Виктор Муратов - Командарм Лукин

• Название: Командарм Лукин
• Автор: Виктор Муратов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: История
• Год: 1990
• ISBN: 5-203-00702-0

Генерал-лейтенант Михаил Федорович Лукин — один из героев Великой Отечественной войны. Войска армий, которыми он командовал, храбро и мужественно сражались с превосходящими силами противника в Смоленске и на ближних подступах к нему, под Вязьмой. Попав в бессознательном состоянии в плен, раненный в ногу и руку, генерал Лукин пережил ужасы гитлеровских лагерей, стойко перенес все невзгоды, оставшись верным сыном Родины. О его героической и драматической судьбе и рассказывают в этом историческом повествовании писатель В. Муратов и дочь генерала Лукина Ю. Городецкая.

---

Деревни Масловка и Таганка были действительно переселены в другие места. Переселением их руководил Чугуевский райисполком. Оно было вызвано тем, что в Чугуевский лагерь прибыли новые части — танковая бригада и два артиллерийских полка, а указанные деревни были в секторе артиллерийского огня нового полигона. Войска помогали всем колхозникам разбирать дома и строить их на новом месте.

Мехлис обвинил Калинина в том, что он не знает людей, с которыми работает. На мое счастье, к тому времени состоялось решение ЦК: без санкции Ворошилова военных от комбрига и выше не арестовывать. Мехлис обвел красным карандашом мою фамилию и сказал, что обо мне доложит в Москве.

Через некоторое время я был вызван в Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б). Приехав в Москву, пришел в Генштаб и там случайно встретил Ворошилова. Он спросил меня о цели приезда. Я ответил, что вызван в КПК, но зачем, не знаю. Ворошилов пригласил меня к себе в кабинет. Позвонив Ярославскому, он поинтересовался, по какому вопросу вызван Лукин. Я сидел рядом и отчетливо слышал, что говорил Ярославский. Речь шла об информации Мехлиса. Потом заговорил Ворошилов: «Товарищ Ярославский, я знаю Лукина давно, с гражданской войны. Это честный коммунист, и то, что вокруг него происходит, — это недоразумение. Прошу вас внимательно разобраться и, если он не виноват, написать об этом в округ». Положив трубку, Климент Ефремович долго расспрашивал меня о положении в округе, потом вдруг сказал: «У меня уже третий раз просят санкции на ваш арест». «И почему же вы не даете?» — спросил я. «Успокойтесь, — ответил Ворошилов. — Я вас знаю и доверяю. Езжайте работать».

В Новосибирске меня уже не ждали, думали, не вернусь. Когда же было получено письмо от Ярославского, отношение ко мне круто изменилось. Я наконец-то обрел долгожданное доверие. Вскоре с меня сняли партийное взыскание.

В тридцать девятом году я был в Москве. Узнав о моем приезде, меня вызвал на беседу в ЦК Маленков. Поздоровавшись, он сказал: «Ну, товарищ Лукин, ЦК вас проверил, вам вполне доверяют. Теперь товарищ Ворошилов может назначать вас на любую должность, мы возражать не будем».

Накануне Октябрьского праздника я получил от Щаденко телеграмму, в которой он сообщал, что я назначаюсь на должность заместителя командующего войсками Сибирского военного округа и мне присваивается звание комкора.

— Да, хлебнул ты лиха, Михаил Федорович, — выслушав длинный рассказ Лукина, проговорил Прохоров.

— Разве я один? Все это наша беда, наша боль и конечно же обида. Но существует, Иван Павлович, святое чувство — любовь к Родине, как к матери, а она неразрывна с преданностью своему народу, Советской власти.

После многих попыток немцы, видимо, потеряли надежду заманить генерала Лукина в свои сети и больше к нему не присылали парламентеров. Зато режим его лагерной жизни сделался еще более жестоким. За Лукиным установили строгий надзор. Он понимал, что следят за каждым его шагом. Об этом предупредили и товарищи из подпольной группы, просили на время прекратить агитацию, всякие связи. Но генерал не мог сидеть сложа руки. Он нервничал, не находил себе места. А тут еще этот громкоговоритель. Ежедневно в лагере велась по радио лживая фашистская пропаганда на русском языке. Особенно распинался насчет «нового порядка» и «побед» немецкого оружия Блюменталь-Тамарин. Его выступления начинались словами: «Господа! Это говорю я, Блюменталь-Тамарин, известный московский артист…» Однажды генерал, сидя на скамеечке у лагерного барака, слушал эту передачу. «Известный московский артист» сообщал о том, что в одном из боев от огня двух эсэсовских солдат бежал в панике советский батальон.

— Врет, фашистская сволочь! — крикнул генерал. — Красная Армия наступает, она побеждает!

Подобрав с земли увесистый камень, Лукин левой рукой ловко запустил его в тарелку громкоговорителя. Голос умолк. Прибежал немецкий унтер-офицер и начал ругаться, размахивая руками перед самым лицом генерала. Лукин, молча уставясь тяжелым взглядом на бесновавшегося немца, сидел не двигаясь. Подошел комендант лагеря обер-штурмфюрер Френцель с переводчиком. Унтер-офицер доложил о случившемся.

— Вот что, генерал, — переводил слова коменданта переводчик. — Мы уже давно наблюдаем за вами и генералом Прохоровым. Наше терпение кончилось. Мы вас уберем отсюда. Но врозь, а то вы, два генерала, очень сработались.

Если бы Френцель знал русский язык, он смог бы понять, что ответил ему генерал, но Френцель не знал русского языка… А переводчик смолчал.

«Мы не сдаемся, товарищ генерал!»

Зимой сорок четвертого года во двор пересыльного лагеря близ Нюрнберга въехал крытый грузовик. Сначала из него выпрыгнули пять эсэсовцев и, ежась от холода, скрылись в здании комендатуры. Затем из кузова через задний борт тяжело перевалился человек в сильно поношенной военной шинели. На одной ноге у него был деревянный протез. Человек опирался на палку и оглядывал лагерный двор. У барака собрались военнопленные и с любопытством наблюдали за новым узником. Лицо его было изможденное и хмурое. Но пышная с рыжинкой борода аккуратно расчесана надвое — по-скобелевски. Голову человек держал высоко и гордо. Некоторые военнопленные узнали в нем генерала Лукина.

И вдруг над лагерем раздался громкий голос:

— Лагерь, смир-рна-а!

Все, кто был на территории, замерли. Из толпы пленных вышел красноармеец и, печатая шаг изодранными ботинками, направился к генералу. Как положено по уставу, он остановился в трех шагах от Лукина и вскинул руку к пилотке.

— Товарищ генерал-лейтенант! — осипшим голосом, но как можно громче, рапортовал он. — В лагере находятся советские военнопленные. За истекшие сутки от голода и мучений умерло пятьдесят пять человек. Но мы не сдаемся, товарищ генерал!

Лукин слушал молча и торжественно. Даже с костылем в руке его фигура сохраняла строгость и достоинство.

— Вольно! — скомандовал генерал.

А красноармеец, сделав шаг вперед, тихо заговорил:

— А я вас сразу узнал, хоть и отрастили вы бороду и ноги лишились. Я под Смоленском вас несколько раз видел, служил в дивизии генерала Городнянского. Меня зовут Петр Павлович Кругликов.

Лукин шагнул к солдату, хотел пожать руку, обнять. Но в это время дверь комендатуры с треском распахнулась, и Кругликову пришлось скрыться за спины товарищей. Потом эсэсовцы долго разыскивали его, но лица они не приметили, а товарищи не выдали.

Вечером несколько военнопленных тайком от охраны провели генерала на кухню. Они надеялись получить от него хотя бы какую-нибудь правдивую весточку о положении на фронте.

— Немцы нам говорят, что Красная Армия уже не существует.

— Кому вы верите! — возмутился Лукин.

— Да мы не верим. Но уже два года получаем только немецкую информацию. Сориентируйте, товарищ генерал.

— Красная Армия наступает. Она бьет немцев и гонит их с нашей земли. Победа Красной Армии уже ни у кого не вызывает сомнения.

— А мы в плену отсиживаемся, — проговорил Петр Кругликов. — Ничем помочь не можем своим.

— Ну, а как ты в плену оказался?

— Длинная история, товарищ генерал. — Кругликов обвел взглядом товарищей. — Тут кого ни возьми, у каждого хождение по мукам. Когда мы прорывались из окружения, я был контужен, но еще мог двигаться. Бродили по лесам, искали, где бы прорваться. Схватили нас. Привели в деревню, где перед нашим приходом фрицы расстреляли группу военнопленных. Потом нас втолкнули в колонну и повели на запад. По пути некоторые выскакивали из колонны к сгоревшим домам, думали какие-нибудь остатки еды найти. Но их тут же расстреливали. В Дорогобуже нас загнали за колючую проволоку. Просто поле и колючая проволока, как загон для скота. Только ж мы-то скот колючей проволокой не огораживали. Еды не дают никакой. А холод, зима. Люди умирают. Потом дальше повели. Кто-то коровью шкуру нашел. Опалили мы ее на костре и съели кожу. Где-то, уж не знаю, мы, несколько человек, все-таки выбрали момент, подкопали проволоку и ушли через болота. Думали — все, спаслись. Найдем партизан и будем драться. Но не удалось. Снова схватили. Теперь вот по лагерям мыкаюсь… — закончил печальную историю Петр.

— Да, плен — это горестный факт, — вздохнув, проговорил Лукин. — Но и здесь, товарищи, надо держаться, не терять достоинства советского человека. Немцы создают национальные легионы, предатели-власовцы вербуют пленных в свою армию. Не поддавайтесь уговорам, не верьте посулам. Все гитлеровские карты биты. Наша победа не за горами.

Радостно было видеть Лукину, как светлеют лица людей, как к ним возвращается надежда. Но нашелся фискал. О беседе генерала с военнопленными стало известно немецкой администрации. К Лукину явился фельдфебель.

— Вы, генерал, занимаетесь большевистской пропагандой! Вам не нравятся условия плена? Мы можем их ужесточить.