Яромир Йон - Вечера на соломенном тюфяке (с иллюстрациями)

• Название: Вечера на соломенном тюфяке (с иллюстрациями)
• Автор: Яромир Йон
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: О войне
• Год: 1973

Это рассказы о первой Мировой войне, увиденной глазами разных людей, и потому они то остро сатирические, то веселые и насмешливые, то грустные и трагические. Собирательный герой рассказов — простой чешский труженик, не желающий отдавать жизнь ради чуждых ему милитаристских интересов австро-венгерской монархии.

---

— Когда ко мне кто‑нибудь приходит, он обычно стоит за дверьми, следит, подслушивает… распускает постыднейшие сплетни о моем доме… ах! — вздохнула генеральша, встала, на цыпочках подошла к дверям и заглянула.

— Слава богу, его тут нет, бубенчика, озорника нашего. Подумайте только, — сказала она, садясь, — он уже дважды побывал в исправительном заведении, семь раз сбегал из дому и бродяжничал с цыганами, бьет прислугу, взломал с помощью самого современного грабительского инструмента мою шкатулку с драгоценностями, а сегодня утром напрудил в постель… Вы только подумайте! И все из-за того, что я не позволила ему бегать босиком в такое холодное время, боже мой! Я безмерно люблю этого ребенка, мое утешение в скорби, не было желания его, которое бы я не исполнила.

Ее превосходительство вытерла слезы платочком.

— К вашему сведению, — продолжала она, поправляя кружева на груди, — мой сын — последний из древнего австрийского рода фон Выникалов, которым с незапамятных времен из поколения в поколение переходили по наследству высокие государственные посты, и его отец, Венцель, мой дорогой супруг — генерал-полковник, командир саперного корпуса, а его брат Эрвин — тайный советник и женат на баронессе Шпильбейн, придворной даме…

— Война, милостивая сударыня, сделала характеры детей грубыми, что также является предметом научных педагогических исследований…

— Ни в чем наш Максичек не нуждается, слава богу, мы вполне обеспечены, он единственный наследник. Он может выучиться всему, но только если сам захочет. Память у него феноменальная, что услышит, тут же повторит слово в слово, поэтому извольте быть осторожным в выражениях. И вообще во всем нашем роду были хорошие дети, все были примерными мужьями, а Роберт Выникал женился на девице Гольдштейн… Ну, вы ведь знаете эту семью, в придворном театре их ложа бывала слева крайняя, а летом они выезжали в Дихштейн… Я все вам покажу.

Она протянула руку к пуфу и раскрыла альбом с музыкальным устройством, в переплете из крокодиловой кожи.

Пришлось подсесть к ней на кушетку и рассматривать фотографии благородных дам, чиновников с императорскими бакенбардами, детишек в колясках, запряженных осликами, старушек в окружении предметов, как бы взятых из натюрмортов Макарта, их поклонников, кавалерийских офицеров в лихо надетых фуражках.

Тут вошла горничная с большим серебряным подносом.

* * *

После роскошного завтрака, который мне, привыкшему лишь к капусте в нашей солдатской столовке, к брюкве и к колбасе «собачья радость», показался олимпийским пиршеством, я был препровожден девушкой Эльзой — именно так звали обольстительную горничную — в сад познакомиться с моим подопечным.

Ни на один миг я не сомневался в действенности собственной, мною изобретенной воспитательной методы, главным принципом которой было — сначала соглашаться с поступками воспитанника, какими бы эстравагантными они ни были, и даже одобрять их. Только так, на мой взгляд, можно завоевать его доверие, притупить остроту вкуса запретных плодов, разрыхлить, таким образом, почву для эффективных педагогических мер.

Парнишку лет тринадцати, физически слабого, худого, малокровного, с тонкими, как палки, кривыми ножами, торчащими ушами, с ежиком рыжих волос, мы обнаружили на яблоне. Он сидел верхом на ветке и, размахивая топором, издавал клич индейцев:

— Уф… уф… уф…

— Максичек, пришел ваш новый воспитатель — сказала горничная, взглянула на меня и насмешливо вытянула малиновые губки.

— Уф… уф… кто пришел?

— Воспитатель, — снова пропела горничная.

— Этот?

— Да!

— Придется слезть, — принял он решение.

Он швырнул топор в траву, спустился с дерева и, схватив короткую, окованную серебром трость, встал передо мной в командирскую позу.

— Ты кто?

— Воспитатель.

— А почему ты в мундире?

— Ведь сам видишь… Я на военной службе… дурачок!

— Макс фон Выникал!

— Очень приятно. Учитель Краличек…

— Умеешь лазать по деревьям?

— Конечно!

— А ну, покажи!

Любопытная горничная не успела еще договорить «О, госп…!», как я уже был на дереве. Схватившись за горизонтальную ветку, я взмыл вверх рывком ну просто идеальным.

«Сейчас я тебе покажу фокусы-покусы!» — подумал я.

Прыжком я очутился на самой верхней, а затем спустился на самую нижнюю ветку, как проворная обезьянка. Но в тот момент, когда, согнувшись под углом, я переворачивался на руках в подхват, я почувствовал на нижней выпуклой части тела острую боль от ударов тростью, наносимых мне с кличем:

— Уф, уф, уф, уф…

Я негромко застонал и в то же время услышал неприятный смех горничной, что, должен признаться, огорчило меня больше всего.

Я спрыгнул вниз по всем правилам — с приседанием, словно ничего не случилось, и, чтобы скрыть растерянность и жгучую боль, ловко выполнил на земле два красивых кувырка, четко выпрямившись перед Максом, который, казалось, был вне себя от восторга.

Вырвав у него тросточку и перегнув его через колено, я щедро рассчитался с ним, отдавая себе отчет в том, что право на моей стороне.

На крик и отчаянные призывы о помощи я не обращал внимания.

Скверный мальчишка после экзекуции еще долго лежал на земле и колотил ногами, вращал глазами, ревел от злости — разумеется, совершенно бессильной.

Поскольку он вырывался, мне, дворнику и перепуганной, тут же прибежавшей генеральше с большим трудом удалось погрузить его на санитарные носилки, доставить в виллу и уложить в постель.

Для успокоения женщины натерли Максику больные места вазелином и вызвали по телефону врача.

Я вышел на балкон и закурил «венгерку»…

— Господин учитель, — сказала мне вечером генеральша, лежа в японском кимоно на кушетке, — я вас очень прошу не бить моего ребенка… Имейте в виду, что вы гость в моем доме. В первый же день… Даже доктор удивился и сказал… простите, что повторяю его слова: «Das sind die Richtigen!» [148]. Ваша метода погубит ребенка совершенно… Утром мы его взвешивали, а к вечеру он похудел на полкилограмма.

Я объяснил свои воспитательные принципы. Цитировал различных ученых — показывал литографированные лекции, и мне удалось убедить даму в правильности избранного подхода… особенно же в том, что мальчику нужно дать почувствовать физическое превосходство и что только так я могу гарантировать блестящий результат.

Я говорил с пылом. Изъяснялся по-немецки на удивление гладко, пил чай с коньяком и грыз превосходное английское печенье.

Если бы при этом присутствовал мой руководитель из учительского института профессор Суханек, он бы удовлетворенно покивал седенькой головой, вынул бы палец из блокнотика, что уже само по себе означало похвалу, и наконец сказал бы:

— Отлично, Краличек, садитесь!

В госпоже генеральше я обнаружил даму весьма образованную, внимательно слушающую меня, то возражающую мне, то полностью со мною соглашающуюся.

К полуночи разговор перешел на личные темы.

Госпожа генеральша восхищалась стальными мускулами моих рук гимнаста и спрашивала, был ли я влюблен.

Мы курили египетские сигареты.

Я рассказывал о своих студенческих увлечениях в Собеслави‑как поцеловал Нанду Рыхликову в пустой покойницкой. Это ее так развеселило, что она шлепнула меня по руке и сказала:

— Ах вы шельма!

Неожиданно она предложила навестить больного Макса.

Мы вышли в коридор.

Я светил госпоже генеральше тяжелой бронзовой лампой.

В первом этаже мы застали врасплох дворника — ефрейтора-артиллериста и горничную. Они были погружены в доверительную беседу.

В комнате молодого хозяина горел свет и плавали клубы табачного дыма.

Он лежал на медной кровати с шелковым пологом. На лице и во взгляде, брошенном на нас, был написан величайший ужас.

Мы тихо приблизились к его постели, где на одеяле были разложены выпуски детективного романа — чтение, пагубное для молодежи. Милостивая госпожа генеральша наклонилась, чтобы пожелать сыну спокойной ночи.

Макс с испуганным лицом, на котором не было ни кровинки, вытянул руки и воскликнул, заикаясь от страха:

— Мордка Лайубран… предъяви паспорт!

Мгновенно оценив обстановку, я сунул в рот мою американскую трубку, церемонно полез в карман и, подавая Максику свой учительский блокнот, произнес глухим, таинственным голосом:

— Прославленный начальник, вот ее паспорт, но тайная организация послала Мордку, чтобы она привезла сейф банкира…

— Врешь, пес! Трижды врешь! Тагеев мертв!..

— У него жар, он бредит, ах! — прошептала мать.

Я посоветовал обернуть его мокрой простыней.

— Отговорки… предатель… пусть уйдет! — скомандовал он.