Михаил Савеличев - Меланхолия

• Название: Меланхолия
• Автор: Михаил Савеличев
• Жанр: Научная Фантастика

Роман о Контакте, о том самом Контакте, о котором уже столько написано и где, кажется, ничего нового настолько невозможно придумать, что если Неназначенная Встреча и случиться, то будет просто обязана уложиться в прокрустово ложе ответственных или безответственных выдумок. Они пришли. Они уже здесь. Они не спустились с небес на своих сверкающих кораблях, не назначили нам Встречу на Плутоне. Они лишь взглянули на человека его собственными глазами и позволили нам прочувствовать свою печаль, свою меланхолию – философский камень преображения жаждущей души. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Данная книга написана с сознательным намерением нанести ущерб всем читателям и по-читателям "традиционной фантастики".

---

- А что такое простатит? - спрашивает мальчишка.

- Пакостная вещь, - и не понятно к чему это относится - к очередной погасшей спичке или к болезни. - Вот дьявол.

Почему-то казалось, что вороты должны отозваться тягучим и пронизывающим скрипом, но Сандре было достаточно слегка толкнуть створку, что бы она бесшумно отъехала в сторону. Металл уже тронула легкая ржавчина и на ее коричневых наростах собирались особо крупные капли влаги, отливающие скисшим молоком. Туман вокруг уплотнялся и протянутая рука тонула в белесой дали. Я взял Сандру за ладонь, чья холодная и гладкая кожа походила на лакированную перчатку, крепко сжал, добиваясь ответного пожатия, и мы шагнули на территорию форта.

22 октября

Убийство

Издалека сны выглядят странно. Словно кто-то убрал мутную прокладку между Я и настоящим, выправил астигматизмы мелочных забот и волнений ради четких, но очень далеких изображений. Шагнув через шизофрению засыпания, оказываешься в подлинном абсурде жизни. Обратная сторона луны дарит если не свободу, то осведомленность, прозорливость, зато сны, разглядываемые оттуда в самый мощный телескоп, готовы отлиться малоотличимым эрзацем обычных человеческих чувств - ностальгией по нормальности. Снится дом, из которого изгнан холод и одиночество, который еще тих, но в нем присутствует сверкающая нить жизни - протяни руку и ты дотронешься до теплоты, мягкости, прислушаешься к легкому дыханию, разгоняющему потустороннюю грозность исчезнувшего ангела-хранителя. Справедлив ли обмен на эту россыпь женских волос по подушке? Вряд ли кто готов узнать ответ...

Словно ничего не изменилось за исключением легкого сдвига в калькулирующей машине - расчетливом манипуляторе, вновь вступившим в неслышимую работу, в ткачество обыденных узоров. Редкие минуты сна, отнимающие память, как будто не живет на задворках понятливый червячок уверенности в подделке и необратимости уже сделанного выбора.

- Почему ты не спишь?

- Мне снишься ты...

- Ты думаешь, что это сон?

- Сон...

- Как же ты глуп. Все сны я смела в коробку и выкинула ее. Теперь только тебе решать, что видеть с закрытыми глазами.

- Я вижу слишком ужасные вещи, чтобы вот так сдаться, лежа в постели с самой...

- Красивой?

- Красота скучна. Ум холоден. Доброта глупа. Верность мучительна.

- Значит я лишь сплошной недостаток. Бракованная игрушка...

- Я не знаю, кто ты. Но мне не хочется просыпаться. Первый раз в жизни мне не хочется просыпаться. Кто-то все таки хорошо нарисовал картинку.

- Помнишь Винсента?

- Кого?

- Много-много лет назад, в далекой прошлой и ненастоящей жизни мы смотрели его картины. Он нарисовал все... Они были глупцами, те, которые думали, что это - вещь, что это можно разобрать, расчленить, изучить. Хотя и они не были лишены гениальности - кому придет в голову заказать портрет Нечто? Знаешь, как в сказке - то, чего не может быть... Его и не было. Или ее?

Свет забирался под веки теплыми, щекочущими лапками, но ладонь продолжала ощущать волны мягкого одеяла и живое счастье под ним, хотя на грани восприятия уже подул знакомый ветер, приносящий память. Уже возникал, восставал из праха забытый мир и окуляр врезался в кожу вокруг уставшего глаза, держащего последние клочья сна.

- Там был туман и тысячи тел, как будто жуткий ковер пришествия, повиновения, преклонения размытому и неясному богу... Что-то изменилось в мире, вплелась чуждая нота и ее уже не изгнать, не заглушить. Все страннее и страннее...

- Зачем ты вспоминаешь об этом? У меня нет ностальгии по тем временам. Тебе надо выдумать что-то прекрасное и обыденное, мелкие домашние заботы, спящих детей, работу и соседей...

- Раз это твой сон, то и выдумывай.

- Он слишком далек от меня и не подвластен мне. Как кракен, дремлющий в бездне и, лежа на сокровищах затонувших кораблей, мечтающий о всем золоте мира.

- Значит ты никогда и ничего не терял. Тебе лишь привиделись воображаемые потери, раз ты имел возможность сбежать на эту проклятую луну! Ты - эгоист. Абсолют, растворенный в бредовом мире, пускающий сопли по мелочам. Тебя следует накормить самой черной и ядовитой депрессией, чтобы... чтобы...

Почему-то это казалось библиотекой. Рука продолжала сжимать колено, сминая ткань брюк, тело одеревенело от неудобной позы, а глаза вяло вырывали из простора светлых коридоров и комнат за большими стеклами с поднятыми жалюзи невразумительные мазки, пытаясь составить невразумительную мозаику из остатков сна и реальности. Она отказывалась собираться, мешали лишние детали и сожаление о забытом видении на обратной стороне век. Кино и мечтания иссякли. Лишь протягивались коридорные полки, уставленные толстыми книгами с неразличимыми названиями, в проемах висели невзрачные акварельки и это как-то не увязывалось с образом столь серьезного заведения.

Сандра сидела в соседнем кресле с толстой кожаной папкой на коленях. Пальцы обхватывали край тисненной кожи и поэтому не удавалось рассмотреть сегодняшний цвет ее ногтей. Впрочем, она была спокойна. Загадочно спокойна. Льдисто. От нее веяло прохладой, как от хорошего кондиционера. Возможно предстоят долгие и нудные объяснения и уже виделось раскаленная физиономия какого-нибудь клерка или, даже, самого Парвулеско, требующего правды, только правды и ничего, кроме правды. И лишь агент по имени надежда будет мрачно молчать.

Уроды, напротив, растерянными себя не чувствовали. Даже близость к зарешеченным окнам не особо их расстраивала или пугала.

- А мне здесь нравится, - заявил паршивец с самой верхней полки. - Полицейский участок представал мне в ином свете.

- Прогресс, - выдохнул старик порцию дыма. - Права человека. Феминизм. Каждому оператору по собственной вещи. То ли еще будет. Куда катится эта страна?

- Больше офисов - светлых и крупных! - хлопнул паршивец в ладоши. - Интересно было бы навестить какого-нибудь коллегу для обмена передовым опытом, так сказать.

Старик мрачно кивнул:

- Навести, навести. Только учти, что нет хуже объезженной лошадки с пистолетом. Ее укрощаешь, укрощаешь, а затем приходится мозги с пиджака вытирать... И ладно, если это еще ее собственные мозги, а не серое вещество ее коллег, которых она перестреляла в светлом офисе... Иди, иди! Туда, прямо по коридору. Может быть и найдешь кого-нибудь с хорошим крючком.

Жуткий кашель прервал излияние желчи. Старик переломился, испуская из просмоленных легких страшный лай и клекот. Сигаретка выпала из судорожно разжатых пальцев, а к полу потянулась тонкая струйка мутной слизи. Маленький паршивец с любопытством наблюдал за стариковскими мучениями. Дрожащей рукой в кармане утепленного плаща был нащупан платок, извлечен и прижат к распущенному, обвисшему рту. Кашель затихал - некто невидимый микшировал звук, оставляя только неясное изображение. Наконец паршивец обеспокоился, поддержал старика за локоть и помог получше устроиться.

- Слишком долго работаю с вещами, - с внезапной ненавистью, насколько это позволяли сделать больные легкие, просипел старик. - Слишком долго и слишком много... Почетный оператор безумного фронта. Ветеран...

- Это какая-то ошибка, - со страхом пробормотал паршивец. - Все пройдет. Ты, наверное, пепел вдохнул. Сколько раз тебе говорил - не кури такой гадости!

Старик отстранил беспокойно ощупывающие его руки паршивца, вытащил очередную гадость и запалил. На этот раз затяжка произвела на него более благотворное влияние.

- Чем дольше работаешь с людьми, тем больше очеловечиваешься, - сказал он. - Это тебе любая собака, кошка и плюшевый мишка подтвердит. Что-то есть в них такое... Заразное.

- Но ведь инструкции...

- Инструкции, - передразнил старик писклявый, расстроенный голосок. - Инструкции. К черту инструкции! Какие здесь могут быть инструкции, если постоянно нужно находиться на расстоянии руки даже от самой смирной кобылки? Дышать с ней одним воздухом, опекать ее, следить, оберегать от мозгового рассола, долбить решетки и судиться с конкурентами! Поживи с мое, поработай с сотнями вещей и тогда начнешь чувствовать то же самое. Как будто это не ты, а тебе самому выдолбили решетку, а заодно - легкие и почки.

Жалобы старика паршивцу очень не понравились. Он предпочитал язвительность, стариковский напор и неуклюжие попытки обойти коллегу по каким-нибудь мелочам (строго в рамках законодательства!), а не подобное желеобразное состояние, взывающее скорее к обычным человеческим чувствам, о которых паршивец имел весьма отдаленное и нелестное представление.

- Все будет хорошо, - пролепетал он подцепленную из какого-то фильма фразу. - Все будет просто отлично...

Старик раздраженно отмахнулся.

- Ну вот, - сказал Парвулеско, - все те же и все там же.

Кабинет шерифа вовсе не был новомодным демократическим образованием в форме большого аквариума и единственной роскошью в виде относительной тишины. А представлял он из себя отдельное помещение с видом на университет, упакованное в медовые деревянные панели, устланное невозможно мягким ковром с индейским орнаментом, подпирающим массивный стол самого шерифа и длинный отросток с рядами кресел - для посетителей. На пластиковой поверхности стола виднелись неряшливые царапины, небрежно заставленные канцелярскими наборами, еще не освобожденными от маток фабричных упаковок. Поясного портрета губернатора нигде не было видно и его место пока занимали разноцветные строгие плашки невразумительных дипломов. Из распахнутого сейфа торчало три приклада массивных винтовок, а кондиционер уже втягивал в ноздри остатки порохового дыма.