Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

Не мог заснуть — думалось: за что и ради чего искалечили ему жизнь? А разве моему отцу не искалечили? Да разве только им! И как долго будут калечить? Вопросы без ответов.

Мы не спросили Дмитрия Степановича как он узнал наш адрес. Надо полагать, я переписывался с кем-нибудь из Кропилиных, наверное, — с Верой Кунцевич. И, наверное, вскоре после того, как у нас побывал Куреневский, из ее письма я узнал, что Куреневский умер. Господи, да не покончил ли он с собой?

Ошеломляющая новость: у Сталинграда окружены немецкие войска, их командование отказалось капитулировать, идут бои на уничтожение окруженных войск, они уже расчленены и теперь уничтожаются расчлененные части. Сообщили, что Геринг пообещал Гитлеру бесперебойное снабжение по воздуху окруженных войск боеприпасами, продовольствием и всем необходимым, но это снабжение осуществляется плохо, с перебоями, и окруженные страдают от голода, морозов и острой нехватки боеприпасов. На их выручку — прорыв окружения, — движется по линии Тихорецкая-Сталинград группа Манштейна. Несколько дней напряженного ожидания, и мы услышали о разгроме этой группы. Затем последовали сообщения о полном разгроме окруженных, их капитуляции во главе с фельдмаршалом Паулюсом, об освобождении Сталинграда, об огромном количестве пленных и трофеев и о том, что в Германии объявлен трехдневный траур. Наше душевное состояние стало похожим на то, которое бывает в начале выздоровления от тяжелой и затянувшейся болезни, порой казавшейся неизлечимой, сопровождавшейся вспышками отчаяния и злобы против главного и им назначаемых лечащих врачей. Еще полностью не выздоровел, еще слаб, но чувствуешь и понимаешь: самое страшное — позади. Иногда ползли, иногда бежали дни тревожного ожидания — как развернутся дальше события: хватит ли сил перейти в наступление или снова уйдем в оборону? Опасения были напрасными: наши войска устремились на Запад, достигли Донбасса. Пришла пора немецким войскам бояться быть закупоренными на Северном Кавказе, и они бегут оттуда. С первых дней войны и до последнего времени Советское информбюро сообщало о городах, оставленных нашей армией, теперь об освобожденных городах нам сообщают регулярно. Освобожден и Нальчик.

Всю жизнь — под гнетом партийной пропаганды. Она редко бывает талантливой, обычно — бездарна, иногда — примитивна до беспросветной тупости. Ее содержание меняется в зависимости от обстоятельств, постоянны лишь самовосхваление партии и безудержное воспевание Сталина. В самые первые дни войны самовосхваление и воспевание, как и раньше, продолжалось. Вскоре, когда на всех фронтах полным ходом пошел разгром Красной армии и она оставляла немцам огромные территории, руководство партии и гениальность Сталина отодвинулись в пропаганде на дальний план, а на первое место вышли призывы к чувству патриотизма. Сначала взывали к патриотизму всех народов Советского союза. В Харькове на афишных стендах, стенах и заборах были наклеены воззвания «До великого українського народу», подписанные первым секретарем ЦК КП(б)У Хрущевым и председателем Совнаркома Украинской ССР Коротченко. С осени 41-го года, со времени обороны Москвы, взывали уже только к патриотизму великого русского народа. Кульминация такой пропаганды — доклад Сталина по случаю двадцатипятилетней годовщины Октябрьской революции. Перечислив наиболее выдающихся русских полководцев, представителей науки и искусства, упомянув, конечно, и Ленина, Сталин провозгласил, что народ, явивший их миру, непобедим. После разгрома немцев в Сталинградской битве снова, потеснив призывы к патриотизму, в пропаганде возобладали прославление партии и Сталина, и с каждым новым успехом на фронте это прославление увеличивалось, достигло тошнотворных размеров и оставалось таким до ХХ-го съезда партии, но и после этого съезда самовосхваление партии продолжалось с той же силой и очень назойливо.

До революции солдат русской армии вели в атаку призывом «За веру, царя и отечество!» Теперь в советской армии стали поднимать солдат в атаку призывом «За родину, Сталина и социализм!» Это — не единичный случай, не самодеятельность какого-нибудь подхалимствующего армейского политработника — этот призыв, вызывающий отвращение у мало-мальски порядочного человека, ежедневно пропагандируется центральными газетами. Люди гибнут в боях за отечество или родину, — называйте как хотите. Это печально, но понятно: так повелось спокон веков. Но заставлять погибать за Сталина и его кровавый социализм?!

Тщетно искать у Сталина черты гуманного и культурного человека. Он — большевик, и этим все сказано: большевики во главе с Лениным, так же, как немецкие национал-социалисты во главе с Гитлером, с презрением относятся к таким человеческим чертам, считая их проявлением гнилого либерализма. По понятиям этих людей морально все, что способствует достижению их целей, и для этого они не гнушаются никакими средствами. По-моему, от нынешних большевиков Сталин отличается, во-первых, тем, что у него, как у Ленина, большевистская бесчеловечная мораль доведена до крайности — дальше, как говорится, ехать некуда, и, во-вторых, тем, что он, наверное, психически ненормален — у него две мании: мания преследования, и это ведет к систематическому истреблению мнимых врагов и репрессиям миллионов ни в чем не повинных, и мания величия — иначе не объяснить, почему он допускает и молчаливо одобряет непомерное и беспрерывное славословие в свой адрес и то, что людей гонят на смерть ради его имени и его славы.

Ближайшее окружение Сталина — Молотов, Каганович, Ворошилов, Жданов, Берия, Хрущев, Суслов, Мехлис, — всех не запомнишь, да и не стоят они, чтобы их помнили, — и все они, конечно, настоящие большевики с такой закаленной ленинско-сталинской моралью, что удостоились права именоваться соратниками, единомышленниками и друзьями вождя. Они не могут не помнить судьбу своих предшественников-соратников, единомышленников, друзей Ленина — сами помогли Сталину их уничтожить. Они никогда ни в чем не перечат Сталину и с рвением стараются выполнить любые, — как любит писать наша пресса, — предначертания вождя. Они не могут не понимать, что только при этом условии они удержат свою роль и свое значение, иначе — участь предшественников, и их нынешние коллеги, не задумываясь, и тут, спасая свою шкуру, помогут Сталину. Такая участь постигла Орджоникидзе, Косиора, Чубаря, Ягоду, Ежова, Куйбышева, Постышева... Их не жалко. Не удивлюсь, если окажется, что у некоторых из ближайшего окружения Сталина запятнанное прошлое, — Берия, Вышинский, — и Сталин использует это, заставляя их, боящихся расправы, безропотно подчиняться. О Сталине все время пишут, говорят, кричат и поют, о его окружении упоминают, и когда я читаю и слышу об этих соратниках, единомышленниках и друзьях, они представляются мне скопищем омерзительных ничтожеств, и я испытываю к ним чувство брезгливости.

Осточертело читать и слышать: благодаря мудрому руководству, благодаря неустанной заботе партии, правительства и лично товарища Сталина, благодаря, благодаря, благодаря... Они не только бахвалятся, но попрекают своими благодеяниями. Благодаря? Если в людях еще сохранилось что-то человеческое, если страна приобрела хоть что-то полезное, если солдаты могут выдержать войну не просто с немцами, а и с озверелыми фашистами, а солдатские семьи — вытерпеть работу и жизнь в тылу, если мы дожили до перелома на фронте, и уже нет сомнений в нашей победе, то это — не благодаря, а — несмотря, а может быть и — вопреки. Миллионы погибших в гражданскую войну, от неоднократного голода, в том числе — нарочно организованного, миллионы гибнущих в эту войну, миллионы погибших и погибающих в советских и немецких концлагерях и в наших ссылках, лишения и страдания людских масс и насажденные в людях негативные черты — вот это, конечно, благодаря...

19.

Пришло письмо от мамы. Перед тем, как наши войска оставили Нальчик Алексена взяли в армию. После освобождения Нальчика в армию призвали Александра Николаевича. Я откуда-то уже знал, что военнообязанных, оставшихся в оккупации, мобилизуют и, — по слухам, — направляют в штрафные батальоны. Мама не написала, демобилизовали или нет Алексена, когда войска вернулись в Нальчик. Ему восемнадцатый год, он несовершеннолетний и невоеннообязанный. Здравый смысл подсказывает, что, наверное, войска, уходя в горы, взяли с собой Алексена и его сверстников, чтобы их не угнали в Германию, а по возвращению в Нальчик логично и гуманно было бы отпустить ребят домой. Понимаю, что это предположение основано только на моей надежде, но как было на самом деле, я не знаю: у произвола своя логика и своя мораль.

Наши войска приближаются к Харькову, и, не дожидаясь его освобождения, я опускаю в почтовый ящик письмо на Сирохинскую. Четвертого марта Харьков освободили.