Петр Рябов - Проблема личности в философии классического анархизма

• Название: Проблема личности в философии классического анархизма
• Автор: Петр Рябов
• Жанр: Философия

---

Кропоткин так формулирует задачи этики: «1) установить происхождение нравственных понятий и чувств; 2) определить главные основы нравственности и выработать, таким образом, правильный, т.е. отвечающий своей цели, нравственный идеал» (185; 81).

Отрицая как сверхъестественное, так и принудительное (государственное) и утилитаристское происхождение нравственности, Кропоткин выводит ее из природы, из автоматически заложенных во все живое инстинктов. Что же касается элементов нравственности, то, по Кропоткину, это три основных начала: солидарность (инстинкт взаимопомощи и общительности), справедливость (тождественная равноправию – здесь Кропоткин следует за Прудоном) и, наконец, самопожертвование или альтруизм. Квинтэссенцией морали, по Кропоткину, является «золотое правило нравственности»: «делай другим то, чего желаешь себе, не делай другим того, чего не желаешь себе».

«Добро» и «зло» Кропоткин трактует чисто натуралистически и социологически: то, что полезно виду «человек», есть «добро»; то, что вредно для него – то есть зло (см. 185; 274). Этика, предлагаемая Кропоткиным, есть этика действенная, стремящаяся гармонизировать личное и общественное, консолидировать общество и при этом исключающая нормы и санкции в отношении индивида. Для мыслителя «нет никакого сомнения, что «наибольшее счастье общества», выставленное основой нравственности с самых первобытных времен человечества и особенно выдвинутое вперед за последнее время мыслителями-реалистами, действительно, первая основа всякой этики» (185; 255). Конкретные понятия «добра» и «зла» меняются у животных и людей, но сущность неизменна, по убеждению Кропоткина, – это общественная польза, которая, в конечном счете, всегда тождественна с благом отдельной личности. Он писал: «Выбрасывая за борт закон, религию, власть, человечество снова вступает в обладание своим нравственным началом и, подвергая его критике, очищает его от подделок, которыми духовенство, судьи и всякие управители отравляли его и до сих пор отравляют» (185; 300). По Кропоткину, церковь и государство «паразитируют» на автоматически заложенных в людях инстинктах нравственности, частично «освящая» их, а частично деформируя в своих интересах.

Очевидно, что, как требование Кропоткина о создании нравственности, свободной от принуждения и санкций [111], так и высокогуманные положения развиваемой им этики заслуживают восхищения. Но столь же очевидно, что обоснование этики естественными науками и выведение ее непосредственно из природы, игнорирование возможности коллизии между личностью и обществом, а также признание человека добрым «сознательным автоматом» (то есть, фактически, отрицание свободы как проблемы, как выбора) существенно снижает ценность кропоткинской этики и делает ее основания более чем шаткими.

Кропоткин справедливо указывал на наличие двух «уровней» этических норм: первого, которому соответствуют солидарность и справедливость, взаимность и равноправие между индивидами, и второго – собственно нравственного (в узком смысле слова) уровня, – уровня самопожертвования, бескорыстия, альтруизма, уровня сверх-должного. И, когда Кропоткин переходит к описанию этого «уровня», в устах «научного» позитивиста и натуралиста начинает звучать страстная, поистине религиозная проповедь.

Кропоткин, собственно говоря, даже против того, чтобы называть поступки, обусловленные мотивами «высшего уровня» – «самопожертвованием и альтруизмом». «Но все эти названия потому уже неверны, что человек, совершающий такие поступки, хотя они часто навлекают на него страдание физическое или даже нравственное, не променял бы этих страданий на скотское безучастие, а тем более на недостаток воли для выполнения того, что он считает нужным совершить» (185; 277). Глубокое внутреннее удовлетворение, полнота и цельность жизни – таковы субъективные корреляты истинно нравственных поступков личности: «Тогда согласие между разумом и тем, что мы называем совестью, восстанавливается и водворяется гармония, которая дает человеку возможность жить полной жизнью – жизнью, в громадной степени усиленной: полной, радостной жизнью, перед которой бледнеют все возможные страдания» (185; 276). Эти прекрасные строки, дающие представление о возвышенной и благородной личности их автора, вместе с тем вызывают недоумение: неужели подобные мотивы он считает «автоматически» врожденными и обусловленными физиологией – двухполушарным строением нашего мозга?

Смутно сознавая, что простой утилитаризм (пусть даже утилитаризм альтруистический) вряд ли может быть основанием для этики героизма и самопожертвования, Кропоткин утверждает, что «ее сущность не что иное, как сознание человеком своей силы: избыток энергии, избыток сил, стремящийся выразиться в действии» (185; 275).

Кропоткин не удовлетворяется первым «уровнем» нравственности – простой взаимности и равенства мало; нужен возвышенный идеал, а «для поддержания его необходимо, чтобы в жизни постоянной существовало нечто большее, более прекрасное, более сильное, чем простая справедливость» (185; 308). Этика Кропоткина, отрицая все принудительное, все сверхъестественное и метафизическое, интуитивно поднимается и над плоским рационалистическим и натуралистически-утилитарным уровнем – она пронизана горячим пламенем жажды подвига, борьбы, бескорыстной жертвы!

Кропоткин обращается к читателю с проникновенным призывом: «Будь силен! Расточай энергию страстей и ума, чтобы распространить на других твой разум, твою любовь, твою активную силу. Вот к чему сводится все нравственное учение, освобожденное от лицемерия восточного аскетизма» (185; 310-311). И, желая поделиться своим личным духовным опытом, который он великодушно, но наивно приписывает всем людям, Кропоткин утверждает: «Когда испытываешь большое удовольствие, хочется дать знать другим, что существуешь, что чувствуешь, что любишь, что живешь и борешься, что воюешь» (185; 311).

Но это индивидуальное наслаждение личности для Кропоткина неразрывно связано со служением другим людям, с желанием помочь им и освободить их. Он призывает читателя: «Как только ты увидишь неправду и как только ты поймешь ее – неправду в жизни, ложь в науке или страдание, причиняемое другому, – восстань против этой неправды, этой лжи, этого неравенства. Вступи в борьбу! Борьба – ведь это жизнь, жизнь тем более кипучая, чем сильнее будет борьба. И тогда ты будешь жить, и за несколько часов этой жизни ты не отдашь годов растительного прозябания в болотной гнили.

Борись, чтобы дать всем возможность жить этой жизнью, богатой, бьющей через край, и будь уверен, что ты найдешь в этой борьбе такие великие радости, что равных им ты не встретишь ни в какой другой деятельности» (185; 317).

Как мы видим, по страстности, жизненной силе, бьющей в кропоткинской проповеди, он высоко поднимается над рассудочной этикой Прудона и Годвина и не уступает Штирнеру, но выгодно отличается от него как тем, что проповедуемая им нравственность органично связана с благом и радостями других личностей, так и тем, что Кропоткин на практике ощутил и пережил ту интенсивность и полноту жизни и нравственного удовлетворения, по поводу которых немецкий анархист лишь отвлеченно теоретизировал.

Подобно Бакунину, Кропоткин начинает с теоретического материализма, чтобы прийти к возвышенному практическому идеализму.

И все же, помимо попытки натуралистического обоснования нравственности, кропоткинская этика содержит еще один существенейший недостаток: великодушно отказываясь от принуждения и предоставляя, казалось бы, человеку выбор между двумя уровнями нравственности (минимальным и максимальным), Кропоткин на деле не дает такого выбора – для него человек не может предпочесть «растительное прозябание в болотной гнили» осмысленной борьбе героя и альтруиста; следовательно, свободы и выбора нет, механистически трактуемый человек есть «сознательный автомат», повинующийся заложенным в него природой инстинктам долга и взаимопомощи. На это вопиющее противоречие у Кропоткина указал еще И.Гроссман-Рощин, который писал: «Неужели же можно через естественно-научный метод доказать, что Христос был счастливее Иуды… По существу: наука о нравственности, которая, якобы, ничего не навязывает, на деле даже очень и очень «навязывает» человеку свой идеал» (104; 17). По Гроссман-Рощину, «свобода выбора», которую «научная нравственность, по мнению П.А.Кропоткина, предоставляет автономной личности» – призрачна: «Кропоткинская этика предлагает личности свободу выбора: нищенство духа и жалкое прозябание в случае принятия программы малых дел, бурную, прекрасную, счастьем и радостью пронзенную жизнь – тем, которые живут по принципу «давай не считая»»» (104; 18).

Иными словами, декларируя свободу личности, Кропоткин оставляет индивиду фактически только один достойный путь в жизни – слить свое «я» с народным творчеством, служить народу – альтернативой этому является, по Кропоткину, лишь жалкое существование обывателя.