Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

Коля Кунцевич во дворце пионеров участвовал в кружке по изучению Арктики, а с другими активистами кружка — и в плавании из Мурманска в Архангельск, их на обратном пути принял в Москве О. Ю. Шмидт, и Коля, кончая школу, мечтал о Ленинградском мореходном училище.

В русском драматическом театре с друзьями, еще учась в техникуме, а может быть чуть позже, смотрели пьесу Погодина «Аристократы», но все, что осталось от нее в памяти, это — песня уголовников, привезенных на строительство Беломорско-Балтийского канала:

И, вообще, нам дела мало
До какого-то канала,
Мы на нем работать не хотим.

На строительстве этого канала работал Куреневский, а после освобождения, лишенный права жить на Украине, поселился в Куйбышеве. Думаю, что он был недюжинным инженером — быстро выдвинулся, получил в центре города, хотя и в полуподвале, но отдельную двухкомнатную квартиру, и Юля с дочкой переехала к нему.

Борис Лесной в Днепропетровском институте путей сообщения стал помощником декана электротехнического факультета, а вскоре — заместителем начальника института по учебной части. Он развелся с Катей и женился на другой. Митя, сын его и Кати, которому я в Дружковке ловил лягушонка, уже пожилым рассказывал мне, что отец и мать после развода сохранили нормальные отношения, его мачеха была симпатичным человеком, хорошо к нему относилась, и он жил где хотел — то у отца, то у матери.

О Торонько ничего не было слышно.

Обычно, приезжая в Харьков, с поезда — пешком на Сирохинскую, но вдруг потянуло в город, я — на трамвай и, встав с трамвая в центре, встретил Птицоиду.

— Давно в Харькове?

— Только с поезда. Иногда приезжаю на выходной.

— Работаешь у Рубана?

— Нет, уже давно. Рубана арестовали.

— И Рубана?

— А кого еще?

— Знаешь что? Давай куда-нибудь поедем, завеемся, как говорит твоя тетушка, поговорим в спокойной обстановке. Надо. Поедем?

Очень хочется побыть с Птицоидой, а тут еще чувствуется, что будет жаркий день и хорошо выкупаться в речке, но меня ждут и будут беспокоиться. Заехать на Сирохинскую? Позвонить Майоровым? Но Птицоида опасается, что меня задержат, и по его совету даю срочную телеграмму о том, что поехал с ним купаться и приеду в другой раз.

— А ты куда шел?

— На Леваду. Договорились ехать на Донец, но лучше с тобой поедем. Харчи у меня есть.

Поехали поближе, на Уды.

— Так что случилось? Кто еще арестован? — Но Птицоида все оттягивает и оттягивает. «Вот приедем — тогда»... «Вот расположимся у речки»... «Давай сначала выкупаемся»... «Надо поесть. Ты же еще ничего не ел»...

— Птицоида, чего ты тянешь?

— Да еще успеем — день большой. Ты думаешь — так это легко...

Наконец, ковыряя веточкой землю и время от времени поднимая на меня глаза, рассказывает. Часто откашливается и старается говорить монотонно.

— Ты знаешь, что Токочка и Пекса были в одной компании с Люсей Костенко и ее мужем? Как его?

— Миша Копылов. Не знал и удивлен. По-моему, они люди неинтересные.

— И по-моему. Но старая компания распалась, кто – в институте, ты — в отъезде. Но дело не в этом! Дело в том, что Пекса долго не появлялся, Токочка беспокоился, и было отчего — Пекса, когда они виделись в последний раз, рассказал, что на днях в сильный мороз с ветром полез на столб чинить проводку, замерз, крепко выругался и в сердцах крикнул: «Спасибо товарищу Сталину за счастливую жизнь!»...

— Ой! Ой-ой!.. Там же, наверное, были люди.

— Наверное. Пекса сказал, что сам не знает, как это у него вырвалось. Токочка говорил, что Пекса не подавал вида, но, конечно, волновался. Ну, Токочка ждал-ждал, поехал к нему домой и застал только мать. Пекса арестован. Мать плакала и говорила, что теперь судят за закрытыми дверями и приговаривают к лагерям на дальнем севере. Отца дома не было — поехал в Киев добиваться приема у Петровского. — Птицоида помолчал. — А больше я о Пексе ничего не знаю.

— Токочка у родителей Пексы больше не был?

— Слушай дальше. Мы с Токочкой бывали в концертах. Ну, взяли билеты, а он не пришел. Я думал, что он заболел, и ждал пока выздоровеет, а потом пошел к нему на работу. Ну, и... и Токочка арестован.

Птицоида сорвался с места и бросился в воду, а за ним и я. Потом мы лежали и молчали. Помолчав, я сказал:

— Оказывается, мне грех жаловаться на свою судьбу... А не знаешь — за что?

На его работе никто ничего вразумительного не сказал. «Его нет»... «Давно?»... «Да уж порядочно»… «Уволился?»... «Кажется»... «А кто знает?»... «Спросите у начальства». Я стал догадываться, вышел в коридор и думал — идти к начальству или нет. Рядом, закуривая, остановился инженер, один из тех, с кем работал Токочка. «Это с вами Толя ходил в концерты?» — спросил он. «Со мной». «Вы, наверное, уже поняли, что случилось? Жаль Толю, очень жаль. Да-а... Язык мой — враг мой. Ну, всего вам хорошего». Я вот думаю, из всех нас он был самый неосторожный. А спрашивать теперь надо — не за что, а из-за чего.

Вечером, перед отходом поезда, Птицоида, всегда сдержанный и суховатый, вдруг обнял меня и сказал:

— Из нашей компании остались ты и я. Надолго ли?

— Кто знает! Изъян не в счет?

— Изъян не в счет.

— Не знаешь как его дела?

Его как-то встретил Токочка. Учится в университете. А больше ничего о нем не знаю. Я молча обрадовался: слава Богу, что хоть в университете уцелел. Зла я ему не желаю, этому очень умному дураку.

В следующий приезд сказал на Сирохинской о Пексе и Токочке. Казалось, ко всему уже привыкли, но эта новость ошеломила, расстроила, вызвала беспокойство о моем будущем и, конечно, просьбы быть осторожней. А в следующий приезд Галя сказала мне, что Толя Имовернов получил десять лет лагерей, и его отправили в какую-то Колыму.

— Откуда ты знаешь?

— Одна моя сотрудница хорошо знакома с Имоверновыми.

7.

В выходные дни, когда позволяла погода, по пустынной степи вдоль безлюдного шоссе ходил в Сталино. Редко по дороге встретишь пару-другую пешеходов, еще реже — подводу, совсем редко — грузовую машину. Шоссе под острым углом подходило к городу, спускавшемуся к нему с длинного хребта одноэтажными домиками, и круто поворачивало на широкую улицу, поднимающуюся на хребет и упирающуюся в новое здание театра. Вокруг театра застраивалась площадь. По хребту мимо театра пролегли длиннее, чем хребет, главная улица имени Артема, бывшая первая линия. Если стать к театру лицом и взглянуть налево, то застройка и благоустройство этой улицы, от театра до металлургического завода имени Сталина, являла собою аванс будущего приличного города: трех-пятиэтажные дома, с витринами магазинов, современные корпуса индустриального института, новые здания гостиницы и кинотеатра, асфальт. Здесь приятно пройтись и всегда многолюдно. Но на остальном протяжении главной улицы и за любым ее углом — та же Макеевка со всеми ее атрибутами и пейзажем, только побольше. Сложился ритуал посещения Сталино: прогулка по главной улице в ее лучшей части, кино, вкусный обед без выпивки в ресторане, книжный магазин и — домой. На это уходил почти весь день.

В кинотеатре попал на премьеру — комедию «Цирк», в которой впервые прозвучала песня «Широка страна моя родная». И фильм и песня — тогдашние шедевры социалистического реализма. И хотя слова «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек» воспринимались как наглое издевательство над нами, а может быть именно поэтому, у меня не было никаких сомнений: эта песня отвечает требованиям, ныне предъявляемым к искусству, ее будут настойчиво навязывать, она станет обязательной для хоровых коллективов и, возможно, даже вторым, неофициальным, гимном.

Не знаю такого периода, когда бы не жаловались на хулиганство. Да ведь и меня в Харькове отвели в милицию! Правда, то, в чем меня обвинили, правильнее было бы квалифицировать как самосуд. Но как бы там ни было, плохо пришлось бы мне в Донбассе, если бы я не владел приемами джиу-джитсу. Когда нападали один-двое, я справлялся, когда же нападали компаниями, крепко доставалось и мне. Так случилось днем на окраине Сталино, когда я возвращался домой, так было вечером в центре Макеевки, возле кинотеатра, и тогда нас, дравшихся, забрала милиция, прихватив, к счастью для меня, и свидетелей. В милиции разобрались, меня, как потерпевшего, отпустили, предупредив, что вызовут в суд, но так и не вызвали.

Возвращаемся из шахты. В коридоре, разговаривая и улыбаясь, стоят Каслинский и мастер, из открытой двери обмоточной доносятся голоса и смех.

— Был нормировщик, — покручивая ус, говорит мне мастер, и в его прищуренных глазах — веселые искорки. — Только что ушел. Ничего не заметил, ни черта не понял, даже не стал делать хронометраж. Значит, расценки не тронет.

— А заработок больше?

— А чего бы это он приходил! Почему это заработки увеличились? Мы ему: поднаторели бабоньки, приспособились, набрались опыта, вот и увеличилась... это самое... производительность. Похлопал ушами и пошел. Доложит начальству. Считай — пронесло. Твоя заслуга, Григорьич.