Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

— Пусть вас это не смущает, — ответил Каслинский. — Выезжают слесари высокого класса.

Они прекрасно знают свое дело и найдут выход из любого положения. А для вас это — возможность набраться опыта.

Таких слесарей было трое, выезжали по два. Я принудил себя присматриваться к их работе и помогать им, они охотно делились опытом, и я освоил сборку моторов.

Часто в вентиляционной или насосной камере, где и так тесно, присутствовали какие-то люди, наверное, из начальства. Их неуверенные советы и замечания — «А, может, так лучше?»

— слесари пропускали мимо ушей, говорили, разве что, – «Подвиньтесь», – а иногда и раздраженно — «Та не заважайте». Однажды мы втроем прикидывали как лучше что-то сделать.

Один из присутствующих, молодой, но полный и представительный, что-то нам говорил, мы не обращали внимания. Вдруг его рука сжимает мне плечо.

— Вы — Горелов?

— Ну, я — Горелов.

— Так слушайте, что я говорю.

— После скажете.

— А я говорю вам — слушайте.

Но нам не до него. Я рывком освобождаю плечо, делаю последние проверки и даю команду — включать. Мотор работает. Этот человек подходит ко мне.

— Давайте познакомимся. — Он называет свою фамилию и добавляет: — Главный электрик треста. А теперь — о вашем поведении. Я вам давал разумный совет. А вы как себя ведете?

— Ваш совет я не слышал. Лучше не давайте советов под руку.

— Ого, как вы разговариваете!

— А что? Мотор работает нормально?

— Хотите сказать — и без ваших советов? Не дерзите. И не думайте, что вы самый лучший специалист. А совет мой был... — он изложил совет. Совет был толковый.

— За совет спасибо, при случае воспользуемся. Откуда мне было знать — кто вы такой? Могли бы и представиться. С советами тут... кому не лень, только мешают работать.

Едем на линейке по домам. Давно уже ночь. Один из слесарей говорит:

— Вот уж — век живи, век учись. Совет правильный. Но отшил ты, Григорьич, его тоже правильно — пусть под горячую руку не суется.

— А вы его тоже первый раз видели?

— Мы его давно знаем.

— А за что вы его не любите?

— А чего его нам любить или не любить? Он сам по себе, мы сами по себе. Важный он только. Не здоровается даже.

В шахтах бывал много, сам и со слесарями, но нерегулярно — то несколько раз подряд, то с большими перерывами. Бывало и так, что Каслинский давал мне возможность отдохнуть и отправлялся вместо меня.

После работы, готовый к поездке, сижу в конторке Каслинского в ожидании линейки.

— Виктор Петрович, на некоторые шахты я ездил по два, а то и по три раза, вот и на эту еду второй раз, а на многих не бывал. Почему так?

— А мы ездим только на те шахты, где нет приборов или своих специалистов. В Донбассе недостаток специалистов ощущается особенно остро.

— Почему?

— Многие инженеры эмигрировали, а в гражданскую войну бежали и инженеры, и техники кто куда — от преследований, от банд, от разрухи, от голода. Мало кто вернулся — кто погиб, кто осел где-то в другом месте.

— Ну, это, наверное, так на так. Ведь и из других краев бежали по тем же причинам.

— Но не в Донбасс же! Здесь гражданская война бушевала посильней, чем в других местах. Да и жить среди трущоб не очень приятно. Не только из-за пейзажей, дыма, копоти, но и из-за нравов в этих пейзажах. Нам-то что, а вот женам и детям...

— Виктор Петрович, извините, если вам вопрос покажется нескромным, — вы как тут очутились? После института?

— А я по образованию техник, правда, уже давно на инженерных должностях. Я в этом краю родился, и нет для меня ничего лучше Донбасса. Побывайте весной в степи — увидите какая это красота!.. Так вот, насчет специалистов... Прибавьте к тому, что я сказал, аресты. После процесса промпартии все идут аресты и идут, никак не могут остановиться. Живешь и не знаешь, что будет с тобой завтра. Может быть потому, что я техник, меня пока что и не тронули. Так это Рубан вас перетащил сюда? Вы не бойтесь, я же не стану об этом кому-нибудь говорить. Да и вы укоренились здесь крепко — в тресте понимают, что без вас нам трудно. Впрочем, одни — понимают, а другим на это наплевать — у них, скажем так, свои соображения. Так что о Рубане распространяться не стоит. Но я понимаю, что и говорить вам об этом тоже нет надобности.

5.

В шахтерском общежитии пробыл считанные дни, потом, — не помню с чьей помощью, — снял комнату в семье пожилого добродушного милиционера, но и там прожил недолго, — уверен, что Каслинский выхлопотал в тресте для меня комнату. Недалеко от завода, ближе к окраине города, в окружении бараков, — недлинный ряд двухквартирных кирпичных домиков с печным отоплением и удобствами во дворе. В квартире — две комнаты, большая с альковом и очень маленькая, кухня и кладовая. В большой комнате жила пожилая женщина с молоденькой племянницей, в маленькой поселили меня. Отдельная комнатка — предел мечтаний. У меня росла потребность время от времени побыть одному, и теперь я получил такую возможность. Ссор с соседями не было — я держался от них подальше. Чем занималась пожилая — не знаю, молодая где-то работала кассиршей. У них устраивались пьянки, часто заканчивавшиеся криками и бранью.

— Топка от соседей? — спросил Каслинский. — Вот и хорошо, я этого и хотел.

Ни до, ни после я не зарабатывал столько, сколько в Макеевке. У меня был приличный оклад, не помню, в какой форме хорошо платили за обследование оборудования на шахтах и еще лучше за так называемые аварийные выезды. При карточной системе почти на все тратить деньги было не на что, кроме водки, но потребности в ней я не испытывал. Не испытывал потребности и в чтении газет, покупал их только для бытовых нужд. Уж очень противны были беспрерывные и все усиливающиеся славословия Сталина с постоянным припевом: «Спасибо товарищу Сталину за счастливую жизнь!»

По мере того, как налаживалась моя жизнь, насколько счастливая — это другой вопрос, росло беспокойство об отце. Я съездил на выходной домой: он все еще не мог найти работу в Харькове и, также безрезультатно, куда-то выезжал. В моей убого обставленной комнатке, — кровать, столик, табуретка, полки за бумажной занавеской да чемодан под кроватью, — висела небольшая, цветная и довольно хорошая репродукция «Над вечным покоем» Левитана.

В конце зимы приехал отец — просто проведать. На второй вечер после приезда он, глядя на репродукцию, спросил:

— Почему именно эта вещь? Случайно?

— Нет. Не знаю, почему меня эта вещь волнует. Увидел в магазине, обрадовался и купил.

И меня она волнует. Я привык к тому, что отец был не из разговорчивых, а в последнее время стал еще более замкнутым, но в этот вечер мы разговорились и просидели почти до утра.

На германском фронте отец дружил с офицером в небольших чинах, по профессии — учителем, родом из Приморско-Ахтарска. В армии Деникина они снова оказались сослуживцами и сошлись во взглядах: и белые, и красные озверели, служить хоть у тех, хоть у других, глядя на то, что они творят с населением, не позволяет совесть. Друг отца соблазнил его возможностью пересидеть гражданскую войну в Приморско-Ахтарске: Кубань, обилие продуктов, захолустье, тишина... Оба служили в штабе полка, отец — писарем, и смогли состряпать какие-то документы, дезертировали, добрались до Приморско-Ахтарска, но жизнь сокрушила их иллюзии: и там кипели страсти, а городок маленький, все друг у друга на виду, и лучшее, что могло их ожидать, – мобилизация. Они ушли на Кавказ.

По рассказу отца положение на Кавказе было сложным. Грузия, Армения, Азербайджан отделились от России, провозгласили невмешательство в ее дела, и Советская Россия признала их самостоятельность. Деникинская армия воевала за единую неделимую Россию, горцы, отстаивая свою независимость, вели против белых партизанскую войну, и в Приморско-Ахтарске ходили разговоры, что закавказские республики втайне им помогают оружием. Но горцы воевали и между собой: одни — за советскую власть, другие — против. Предгорья кишели бандами.

Отец и его друг не стали углубляться в горы, а пошли к Черному морю, но и этот путь был настолько беспокоен, что они предпочли идти ночами, а днем прятаться, и избегали населенных пунктов. Шли несколько ночей, ночью в них стреляли, неизвестно кто и без предупредительного окрика. Друг убит, у отца прострелена рука — мякоть выше локтя. Стрельба так же внезапно прекратилась, как и началась. Чьи-то шаги и невнятный разговор то приближались, то отдалялись, пока не затихли, потом ветер донес удалявшийся лошадиный топот, настала тишина, и в этой тишине отец просидел до рассвета возле погибшего товарища. Утром проезжала арба, отец окликнул возницу. Седоусый старик, говоривший на смеси украинского с русским, заново и хорошо перевязал отцу руку, за сапоги убитого похоронил его в лесу, вдоль которого шла дорога, за офицерскую шинель пообещал поставить на могиле крест, отдал отцу кусок сала и полбуханки хлеба и поехал домой. Отец продолжал путь, и в Черноморской губернии обстановка была настолько спокойней, что он заходил на городские базары, из Сухума поездом с пересадкой доехал до Батуми, а оттуда перебрался в Турцию.