Михаил Савеличев - Меланхолия

• Название: Меланхолия
• Автор: Михаил Савеличев
• Жанр: Научная Фантастика

Роман о Контакте, о том самом Контакте, о котором уже столько написано и где, кажется, ничего нового настолько невозможно придумать, что если Неназначенная Встреча и случиться, то будет просто обязана уложиться в прокрустово ложе ответственных или безответственных выдумок. Они пришли. Они уже здесь. Они не спустились с небес на своих сверкающих кораблях, не назначили нам Встречу на Плутоне. Они лишь взглянули на человека его собственными глазами и позволили нам прочувствовать свою печаль, свою меланхолию – философский камень преображения жаждущей души. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Данная книга написана с сознательным намерением нанести ущерб всем читателям и по-читателям "традиционной фантастики".

---

- Хм, хм... странно, странно... м-м-м... Какие же они все одинаковые... неразличимые... лошади... э-э-э, они и есть лошади... Но при данных обстоятельствах... Посмотреть бы ее шею..., - старик разогнулся и с некоторым сомнением посмотрел на маленького паршивца, но потом все-таки решился и поманил его пальцем. - Можно, коллега, вас на минуту.

Коллега слегка раздулся от гордости, сполз со столика и подошел к старику.

- Меня грызет странное сомнение, - объявил старик. - Вещи слишком одинаковы, чтобы различать их в таком вот препарированном виде, но мне кажется...

- Что кажется?

- Мне кажется, что это не тот труп. Не то тело.

Мальчишка с сомнением посмотрел на поддон.

- Тело как тело. Женское. Голова разворочена. Какие могут быть сомнения?

- А цвет волос? Какой у нее был цвет волос?

- Темный. Кажется темный... Нет, точно, она была брюнеткой.

- А у трупа? Балда, у трупа какие волосы?

"Балда" паршивцу не понравился, он выпятил нижнюю губу и демонстративно отвернулся в сторону. Слегка обиделся. На несколько мгновений. Старик потряс его за плечо:

- Ну так какого цвета волосы у неопознанного пока тела, коллега?

Паршивец мельком глянул на "язык":

- Светлого. Ну и что?

- И ты не видишь разницы? - обомлел старик. - Для тебя нет разницы между черным и белым? Между женщиной с черными волосами и женщиной с белыми волосами?

Неожиданно паршивец разъярился. Не обиделся привычно, не надул губки, не отвернулся, не заплакал, а заорал - надсадно, с хрипом, писком, клекотанием запыленной и исцарапанной виниловой пластинки, размахивая руками, словно порываясь схватить старика за грудки, хорошенько его потрясти, но в последний момент останавливаемый страхом за возможные последствия:

- Ну и что, что белые?! Ну и что, что черные?! Это труп?! Труп!!! Затылок у него разбит?! Разбит!!! Или здесь так принято?!! Стрелять по затылкам?!! Здесь что?!! Где-то написано "Хранилище женщин с развороченными головами"?!! Нет? Не написано? А знаешь почему здесь ТАК не написано?!! Потому что это, черт возьми, НЕ хранилище женщин с развороченными головами!!! И если рядом с нами кому-то прострелили затылок, то значит труп с простреленным затылком и есть та самая... то самое..., - паршивец сбился, подыскивая нужное слово, и его ярость пошла на убыль, - та самая и есть, короче говоря. А волосы можно было и покрасить.

- Покрасить? - переспросил изумленный старик. - Трупу?

- Да, покрасить. Или ты предпочитаешь сказать, что подлинное тело решили скрыть и вместо этого пристрелили кого-то еще, перепутав цвет волос?

- Выходит так, - несколько виновато признался старик. Очевидно, что его гипотеза, пока она еще зрела в голове, обладала рядом достоинств, но высказанная теперь устами маленького паршивца утратила флер таинственности и превратилась в нечто сумасшедшее и беспомощное. Был у мальчишки такой дар - обычные слова и предложения как-то обтирались у него в горле, лохматились, засаливались и неряшливо закручивались, обесценивая заключенный в них смысл.

- Я должен с ней согласиться? - поинтересовался паршивец. Очевидно, что поле боя осталось опять за ним и требовалось совсем немного усилий, дабы закрепиться на господствующих высотах.

- Нет, - вздохнул старик.

- Так это она? - терпеливо переспросил Парвулеско. - Странный вопрос, но формальности требуют. Для протокола.

Я замерз. Внезапно и полностью. Подлый холод все таки просочился, проник сквозь одежду, накопился там плотным ледяным одеялом и в одно мгновение обхватил, присосался, прилип скользкими и гадко мягкими щупальцами к коже, слегка напрягся и поволок вниз, в адские норы вечного льда. Не хотелось ни двигаться, ни просто шевелиться, так как невинные разряды мышечного тепла вызывали яростное сопротивление торжествующего создания. Твердые крючья проникали под кожу и расползались мириадами крохотных мурашек.

Шериф и патологоанатом замерли в нелепых позах финальной сцены какого-то спектакля - распятыми, обвислыми куклами со скошенными глазами и скорченными ртами, пережевывающими дурную бесконечность вымученного и, наконец-то, прерванного диалога. Но это мало что меняло. Тело оставалось телом, еще одной бутафорией, чрезмерным смыслом изменившегося мира, отвратительной обнаженностью женского ландшафта, холодеющей притягательностью, за которой зрела, наполнялась и готова была прорваться в потусторонний мир самая безжалостная стерва - Ее Величество Меланхолия.

Словно что-то поняв, шериф похлопал меня по плечу.

- Это пройдет, - сообщил он. - Такое всегда должно проходить. Поверьте моему опыту. Даже Анри это подтвердит, а уж он знает начинку каждого из нас...

Я упрямо покачал головой.

- Мы всегда склонны переоценивать любовь и недооценивать долг, - мягко продолжил Парвулеско. - Ведь долг так холоден и безразличен. Его так легко препарировать, разбирать на понятные куски, принимая их за причину, не так ли?

- Не так.

- Вот уже лучше. Важно сказать первое, пусть самое глупое и бессмысленное слово... Тот, кто молчит в этом месте, тот обречен. Статистика, мать ее...

- Так что вы говорили...

- О долге? - охотно подхватил Парвулеско. - О, это мой самый любимый конек. Я люблю говорить о долге. Можно сказать, что кроме него у человека больше ничего и нет... Глупые мечтания иногда заставляют задавать себе вопрос... Хотя нет, не вопрос. Без такой излишней драматичности. Просто начинаешь понимать, что большую часть своей жизни ты живешь именно по долгу, а не по любви. Ужасно, да? И долг неприятен именно своей понятностью, аналитичностью. Что можно извлечь из любви? Кто осмелится сказать, что он знает причину любви? Я не имею в виду любви с большой буквы, но и самое обычное, самое убогое желание... Как съесть мороженое, например. Вот, Анри, ты любишь мороженое?

Анри покачал головой и скривился.

- Я вообще не люблю мороженые продукты. И, кстати, я точно знаю - почему, Жан.

- Не знаешь, - объявил Парвулеско. - Точно не знаешь. Тебе кажется, что только из-за твоей работы. Ведь здесь столько холодных тел?

- Ну... ну допустим.

- Но ведь работу ты свою делаешь? Не по обязанности, а потому что она тебе нравится. Если продолжать причинно-следственную связь, то и полуфабрикаты окажутся ни при чем. Здесь нет логики, Анри. У любви нет логики. У нее нет приводных механизмов. Она - одноразовый прибор. Стоит ей сломаться и уже не восстановишь. И зачем тогда жить? Вот только когда мы и начинаем жить. Только тогда, когда жить и действовать уже нет никакой возможности, когда за этим нет больше любви, желания, радости, лишь мрачная необходимость выполнить свой долг до конца.

- А ты философ, - усмехнулся Анри. - Тебе начинаешь верить.

Парвулеско пожал плечами и отхлебнул из кружки. Поморщился:

- Все остыло... Я не философ, я - мистик. Я верю во всякую чушь, я вижу в любой мелочи знаки судьбы, но это мало помогает раскрывать преступления. Если бы за каждым преступлением скрывалась метафизика, если бы каждый преступник был Раскольниковым, то... Но преступления банальны, скучны, примитивны. Может поэтому меня и выбрали шерифом? Мол, хватит критиковать разум и практику, пора приложить разум к практике... Ты ведь знаешь, Анри, как мэр умеет убеждать... Наивный человек.

- И мой вам совет, - обратился шериф ко мне, - научитесь жить по долгу, потому что любви у вас точно не будет.

- Это должна быть Сандра, - признался я. - Это должна была быть она. Она сидела рядом... Я не понимаю, почему так случилось. Но теперь это госпожа Р. Я видел ее один раз, но точно уверен, что это она. Госпожа Р.

Шериф убрал светлые волосы с мертвого лба.

- Конечно. Госпожа Р.

- Но... Но почему вы звонили мэру?

Парвулеску вздохнул.

- Госпожа Р. - жена господина мэра. То есть, теперь уже бывшая жена.

23 октября

Шуб

Меня осенило: я знаю все; в эти возвышенные часы мне открылись все тайны мира.

Я лежал в постели, во влажной темноте, но это не имело никакого значения, как не имело значение ничто во вселенной. Чернота ползла по лицу бесконечной мантией чудовищной улитки, потолок и стены складывались странными углами и сквозь них просвечивала обветшалая земля - убогая, изодранная, древняя и окаменевшая, несущая забытый крик плезиозавра. Это особенное чувство, не предполагающее и не желающее моего существования, беспричинное и волшебное, слишком чистое для вспотевших ладоней, приближающееся из бездны, бесконечно великое, заставляющее трепетать на обломке забытого шеста изодранный флаг разума.

Так оно и было. Вершина, кульминация жизни, чудесное совпадение восприятия вещей с какой-то новой, неописуемой грани, откуда они открываются изумительными фонтанами метафизического переживания. Достаточно дотянуться до них внутренним взглядом, который и не взгляд, не подозрительный, презрительный инструмент грубого существования, а - тончайшее слияние с множеством голосов. Море продолжало шуметь, хватая старый дом за пожелтевшие сваи, перекатывая мелкие камни и выбрасывая на берег траву с заплутавшими в ней медузами. Их фиолетовые тела дрожали, опадали, бледнели, обращаясь в белесую слизь сомнения, той черной меланхолии сомнения, все еще остающейся где-то внутри реальности, ее привкусом, послевкусием.