил нарочно распространял эти слухи устами своего лечащего врача, чтобы отвадить возможных посягателей на свою жизнь. Но тетушке Елене каким-то образом удалось дознаться до истины — и с этого мгновения, по моему убеждению, участь Мирсила была предрешена.

Я также убеждена, что истинным поводом для дарования прощения изгнанникам — ив особенности Антимениду — была надежда Питтака и тетушки Елены, что их руками свершится то, чего и он и она так жаждали.< У меня закралась в душу мысль, что Питтак хотя бы раз тайно встречался с Антименидом и каким-то образом убедил его, что как только Мирсил будет устранен, он, Питтак, направит свои усилия на восстановление прежних порядков. Да что там говорить, он уже давно втайне борется за это, хотя с виду представляется обратное!

Бред? Но Питтак обладал искусством убеждения, а такие идеалисты, как Антименид, готовы с полуслова поверить в то, что им более всего желательно.