Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

— Ты хлопотал о восстановлении?

— Нет. Это ничего не даст.

— Да, напортил тебе твой друг.

— Какой друг?

— Тот, что приходил тебя защищать.

— Ну, приходил, защищал. Чем же он напортил?

— А ты что, ничего не знаешь?

— Я же вам говорила, что Петя тут ни при чем! Не может быть, чтобы с его согласия...

— Да о чем вы говорите?

— Ты его после собрания видел?

— Нет, да что случилось?

— Понимаешь, он сказал... Ну, этой, рыжей... что чего они на тебя взъелись... что ты тут не один такой — таких тут много.

— Не может этого быть!

— Но я сам слышал, и не только я.

— И я слышала. И рыжая сама рассказывала об этом.

— Ох, какая подлость! Еще только этого не хватало.

— И знаешь, что она ему ответила? «Передай своему Горелову, что это ему не поможет».

Ни до, ни после не приходилось испытывать такого жгучего стыда, чувствовал, что горит лицо, и понял, как возникает желание провалиться сквозь землю. Я растерялся, молчал, не спросил, когда это произошло — до или после собрания и, не уверен, что попрощался. Оказывается, я пришел домой под утро. В доме темно, все — в своих постелях, но никто не спит.

— Где ты был?

— Нигде. Бродил по городу.

— Господи, да разве можно так? — воскликнула Лиза. — До чего ты себя доведешь?

Постарайся держать себя в руках, — сказал отец. — Надо же и с другими считаться. По какой причине Колосович нанес мне этот удар – я не знаю, пусть из самых благих намерений, но никакие контакты с ним для меня теперь невозможны, и очень хорошо, что после собрания он у нас не появляется — то ли самому стало стыдно, то ли покаялся за связи с классовым врагом и попытку за него вступиться.

И время — великий лекарь, и клин клином вышибают: после встречи с соучениками я стал приходить в себя и задумываться — что мне делать дальше... И отец еще без работы... Я уже не студент, и меня вот-вот призовут в армию. И дома, и доктор Кучеров, и доктор Повзнер уверены — по состоянию здоровья меня в армию не возьмут, но дома советуют подождать. Догадываюсь: советуют не потому, что в армию меня могут взять, а потому, что считают — еще рискованно высовываться. А Федя сказал мне так:

— Знаешь, что написано под окнами в одесских трамваях? «Висувайтесь, висувайтесь! Вы будете иметь тот вид».

Читаю газеты. Столица Украины перенесена в Киев. Правительство Украины проехало на вокзал по только что заасфальтированной улице Карла Маркса, любуясь ею. Побывал на этой улице: смотришь вниз — можно любоваться, смотришь по сторонам — любоваться нечем. Слава Богу, образумились: на Украине образовано шесть крупных областей, города и районы Донбасса остались непосредственно подчиненными центру.

29.

Наконец, получил повестку в военкомат и после медицинской комиссии — справку или удостоверение (не помню, как это называлось) о том, что по состоянию здоровья я не пригоден к службе в армии. Узнал и диагноз: врожденный порок сердца. Дома, конечно, об этом давно знали. В быту еще сохранялась старая терминология: такое свидетельство называлось белый билет, а я белобилетчик. Чуть ли не на другой день после того, как я стал белобилетчиком, наткнулся в газете на объявление: Макеевскому научно-исследовательскому институту организации труда и безопасности работ в угольной промышленности требуются на постоянную работу такие-то специалисты и среди них — инженеры и техники-электрики. Это же и есть тот институт, куда перешел работать Рубан! Вот туда и поеду, если меня возьмут. Сказал об этом как о принятом решении.

— Господи! — воскликнула Лиза. — Только Донбасса тебе не хватало!

— Спокойно, Лиза, спокойно, — говорит отец. — Это же не на шахте уголек рубить. Работа кабинетная, люди интеллигентные. Предоставляют жилье. И от нас недалеко — не Челябинск. Вот только — примут ли? Конечно, в Харькове было бы лучше. У своего Байдученко был?

— Нет. Вы же говорили, чтобы я никуда не ходил.

— Я думаю, — говорит Сережа, — если будет возможность в этот институт попасть, лучше сейчас уехать. В Харькове уж очень ненадежно.

— А если оставаться в Харькове, придется работать электромонтером — рабочих не чистят и не увольняют за происхождение, если сидеть тихо и не лезть на рожон.

— Сережа, что ты говоришь! — воскликнула Лиза. — На физическую работу с его-то здоровьем!

— А монтером — это не такая уж тяжелая работа, не вагоны разгружать и не уголь рубить.

— А ты видел, как они в морозы лазят по столбам? — возражает Лиза.

— Просись к Пексе, — говорит Галя.

— У Пексы как раз и лазят по столбам, — говорит отец. — Ты хочешь сразу послать заявление в Макеевку?

— Нет, сразу поехать.

— Можешь напороться на отказ. Я уже напарывался. Ты сначала напиши Рубану, все как есть. И подожди, что он ответит.

— Это резон, — сказал Сережа, и, кроме Гали, все с ним согласились.

— Ну, не все же монтеры лазят по столбам. Можно и к Горику санитаром пойти, — говорила Галя, но никто ее не поддержал. Лиза молчала.

Вскоре получил от Рубана ответ. Он уже договорился с начальством — меня примут, и я буду работать под его руководством. Сочувствует моему несчастью и считает, что я правильно делаю, уезжая из Харькова. Предупреждает, чтобы в анкете я ничего не скрывал, но сверх анкеты не откровенничал. В анкете нет вопроса — почему ушел из института, а причины бывают разные, самая распространенная — материальное положение.

В поезде Харьков-Ростов два вагона — в Макеевку. В городской кассе беру билет и получаю два: один — обыкновенный коричневый картонный прямоугольник Харьков-Харцизск, второй — бумажный белый квадрат побольше: Харцизск-Унион.

— Я просил до Макеевки, вы дали два: до Харцизска и какого-то Униона.

— Город Макеевка, станция — Унион. Так бывает.

— А почему два билета?

— А вам не все равно?

Дома переживают еще и потому, что я теряю харьковскую прописку. Меня это не волнует, а Федя Майоров говорит:

— Когда вернется, что-нибудь придумаем. Тут у него отец — должны прописать. Захотелось повидаться с Байдученко.

— Зашел попрощаться — уезжаю в Макеевку, к Рубану. — И вкратце сказал, что случилось. Лицо его покрылось пятнами, он издал звук, похожий и на кряхтенье, и на рычание.

— А я вас тоже могу взять на работу.

— А как же...

— А так же! Мало ли почему вы оставили институт.

— Но я даже не член профсоюза.

— Да об этом смешно говорить! Но раз вы едете к Рубану, то езжайте. Все-таки какой-то риск оставаться есть, много развелось всякой сволочи. Подождите-ка меня.

Вернулся не раньше, чем через полчаса.

— Зайдите ко мне в конце работы, непременно зайдите. Обещаете?

Зашел перед концом работы. Байдученко вышел, вернулся, сказал, чтобы я ждал, снова вышел. Комната опустела. Наконец, он пришел с какой-то бумагой и положил ее передо мной на стол. Это была моя характеристика по всей форме, на бланке, с печатью и подписями. Да какая! Даже — политически надежен. Дана для поступления на работу. Наверное, я вылупил глаза.

— А что они знают и понимают! — зло сказал Байдученко.

— Но в случае чего...

— А в случае чего — моей подписи здесь нет. Только вот что, Петя: эту бумагу в институт Рубана не давайте, там вас и так примут. Это вам на черный день. Ну, пошли.

По выходе из ВЭО столкнулись нос к носу с Токочкой и Птицоидой — они шли из Короленковской библиотеки, покупали билеты на какой-то концерт, обо мне ничего не знали, а услышав, — растерялись.

— Знаете что, ребята? — говорит Байдученко. — Пошли все ко мне — погладим Пете дорожку.

Ребята мнутся.

— Ну, пошли, пошли! Экие вы! Ломаетесь как красные девицы. — Изображает, как ломаются красные девицы.

Мы засмеялись и пошли. Вечер провели у Байдученко и впервые выпили по рюмке водки. Грустный был вечер.

ЧАСТЬ III.

1.

Между Харьковом и Ростовом есть станция Харцизск, о которой Чехов в апреле 1887 года писал Марии Павловне: «Харцизская, 12 часов дня. Погода чудесная. Пахнет степью и слышно, как поют птицы. Вижу старых приятелей — коршунов, летающих над степью. В буфете порция необыкновенно вкусных и жирных щей. Потом прогулка по платформе. Барышни. В крайнем окне второго этажа станции сидит барышня (или дама, черт ее знает) в белой кофточке, томная и красивая. Я гляжу на нее, она на меня... Надеваю пенсне, она тоже... О, чудное мгновение! Получил катар сердца и поехал дальше... Погода чертовски хороша, возмутительно хороша. Хохлы, волы, коршуны, белые хаты, южные речки, ветви Донецкой дороги с одной телеграфной проволокой, дочки помещиков и арендаторов, рыжие собаки, зелень — все это мелькает как сон... Жарко».

Между Лозовой и Мариуполем есть большая узловая станция Ясиноватая, о которой в романе Гроссмана из дореволюционной жизни «Степан Кольчугин» приведена такая шутка: «Вот двадцать лет я работаю в Донецком бассейне и из них шестнадцать ожидаю пересадки на Ясиноватой».