Ярослав Кратохвил - Истоки

• Название: Истоки
• Автор: Ярослав Кратохвил
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1969

Роман Ярослава Кратохвила «Истоки» посвящен жизни военнопленных чехов и словаков в революционной России 1916–1917 годов. Вместо патетического прославления «героического» похода чехословаков в России Кратохвил повествует о большой трагедии военнопленных — чехов и словаков, втянутых в контрреволюционную авантюру международной реакции против молодой России, и весьма неприглядной роли в этом чехословацких буржуазных руководителей, а так же раскрывает жизненные истоки революционного движения, захватывавшего все более широкие слои крестьянства, солдат, как русских, так и иноземных.

---

Когда в сгустившихся сумерках они вышли из черного зева сарая, Беранека обуревало чувство совершенного греха и предательства. Но Арина, полная благодарности, молча проводила его до самой винокурни.

36

Красно-кирпичное здание комендатуры смотрело окнами на Базарную площадь. На площади — кучки конского навоза, коричневые, разъезженные лужи конской мочи, по утрам — возы с сеном и соломой, и всюду — пестрый базарный люд. Перед комендатурой, как пчелы перед летком, роились засаленные солдатские гимнастерки, шинели и мужицкие сермяги, словно покрытые ржавчиной. Мужики и солдаты кучками топтались на месте, некоторые слонялись на ограниченном пространстве, третьи покорно сидели на утоптанной земле под стенами и на краю мелкой, полузасыпанной канавы. Под стеной, прямо на земле, спал какой-то пленный; его сторожил добродушный солдатик. Солдаты и мужики подходили смотреть на спящего и тесно обступили его, когда он проснулся.

Очутившись в этой массе чужих, Тимофей внутренне сжался, наставив во все стороны, наподобие щупалец, лишь глаза да уши. Бродя по площади, он настороженно ощупывал зрением и слухом людей и предметы вокруг себя. Так он наткнулся на мужика, который, судя по выговору, был, скорее всего, из Любяновки. Первая мысль Тимофея сводилась только к тому, что этот мужик может быть попутчиком по дороге домой.

Улучив минуту, когда любяновский мужик оказался один, Тимофей осторожно заговорил с ним:

— Из Любяновки, что ли? В комендатуру?

Выяснилось, что любяновский мужик пришел хлопотать не за себя. У него на войне все три сына, и он уже в который раз приходит сюда по делам старшего.

Тимофей подсел к нему, угостил семечками. И взамен узнал, что полковник Петр Александрович Обухов прибудет не ранее, как к полудню. Только писари к нему никого не пускают.

Тимофей быстро схватывал все услышанное, а думал свое: «Это уж как есть! Не пускают! Содрать поди норовят…»

Все, что он видел и слышал, укрепляло в нем несокрушимое убеждение: «Полковник, черти б его носили, может все. Это ему раз плюнуть. А писари ничего не могут сделать!»

Придя к такому выводу, он как бы невзначай отошел от любяновского мужика и поднялся по ступенькам комендатуры; там он скользнул в первую по коридору дверь. В комнате, разгороженной желтой перегородкой, было множество военных. Тимофей решил терпеливо ждать, пока кончит бриться один из писарей в высоких начищенных сапогах.

«Если он тут бреется, — рассудил Тимофей, — значит, над всеми начальник».

Чтобы его не перехватили другие, Тимофей бдительно избегал всех, даже самых щеголеватых писарей, которые ходили взад-вперед с какими-то бумагами, стучали на пишущих машинках или, время от времени, выйдя за дверь, вызывали ожидающих по фамилиям.

Зато тем смиреннее улыбнулся Тимофей писарю в начищенных сапогах, когда тот наконец добрился. Писарь тотчас принял надменный вид, и, повинуясь этому знаку, Тимофей подобострастно поклонился ему.

— Нам бы… к его высокоблагородию барину Петру Александровичу… К самому…

— Что там у тебя? — барственным тоном осведомился писарь, вытирая мыльную пену с мочек ушей.

— По личному делу, вашбродь…

— По какому такому личному делу?

Теперь смирение било через край в улыбке Тимофея, так же, как и в его угодливых словах.

— Да уж такое это… так сказать… личное дело. Из Крюковского мы… Мужики-то наши… и сноха, и я — в имении у его высокоблагородия работаем.

Писарь недоверчиво оглядел Тимофея и на всякий случай отошел от него.

И опять никто не обращал на него внимания. Тимофей ждал.

Петр Александрович действительно приехал часам к двенадцати и по приезде показался в одной из двустворчатых дверей. Тимофей низко поклонился этой двери.

Прошло еще немало времени после этого события, и писарь подвел к Тимофею старика прапорщика.

Прапорщик спросил:

— Чего тебе, отец?

— Мы, вашбродь… ждем тут. Мы… его высокоблагородия Петра Александровича… барина нашего… ожидаем.

— А зачем?

Тимофеи едва не поддался прельстительной обходительности этого старого, невзрачного прапорщика. Едва-едва не открыл ему неразумно горе свое и просьбу, К счастью, сам писарь, растроганный застенчивой просительностью старика, заколебался и тем предотвратил такую опрометчивость. Он бросил прапорщику:

— Мужик — с хутора Петра Александровича.

Тогда прапорщик задумался.

Тимофей глазами, полными мольбы и покорности, молча смотрел ему в лицо и ждал.

И вот уже прапорщик идет к двустворчатой двери, за которой — сам Петр Александрович! У двери прапорщик на секунду заколебался, но потом решительно отворил ее и вошел.

В глазах Тимофея вспыхнула радостная, полная надежды благодарность.

* * *

— Господин полковник, разрешите доложить: явился мужик из Александровского. Прикажете впустить?

Петр Александрович не поднял глаз, и каменное лицо его ничего не выразило.

Сегодня душа Петра Александровича была закована в железо.

Именно сегодня ему стало ясно, что година испытаний еще не миновала. Именно сегодня он понял, что еще одну осень и еще одну зиму будут толкаться перед комендатурой мужицкие сермяги, эти ржавые сермяги, и эти захлюстанные жалкие шинели, которым равно безразличны и победа и поражение.

«Ничего… выстоим!»

Однако и это не лишило бы его невозмутимости, если б до ушей его не долетели другие слухи — в сущности, незначительные, — слухи о том, чего, быть может, и не было никогда, слухи, которые, быть может, — только слова, выдуманные, изобретенные слова!

«Но если господь ниспошлет человечеству испытание, подобное тому, что было в пятом году, — много произойдет невероятного зла! Ведь и на святой Руси гуляет сила диавольская, безумные идеи, адские семена, посеянные в грешных и темных душах врагов бога и царя. И на святой Руси есть лжепророки!.. Но бог даст силы верным своим…»

Только что этот невзрачный прапорщик принес ему на подпись документы об отсрочках для солдат, и Петр Александрович решительно отстранил их.

— Нынче нельзя так распускать солдат! В армию может проникнуть зараза…

Петр Александрович был сегодня таким строгим потому, что вчера, как раз вчера, впервые за последние десять лет, в отчете управляющего Юлиана Антоновича он прочел зловещее слово: «Саботаж!»

Он знал это слово. Поныне морозом и пламенем жжет оно ему мозг.

Так, значит, опять — са-бо-таж?

И сейчас еще поджимает холодные губы Петр Александрович, приказывая прапорщику:

— Впустить!

Тимофей, узрев столь близко величественную бороду и розовые щеки самого Петра Александровича, остановился у двери и поспешил низко поклониться.

— Кто та-ков?

— Тимофей Семенов Лапкин, крестьянин… Села Крюковского, Базарносельской волости, вашего уезда…

Тимофей не отводил глаза от морщинистой, но розовой руки — руки Петра Александровича, в которой зажата его судьба и судьбы стольких мужиков.

— С чем пришел? Что за важное дело, позволяющее крестьянам в будний день совершать прогулки в город? Или работы нет у вас… и на Александровском?

Тимофей еще раз торопливо отвесил низкий поклон, неловко коснувшись шапкой пола. Он покраснел, и глаза у него заблестели.

— Ваше высокоблагородие! Отсрочка у меня по приказу врача… после тифа! Ваше высокоблагородие — с силами собраться не могу! Тело-то старое… Ну и… покорнейшая просьба от вашего раба… Ваше высокоблагородие! Один я на хозяйстве… сын у меня ушел служить царю-отечеству… и с радостью… Сноха на руках! И хозяйство! Рук не хватает… Услышьте просьбу, барин, ваше высокоблагородие! Я ведь царю служил… с радостью! Пока здоровья хватало… Окажите милость, отпустите… либо отсрочку дайте…

Тут Тимофей, от страха которого не укрылись тучи, сгущавшиеся на челе Петра Александровича, снова быстро поклонился и повысил голос:

— Ваше высокоблагородие, покорнейше прошу, за зиму бог здоровье вернет, и весной пойду… с радостью…

За царя и… и за вас!

Тимофей сильно потел, и запах пота его распространился по комнате.

Петр Александрович, выпрямившийся вначале, а затем медленно и неумолимо сосредоточивший свой гневный взгляд на этом смельчаке, вдруг, не сказав ни слова, резко постучал по столу.

Старый прапорщик тотчас вбежал, и полковник, перевалив всю тяжесть своего взгляда на него, как бы высек из гранита:

— Убрать! — И взорвался: — Эт-то что такое?

Не дыша от испуга, растерявшийся прапорщик поспешно вытащил Тимофея за рукав. А за дверью обрушился с бранью на писаря.

Писарь широко открыл глаза, побагровел и усердно стал выталкивать Тимофея в коридор, крича:

— Видали дурака! Посади свинью за стол, она и ноги на стол! Ишь мошенник! А вот я тебя в кутузку!