Майкл Карлей - 1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

• Название: 1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны
• Автор: Майкл Карлей
• Издательство: Грантъ
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: 5-89135-309-1

Канадского историка пустили в бывшие советские архивы и вот он всю книжку удивляется: «Ну надо же! Всё так оно и было, как СССР рассказывал». Несмотря на это, наш канадский друг почему-то твёрдо убеждён, что в предвоенное время СССР обязан был отстаивать англо-французские интересы, а не свои собственные. — DS

Концы страниц размечены в теле книги так: <!-- 123 -->, для просмотра номеров страниц следует открыть файл в браузере. — DS

---

А в Лондоне 20 марта Ванситтарт опять встретился с советским послом. «Он весь сиял, — сообщал Майский, — и был в очень приподнятом состоянии духа».

«Я просил Вас прийти, — говорил Ванситтарт, — чтобы сказать, что дела идут хорошо и что те цели, за которые я столько лет боролся, начинают реализовываться». И Ванситтарт повторил все основные моменты их предыдущей беседы с Майским. Было особенно важно продемонстрировать, что теперь Британия и Советский Союз находятся «в одном лагере» и сформировали единый фронт против нацистской Германии. С умиротворенчеством было покончено и назад дороги не было. Мы должны действовать быстро, говорил Ванситтарт: «Антигерманская волна в Англии сейчас стоит очень высоко». Но все же в правительственных кругах существуют элементы, «готовые саботировать переход к новой ориентации».57

6

А какую же позицию во всех этих событиях, приведших к вступлению нацистов в Прагу, занимали французы? Самый простой ответ — никакую. Между Парижем и московским посольством с начала января до 23 марта, то есть уже восемь дней спустя после того, как нацисты вошли в Чехословакию, происходил обычный обмен телеграммами. После первого отчета Наджиара о встрече с Литвиновым и Потемкиным, Бонне направил в Москву вызывающего содержания телеграмму, в которой отрицал, что Франция отошла после Мюнхена от коллективной безопасности. Никакое правительство не сделало больше, чем французское, чтобы помочь Чехословакии. Одного этого заявления достаточно, чтобы оправдать мнение о Бонне, как о лживой, двуличной карикатуре на человека. Французское правительство, сообщал он кроме того Наджиару, делало все возможное, чтобы ускорить выполнение советских заказов на военное оборудование. Ни один советский чиновник не поверил бы в это, и Наджиар надписал на полях телеграммы, что на самом деле не было сделано ничего.58

15 марта, когда германские войска входили в Чехословакию, Суриц сообщил, что Бонне разговаривал с ним о желательности улучшения франко-советских отношений. Бонне, копируя английскую идею, даже предлагал послать в Москву торговую миссию. Французское общественное мнение все больше уверовало, что Гитлер намеревается повернуть на запад, сообщал Суриц; экспансия на восток была просто подготовкой перед наступлением на запад. «В этом отношении речь Сталина произвела очень сильное впечатление».59 Литвинов отнесся к предложениям Бонне без особой серьезности и не счел нужным доводить их до сведения Сталина; он полагал, что предложенная французами торговая миссия может быть использована для достижения каких-либо политических целей. «Мне кажется, что меньше всего мы должны позволять Франции прибегать к таким уловкам».60

Шесть дней спустя, 21 марта, Бонне отправился в Лондон для консультаций с Галифаксом. «За русскими необходимо приглядывать», говорил Бонне. «Они любят делать в пропагандистских целях заявления, которые вовсе не соответствуют их истинным намерениям. Поэтому каждой стороне необходимо точно определить, что она готова сделать».61

Кроме того, Галифакс и Бонне обсудили, какие действия необходимо предпринять для предотвращения дальнейшей нацистской агрессии. Британскому правительству не нравилось предложение Литвинова о созыве конференции в Бухаресте, поэтому оно выдвинуло контрпредложение о подписании четырехсторонней декларации, призывавшей к консультациям в случае угрозы политической независимости любого из европейских государств. Подписавшие декларацию — Британия, Франция, Польша и Советский Союз — в случае возникновения такой угрозы, объявляли бы о готовности «проводить совместные консультации, относительно того, какие нам следует предпринять действия для организации совместного сопротивления». Как разъяснял Кадоган, Лондон только приглашал «к консультациям перед лицом любой угрозы. И только в процессе дальнейшей эволюции взглядов мы можем попытаться определить, что — в данных обстоятельствах — каждый из участников может быть готов сделать» (курсив дан в оригинале).62 22 марта французы приняли британские предложения. В Москве Сидс 21 марта довел предложения до сведения Литвинова и на следующий день получил благоприятный ответ. Хотя при этом Литвинов выразил сомнение в том, согласится ли присоединиться к данной декларации Польша.63

У Даладье были те же сомнения. Он сообщил Сурицу, что согласен на четырехстороннюю декларацию, но считает, что Польша может не подписать ее, и тогда британцы откажутся от своего предложения. По словам Сурица, «сам [Даладье] считает достаточным сотрудничество между Англией, СССР и Францией и готов пойти на соглашение, заключенное только между этими тремя странами».64

Для Литвинова это было трудное время. В начале 1939 года сталинские чистки изрядно проредили Наркоминдел; многие из его друзей и близких товарищей исчезли без следа. «Как я мог вести внешнюю политику, — сказал Литвинов Наджиару в феврале, — если перед глазами у меня маячила лубянская тюрьма?»65 В марте и Пайяр замечал напряженное состояние Литвинова, связанное с критикой, которой подвергалась его политика из Кремля. Общим мнением среди дипломатов было, что дни Литвинова сочтены. Говорили, что Ворошилов склонялся к советско-германскому сближению, хотя Сталин был против этого.66 Среди немногих выживших соратников Литвинова оставались Потемкин, Суриц и Майский. Были их жизни сохранены, чтобы оставить возможность советско-западного сотрудничества в целях борьбы с нацизмом? Или это была просто прихоть тирана? Советские дипломаты и другие официальные лица были вынуждены работать, зная, что им уже подписан смертный приговор; не знали они только, когда и как он будет приведен в исполнение.

Сомнения относительно готовности Польши присоединиться к четырехсторонней декларации, как оказалось, были оправданны. 24 марта польский министр иностранных дел Бек отверг британское предложение, не желая провоцировать Гитлера. Но это были еще не все плохие новости. Германия аннексировала Мемель, литовский портовый город с преимущественно немецким населением, а румынское правительство подписало с немцами договор о режиме наибольшего благоприятствования в торговле. События, казалось, вышли из-под контроля, что отнюдь не способствовало хорошему самочувствию государственных мужей, старающихся защитить себя от германской агрессии. Майский, присутствовавший на дипломатическом приеме в Лондоне, в честь французского президента Альбера Лебрюна, сообщал, что повсюду царят «явная тревога и депрессия». «Мемель. оказался последней каплей», отмечал Ченнон, и кабинет сейчас единодушен в том, что «что-то должно быть сделано...».67

Польский отказ подписать четырехстороннюю декларацию вызвал раздражение французов. Генеральный секретарь французского министерства иностранных дел Леже считал, что Бек «просто лживый циник» который не брезгует никакими средствами, чтобы «втереться в доверие к Германии, даже за счет Румынии. Его политика «была отнюдь не лучшего качества... и... ради своей страны и собственного интереса он хотел лишь избавиться от возникавших в данный момент трудностей, пусть даже став вассалом (может быть и главным) на службе у новоявленного Наполеона».68 Эта оценка оказалась не так уж далека от истины: 25 марта Бек, не оповестив никого, предложил Гитлеру компромисс, касавшийся Данцига — немецкого портового города, находившегося под управлением комиссара от Лиги Наций — и польского коридора. По Версальскому договору Данциг получил статус «вольного» города. Примерно так же, чтобы дать Польше прямой выход к Балтийскому морю, был образован польский коридор; но тем самым Восточная Пруссия была отрезана от остальной Германии. Это была давняя обида немцев, которая не давала им покоя еще задолго до 1933 года; и Гитлер был полой решимости наконец развязать этот вопрос. Бек надеялся, что если пилюлю подсластить заверениями в неуклонной антирусской и антикоммунистической направленности польской политики, то по Данцигу можно достичь компромисса.69

Ноэль, французский посол в Варшаве, неоднократно повторял в январе 1939 года, что многие поляки боятся немцев меньше, чем русских и, поставленные перед выбором, они скорее пойдут на сотрудничество с Германией. Ноэль упоминал также о словах советского военного атташе, который заметил, что поляки скорее дадут разгромить себя, чем примут советскую помощь. Исповедуя терпение, Ноэль считал, что с поляками можно договориться методом убеждения.70

Вопрос о том, разрешит ли польское правительство Красной армии пройти через свою территорию, чтобы встретиться с нацистским противником, был далеко не нов. Он стал ключевым вопросом в 1938 году, хотя и раньше французские и британские дипломаты предупреждали о его серьезности. Советские войска, отмечал Пайяр, однажды войдя на территорию Польши, могут и не захотеть с нее уходить. Польское правительство, захватив в 1919—1920 гг. часть советской территории, небезосновательно опасалось, что Советы в одни прекрасный день захотят вернуть ее назад. И вовсе не удивительно, что сэр Говард Кеннард, британский посол в Варшаве, отмечал после Мюнхена, что коллективная безопасность разбилась о польскую несговорчивость.71