Ярослав Кратохвил - Истоки

• Название: Истоки
• Автор: Ярослав Кратохвил
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1969

Роман Ярослава Кратохвила «Истоки» посвящен жизни военнопленных чехов и словаков в революционной России 1916–1917 годов. Вместо патетического прославления «героического» похода чехословаков в России Кратохвил повествует о большой трагедии военнопленных — чехов и словаков, втянутых в контрреволюционную авантюру международной реакции против молодой России, и весьма неприглядной роли в этом чехословацких буржуазных руководителей, а так же раскрывает жизненные истоки революционного движения, захватывавшего все более широкие слои крестьянства, солдат, как русских, так и иноземных.

---

— Родина превыше семьи и всякого имущества!

За этот выкрик Райныш смеется прямо в глаза Гавлу; почесывая голый живот, он шепчет Беранеку на ухо:

— Не прокормит родина-мать — прокормит чужая сторона…

Все дружно нападают на Райныша, крича, что он скорее немец, чем чех.

* * *

Унтер-офицер Бауэр доложил русскому фельдфебелю о том, что, по разрешению прапорщика Шеметуна, в воскресенье после обеда будет сходка чешских пленных. Однако он так был переполнен всем тем, что прочитал в чешской газете, так кипел душою, что, зацепившись за какое-то слово скучавшей Елены Павловны, заговорил с ней и сам едва не опоздал на сходку. Гавел вывел пленных по собственному почину, да к тому же раньше срока, назначенного Бауэром, так что кое-кто не успел даже просушить белье и захватил его с собой. Гавел поторопился потому, что на дворе показался Орбан, который обычно оставался в Александровском и на воскресенье.

В зеленой ложбине за домом Шеметуна, под высоким сипим небосводом, простые мысли и представления, пробужденные печатными строчками, поднимались, как тесто в деже. Непривычные, соблазнительные до опьянения картины, вызывающие головокружение и трепет, вставали перед Воточкой. Одна энергично подчеркнутая строчка в газете, на которую первым молча показал пальцем Цагашек, казалось, вознеслась к самому небу:

«Да здравствует самостоятельное королевство Чешское, да здравствует Россия и ее союзники!»

Тогда в душе Воточки прорвался нарыв беспокойства, назревший с самого утра. Он отважился прикоснуться к ране собственной рукой.

— Это что же, чтоб было, значит, самостоятельное чешское королевство?

— Ну да, солдат! Или ты против того, чтоб носить на фуражке чешского льва вместо Карлхена? [143] Против того, чтоб нами командовали по-чешски?

Все вокруг светло заулыбались. Гомолка встал, чтоб — без всякой нужды — перевернуть свою дырявую рубаху, сушившуюся неподалеку: он не мог усидеть, радость его так и распирала.

— А может, тебе не хочется, чтобы в пражском королевском Граде [144], за королевским пиром в кои-то веки снова заговорили по-чешски, а не так, как бывало: «Меня чешит, что ви техи»? [145]

Все дружно расхохотались.

— Не смейтесь! Честное слово, ребята, я этого и представить себе не могу!

Постепенно осмелел и Воточка.

— У нас, — с ненавистью сказал он, — богачи-то все немцы, а чехи в бедняках ходят…

— То-то!

— Тут, видишь, какое дело: немцы — мастера на такие штуки. Ко всем остальным, к бедным народам, Маркса отправили, а вершки все себе забрали.

Это степенное рассуждение Вашика едва не вызвало ссоры.

— Глупости! А ты знаешь, чего хочет Маркс? Маркс бы как раз и отнял у них эти вершки!

— Не ругайтесь! Мы прежде всего чехи, а потом уже партийцы разные.

Гомолка перевернулся на бок и плюнул далеко в траву.

— А что проку, когда немцы Маркса своего предали и вершки себе забрали!

— Как в Болгарии [146].

Помолчали, раздумывая.

Снопка лег на живот и вздохнул:

— И верно, нынче все могло быть иначе, если б не болгары. Предали славянство!

— Ну, я сказал бы — болгарский народ тут, пожалуй, не при чем. Это все ихний царь, немец!

— Нет, сами они виноваты. И болгары и поляки. Хороши славяне…

Гомолка расстегнул мундир, надетый прямо на голое тело, и снова плюнул.

— Вон в Румынии тоже немец на троне, а он, как положено, заодно с Антантой [147]. И со славянами.

Райныш сел и вдруг злорадно выпалил:

— А русские цари — тоже немцы.

— Только не такие, как ты, вот что! Русский царь — он единственный, у кого совесть славянская, и он не изменил своему народу ради Вильгельма!

— И никогда не пойдет на измену!

— И русские цари всегда прямо и честно, делом помогали всем славянам. Ты не знаешь истории! На вот, прочти хоть это!

Когоут стал отыскивать какое-то место в газете, чтоб доказать справедливость своих слов.

— Все это очень хорошо, но для верности лучше бы посадить на трон в Чехии чешского короля. Чеха по крови и происхождению и преданного славянству.

— Где такого взять, голова! Мы — бедный народ. У нас вон даже дворянства нет.

— Ну, так пускай будет президент, как во Франции. У поляков есть дворянство, а многого ли оно стоило в австрийском парламенте?

— Я думаю — пусть будет какой-нибудь русский царевич, а то как же еще? Да у нас чеха заедят!

— Тогда почему не английский принц? Тоже ведь союзники, а Англия в мировом масштабе посильнее России будет. Был бы чертовски богатый дядюшка!

Гомолка только слушал, смакуя, как лакомка, мечты, которые ему подбрасывали другие, да развлекался, перебирая швы своей рубашки. В этот самый момент он обнаружил вошь, но сейчас же забыл о ней, забыл потому, что в эту минуту некая мысль захватила его целиком. Отложив рубашку, он подсел ближе к своим столь щедрым товарищам.

— Ребята! — начал он, понизив голос и озираясь, словно остерегался быть услышанным непосвященными. Лукаво улыбнулся. — Ребята! Я вот все думаю… мы-то тут все свои, так что можно говорить. Я, ребята, не могу понять, как может король — к примеру, скажем, немец или англичанин, — отречься от своей нации, от своей родины? — Он обвел глазами лица солдат, невольно ставших серьезными. — Верно ведь? Как это так — одним разом сделаться верховным вождем вчерашних чужих народов? Возьмем, к примеру, того же румынского короля… Нынче он — самый главный румын… Ну и слава богу! Но он бодро-весело воюет теперь против собственной родины, против своих. Погоди! — Гомолка мягким жестом остановил протест Завадила. — Для нас-то это хорошо, не кричи, я ведь тоже не говорю об этом громко — но среди нас поди поищи таких болванов! Я простой, честный парень, и образования у меня только начальная школа. И вот по моему обыкновенному человеческому разумению это, как ни говори — предательство! Это что же получается, — менять свою национальность, менять веру, как, черт возьми, вот эту вшивую рубаху!.. Детей своих при всем параде в румын переделать!.. Да я, простой мужик, ради своих пострелят с завода вылетел — но я бы им лучше головы поотрывал, чем отдать в такую переделку… Ну вот, и эдакий-то божьей милостью висит перед глазами у детишек в каждой начальной школе, рядом с господом богом. Вот чего я никак понять не могу. Ну, о религии я не говорю, это, как сказал Гавличек, всего лишь сделка [148]. С религией не родишься. И господь бог — он интернациональный. Но как это ни один немецкий патриот не плюнул в глаза румынскому королю — вот что мне очень удивительно. Да сделай такую подлость хоть вот Гавел — и я, простой парень, плюну ему в глаза и до самой смерти руки своей честной ему не подам. Правда, Гавел?

— «Изменнику народа — кинжал в предательскую грудь!»

Переплетчик Завадил, который во время этой речи задумчиво глядел на дубовую веточку, распустившуюся на дуплистом стволе, ответил Гомолке не сразу, но еще при всеобщем молчании:

— Видишь ли, Гомолка, немец тоже ведь может бороться за справедливое дело. Верно? Даже если он перешел на сторону славян. И это делает ему честь, если он за справедливость даже против своих, против собственного интереса. Смотри: Христос был еврей, а основал целую религию против евреев. Почему бы и среди немцев не найтись справедливым людям?

Молчавшие почувствовали внезапную благодарность к Завадилу. А Гавел встал и, подняв руку, воскликнул:

— Правда! Таков Либкнехт.

Вашик засмеялся. Гавел хотел было оборвать его, но в это время Когоут уже нашел в газете место, которое отыскивал, и решительно вмешался в разговор — так что все моментально забыли о назревавшем споре.

— Вот! — вскричал Когоут. — Слушайте!

— «Австрийский император, расположив 28-й полк на немыслимых позициях, подвел его под расстрел [149]. Русский государь даровал свободу несчастным славянам, спасшимся с этих позиций и нашедшим прибежище в его государстве. В мировой истории — случай небывалый, для России же — логическое звено в цепи исторической миссии освобождения угнетенных славянских народов. Внук Освободителя закрепил и за собой это самое гордое звание из всех, которое еще и через тысячу лет так же будет импонировать людям, как ныне… Иначе и не могло быть. Государь сделал это воистину по-царски — без единой оговорки, без каких-либо условий, воздав этим деянием дань памяти своего деда. Первая наша обязанность — ни в коем случае не допускать, чтобы милость государева пала на недостойных. Мы отлично знаем — и не было минуты, когда бы мы не сознавали этого, — что Россия не испытывает недостатка в людских резервах для ведения войны и что в этом смысле она отнюдь не ожидает помощи от нас. Но русская промышленность, работающая на армию, нуждается в наших опытных руках, и тут-то можем мы наиболее действенно способствовать всеобщей победе. Мы знаем, что в этом отчасти даже наш долг перед братским народом, и никогда нам не приходило в голову какой-либо псевдоидеальной мерой лишить Россию специалистов, в которых она так нуждается».