Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

— А вы с Ниной что-нибудь делали?

Галя умолкла, и на несколько секунд наступила тишина.

— Мы учились в гимназии, — вместо Гали ответили Нина, — никаких обязанностей у нас не было, только разные поручения то мамы, то папы. Поручения иногда докучали, и мы были недовольны, но все равно их выполняли.

— Петя, ты все время меня перебиваешь, — сказала Галя, — и я не могу ответить на твой же вопрос.

— Ну, извини. Я слушаю.

— Так вот... А наша мама относилась к Ксане спокойно, доброжелательно, заботливо, никогда на нее не кричала, — она вообще никогда ни на кого не кричала, не отчитывала и даже заступалась за нее перед твоим дедом. Может быть, поэтому твоя мама и уступила просьбе твоей бабуси.

— Так... А другие предположения и догадки?

— Я думаю, да и с самого начала думал, что дело тут вот в чем, — сказал Сережа. — Ульяна Гавриловна, конечно, не скрыла от Ксении Николаевны, что Гриша вот-вот приедет. Ульяна Гавриловна была, Петя, удивительным человеком: никогда не обманывала и не хитрила. Ну, а Ксения Николаевна не могла не сообразить, что если Гриша начнет хлопотать, чтобы забрать сына из детского дома, то может обнаружиться ее обман, и во избежание неприятностей лучше самой забрать Петю. А ее муж, наверное, мягко выражаясь, не был от этого в восторге. И ведь действительно, она сама забрала Петю, — а это надо было как-то оформить, — и привезла его к Кропилиным.

— Это более правдоподобно, — сказала Клава. — Я еще вот о чем хочу сказать: почему Ксении понадобилось, чтобы Петя ее проведывал?

— А что тут непонятного? — спросила Лиза. — Она же мать все-таки.

— Которая почти не проведывала сына в детском доме. По-моему, тут был расчет на будущее. Вдруг у Пети окажутся незаурядные способности в какой-либо области, он станет выдающимся и хорошо обеспеченным человеком — не стоит терять его из виду, тем более что сделает ли ее муж карьеру артиста — это еще по воде вилами писано.

— Побойся Бога, Клава! — сказала Лиза. — Разве у тебя есть доказательства, что Ксения имела такой расчет? Чужая душа — потемки. Как же ты можешь так говорить?

— Господи! Я только среди своих поделилась своими соображениями, что тут такого?

— Да будет вам! — с явным неудовольствием сказала Нина. — Верно и то, о чем говорила Галя, и то, о чем говорил Сережа. Оба эти обстоятельства сыграли роль в том, что Ксения отпустила Петю. Но, может быть, были и еще какие-то обстоятельства, о которых мы не знаем.

— Знаешь, Петя! — сказала Лиза. — Сколько раз об этом говорено, переговорено, а мы так и не знаем, как было дело, и сколько бы еще ни говорили, все равно не узнаем. Спать пора, господа хорошие! Вам же на работу рано вставать.

Не спалось. Вспоминались посещения мамы. А у них ковры, действительно, были. Один — очень большой, зеленый с коричневыми узорами, закрывал стену, топчан и почти весь пол, оставляя у окон неширокую полоску, по которой ходили. Да это же тот самый ковер, на котором я расставлял кубики и водил поезда! Откуда я знаю, что он какой-то текинский? Может быть, слышал в Сулине, когда мама привезла ковры? А что значит текинский – понятия не имею. Печорин велел перед окнами княжны Мери провести лошадь, покрытую дорогим, только что купленным, ковром. Не текинским ли? Дай Бог память! Нет, не текинским, а персидским. Да какая мне разница, какие это были ковры, хоть у мамы, хоть у Печорина! Лучше выспись перед дорогой. Но не спится... В другой комнате на стене висел темно-красный ковер. Вот была работа Аржанкову выбивать пыль из ковров! В Нальчике на полу перед кроватями и на стенах под кроватями лежали и висели куски зеленого ковра, потертые и вылезшие, а в большой комнате висел какой-то ковер — я к нему не подходил и не присматривался. Вот дались мне эти ковры!.. Нет, не спится.

Мама постоянно ругала всех Гореловых, кроме бабуси, и однажды, когда она подряд всех поносила, я спросил:

— А бабуся?

— Твоя бабуся — святая женщина.

Я и сейчас слышу голос мамы, сказавшей эту фразу. В ней нет теплоты, а только холодное признание факта. А интересно: ругала она Гореловых не за их политические взгляды, не за какие-либо дела, а за характеры. О политике, о своем отношении к настоящей власти она со мной никогда не говорила. Наверное, прав был мой деда Коля, когда сказал Сереже о неустойчивости ее взглядов. Ах, да! Она и у Кропилиных тогда бывала, правда, редко и недолго. И еще, помню, мама как-то сказала мне, что когда у них будет ребенок, он у них будет говорить по-украински, и я тогда подумал: чтобы научить какому-нибудь языку, надо самим на нем говорить, как папа на немецком, а ни она, ни ее Сашенька, — так она называла мужа, — украинского не знают. Как говорил деда Коля Сереже, — очередная фантазия.

Все еще не спится... Лиза сказала: «Сколько раз об этом говорено переговорено...» В этом доме есть две темы, к которым периодически возвращаются: первая — был ли Петр Трифонович прообразом Лопахина, и вторая — как бабусе удалось добиться согласия мамы на то, чтобы взять меня из детского дома. Мы с Марийкой будем жить своей семьей, но хочется поближе к Гореловым, лучше всего — в Харькове: они, старея, будут нуждаться в нашей поддержке — больше у них никого нет. И Марийка, наверное, предпочла бы Харьков: конечно, сюда из эвакуации вернутся ее сестры. И многие наши друзья сюда вернутся. А не пренебречь ли своими опасениями и остаться в Харькове? Не у Турусова работать и не в Гипрограде — здесь, конечно, уже есть проектные организации, будут и другие. Ладно, съезжу в Киев, там все решится.

На другой день, когда все ушли на работу, Сережа — по делам, а Лиза управилась со своими утренними хлопотами, я попытался отдать ей деньги, вырученные за водку.

— Об этом говори с Сережей, — сказала она сухо.

— Лиза, он же не возьмет.

— Конечно, не возьмет и правильно сделает. Ну, посуди сам! У нас какое-никакое, а свое обжитое гнездо, приобретать нам ничего не нужно, а с текущими расходами мы худо-бедно справляемся. А вам с Марийкой жизнь сначала начинать, и у вас кроме этих двух тысяч ничего нет. Так кому они больше нужны?

— Мы же будем работать и постепенно обзаведемся всем необходимым. Все так делают. А вы сколько дом не ремонтировали?

— Ты рассуждаешь как ребенок. Ну, приедешь на новое место, а потом Марийка к тебе приедет. Сколько вы поначалу будете получать? По сто рублей? А кровать надо, стол надо, табуретки хотя бы на первый случай, а посуда, всякая хозяйственная утварь, а белье? Сначала станьте на ноги, а потом предлагайте помощь, тогда не откажемся. И давай больше об этом не говорить.

Я оставил деньги Лизе на хранение, взяв с собой не помню сколько для поездки в Киев, и, отдавая деньги, невольно улыбнулся.

— Ты чего смеешься? Небось, думаешь — потом буду искать как Гришин архив? Не беспокойся — найдется.

— А я и не беспокоюсь. Ты когда-то говорила: если долго не находится – брось искать — само найдется. Вот и не ищи: все равно я сейчас его не возьму — некуда.

Поезд уходил днем. Сережа провожал. Подали состав из товарных вагонов. Не знаю как в других вагонах, а в моем не было даже лавок у стен. На станциях бегали в туалет, с детьми. Я, как и другие, сидел на чемодане, прислонившись к стене. Кому не хватило мест возле стен, сидели и лежали посредине вагона. Когда отодвигали двери – несло холодом, и иногда залетал снег. Никто не роптал: после всего перенесенного в войну с такими неудобствами легко смириться.

8.

Поезд шел через Ворожбу, на станцию Белополье прибыл поздним вечером. Недалеко от станции, — Марийка говорила минут тридцать-сорок ходьбы, — село, в котором она родилась. Там и сейчас живет ее отец. Поезд стоит и неизвестно, когда отправится. Хорошо бы познакомиться с Игнатом Корнеевичем. Мы все стоим. Слышно как один за другим проходят поезда на Ворожбу. Наш поезд ежедневный, можно встать, а завтра продолжить путь, но не ночью же искать село, а в селе будить людей и спрашивать где живет Стежок, — а потом будить старика. Если поезд простоит до рассвета, тогда пойду, но поезд отправился затемно. Вторую ночь поезд простоял где-то между Нежиным и Киевом, и снова было слышно, как мимо нас в сторону Киева проходят поезда. В Киев прибыли ранним утром.

Когда приезжаешь куда-либо впервые или после долгого отсутствия, запоминаются если не весь первый день, то первые часы пребывания. В Киеве я был давно — в начале сентября 36-го года, когда восстанавливался в институте. Сейчас конец марта или начало апреля — точно не помню. Весна опаздывает, как пассажирский поезд в военное время: и в Харькове, и в Киеве — зима, только в Киеве снега больше и он белее, значит, выпал недавно. Мороз чуть-чуть, воздух мягкий, приятно дышать. Вышел на привокзальную площадь — заработало радио: бой кремлевских часов и «Союз нерушимый...» — шесть утра. Не спеша пошел к центру. Я знал, что Крещатик почти полностью разрушен, ожидал встретить, как в Харькове, много разрушенных и сожженных домов и в других местах, но не встретил нигде. Город уцелел. С бульвара Шевченко свернул на Владимирскую. Хотелось есть. Против оперы, в одном из маленьких домиков, зажатых между многоэтажными домами, — частная закусочная. Она уже открыта. Зашел, сел за столик, посмотрел в прейскурант: соблазнительные, давно забытые блюда, и цены на них, по сравнению с ценами в харьковских лавчонках, хоть и не для ежедневного посещения, но доступны. Заказал домашнюю колбасу с тушеной капустой. Огляделся: кроме меня только один посетитель, тарелка у него уже пустая, пьет чай с пирожком. Еще раз взглянул в прейскурант и обмер: цены указаны за 100 грамм, а мне показалось — за килограмм. Ну и влип! Съедаю заказанное, плачу больше восемнадцати рублей, ухожу, не утолив голод, и иду на ближайший базар. За крытым Бессарабским рынком на прилавках торгуют горячей пищей, съедаю миску украинского борща, — это недорого, — чувствую, что сыт, и отправляюсь дальше. На Крещатике справа и слева сплошь разрушенные дома. Такая точная бомбежка — дом за домом? Нет, конечно. Дома взорваны. На широких тротуарах в завалах расчищены тропинки, по ним и ходят. Посредине улицы — узкоколейка, по ней женщины толкают вагонетки, наполненные обломками. В начале Крещатика, в его узкой части, справа и слева, дома уцелели. Цел и почтамт. На нем — вывески учреждений и среди них — наркомата коммунального хозяйства, значит он — на старом месте. Еще рано, я иду дальше и нигде не вижу ни разрушенных, ни сожженных домов.