Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)

• Название: Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)
• Автор: Борис Солоневич
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1938

---

— Ну, а ты, Каракуль, как в трубы попал?

— Я-то? — переспросил паренек с самым удалым видом. — Да очень просто — раз, два, и ваших нет. Долго ли умеючи?

Беспризорники засмеялись. Он залихватски подбоченился и продолжал:

— А ежели толком рассказать, то игрушка такая вышла. Я сам — с Херсона, а папка мой в царское время в полиции служил. Чем уж и не знаю, кажись, городовым… Ну, вот, так с два тому назад спутался он с каким-то приятелем. Вот, разик и дернули они как-то с папкой.

Каракуль выразительно и художественно изобразил бульканье водки.

— Здорово дрызнуто было… Ну, а известно пьяный язык треплется, как тряпка. Словом, папка мой спьяна и ляпнул про городового-то…

— Я это как сейчас, вот, помню — я тогда на лавке лежал, не спал, все слышал. Не нравился этот папкин приятель. Ох, думаю, быть беде! Видно, и вправду этот сукин сын в ВЧК служил. Вечером вдруг машина — папку за зад и в конверт… А там долго ли?.. Туды сюды и в подвал… Как же, «враг трудового народу»… Сволочи!.. Ох, и зло же меня взяло! Ну, думаю, уж я себе, может, голову сломаю, а уж тебе, гаду ползучему, отплачу за папкину смерть. Ну, вот, вскорости, подстерег я этого приятеля ночью на улице, да нож сзади ему в ребра и сунул…

— Ишь, ты!.. — раздался восторженный возглас.

— А мне-то что? — возбужденно воскликнул Каракуль. — Смотреть я на него буду, что ли? Он папку, сволота, выдал, а я с ним целоваться буду?..

— Ну, а потом? — прервал тот же голос.

— Потом? — небрежно протянул паренек. — Потом — известно что: под вагон, и до свиданья — на вольную жисть. А теперь, вот, на курорт приехал под первым классом прямо из Москвы… Не жисть, а лафа: зимой — где в Питере, альбо в Москве, а летом — пожалуйте на юг, на курорт…

На пляже

Свисток боцмана прервал его хвастливый рассказ. Начались игры и состязания. Могучий инстинкт игры, который не был заглушен даже годами голодной беспризорной жизни, овладел детьми. Веселый смех огласил морской берег. В азарте игр и состязаний забылись все тревоги настоящего и мрачные тона будущего…

Оказалось, что этим маленьким дикарям неизвестны даже самые простые игры, и примитивные пятнашки, эстафетка или лисичка вызывали взрывы смеха и оживления. Но если в играх, требовавших ловкости и мелких движений, беспризорники успешно состязались с нашими скаутами, то оказалось, что их сила и физическая выносливость подорваны уличной жизнью накрепко. Эти маленькие человечки, изумительно выносливые к холоду, голоду и лишениям, не могли пробежать без отдыха даже 100 метров, хорошенько перекувырнуться и прыгнуть…

Но несмотря на неуспех состязаний по спорту, смеху и азарта было — хоть отбавляй. Больше всех торжествовал Каракуль, кружка которого при общем смехе постоянно опоражнивалась в рукава провинившихся. К концу состязаний приз боцмана — перочинный нож — тому, кто меньше всех ругался, был выдан тому курчавому мальчугану, который первый вызвался ехать с нами.

Ему досталось только четыре кружки. «Рекорд» оказался что-то больше 30…

Концерт

После обеда, за которым был окончательно ликвидирован дельфин, скауты сорганизовали маленькое «клубное отделение» — показали шуточные сценки, фокусы, забавы и в заключение пропели несколько скаутских песенок.

Лагерная песенка «Картошка» имела необыкновенный успех. Ребята попросили повторить ее. Особенно понравились заключительные слова:

«Неуклюжие бегемоты
Издают протяжный вой….
Хоть и знают скауты ноты,
Но поют — о, Боже мой!..»

Слово «бегемоты» потребовало специального разъяснения, каковое и было дано Тамарой со всеми красками тропических истоков Голубого Нила. Правда, слова Африка и Нил тоже потребовали объяснений.

— Да что-ж это, ребята, — словно обиделся боцман. — Все-то мы вам поем, да рассказываем. А вы нам-то разве не сумеете спеть?

— Мы-то? Эва! — с ноткой обиды в голосе ответил «генерал». — Мы тоже не сапогом сморкаемся… Давай, робя, сгрохаем, что-ль?..

— А что?

— Да хуч бы для начала — нашу «подвагонную». Я — за запевалу… Ну-ка!..

Хриплым, но верным баском Каракуль затянул песенку о судьбе беспризорника, везде встречающего пинки и окрики. Все его сторонятся и никто не пожалеет… Вот он, одинокий и озлобленный, в кучке других беспризорников встречает какую-то девочку и останавливается, как вкопанный…

«— Что, пацан, распялил зенки?[16]
— Где тебе, дуреха, знать…
Ты мою сестренку Нинку
Мне напомнила опять…

Ну точь в точь твой голос звонкий,
И глаза совсем твои…
— Ну, а где твоя сестренка?
— Скорый поезд раздавил».

И нестройный хор маленьких оборвышей дружно подхватил:

«Свисток, браток, да на ось…
Нас опять повезет паровоз…
Мы без дома и гнезда,
Шатья беспризорная…»

Мы похвалили. «Генерал» расплылся от удовольствия.

— Ну, ежели вам понравилось, — мы вам тут цельный концерт сварганим… А ну-ка, Сенька! Давай, Шкет, что с того, что ты по дачным поездам воешь… Хуч тут и бесплатно, да для хороших людей и веревки говорят не жалко.

Сенька-Шкет, курносый остроглазый мальчик с огромной копной белокурых растрепанных волос на голове, довольно ухмыльнулся.

— А мне што? Я завсегда. С моим полным… А што?

— Да вот, хоть «Гон со смыком»…

Сенька подбоченился и потопал по песку босыми ногами…

— Эх, чечетка не выйдет… Эх-ма!.. Ну, да все едино…

И он начал чистым ясным голоском песенку вора:

«Гоп со смыком — это буду я… Та-та…
Граждане, послушайте меня.
Ремеслом я выбрал кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
И тюрьма скучает без меня… та-та»…

Тут Сенька разухабисто подмигнул, шевельнул плечами, и видно было, что на полу он иллюстрировал бы песенку залихватским танцем…

«Но сколько бы в тюрьме я не сидел, та-та
Не было минуты, чтоб не пел…
Заложу я руки в брюки
И хожу, пою от скуки…
Что уж будешь делать, коль засел? Та-та»…

Дальнейшие приключение вора развиваются своим чередом… Вот он «весело подыхает»:

«Но если я неправедно живу, та-та,
К черту попаду я на луну…
Черти там, как в русской печке,
Жарят грешников на свечке…
И с ними я литровку долбану… та-та»…

Приключение неунывающего воришки продолжаются и в раю:

«Там живет Иуда Искариот, та-та…
Среди святых лягавым он слывет.
Гадом буду, не забуду,
Прикалечу я Иуду:
Пусть, халява, даром не орет…»

Песенка вызвала дружный смех. Надо признаться, что парнишка исполнил ее прямо артистически, с большой музыкальностью и юмором. Единогласно потребовали «еще».

— Ну, что-ж еще?.. Разве, вот, еще Пересыпскую. Эх…

«Ешь ананасы,
Рябчика жуй…
День твой последний
Приходит, буржуй!..»

— Да брось к чертовой матери, Сенька, — раздались голоса. — Выбрал тоже дерьмо такое петь! При буржуях сам бы, небось, может, ананасы жрал бы. Давай лучше жалостную!..

— Жалостную? Ну, ладно. С дрожементом, значит?

Он скорчил унылую рожицу и слезливо запел:

«Товарищ, товарищ,
Скажи моей маме,
Что сын ее погибнул на посте…

С винтовкой в рукою
И с шашкою в другою
И с песнею веселой на усте…»

Далее оказывается, что причины такой трагической смерти — романтические:

«Евонная Манька
Страдала уклоном.
Плохой между ими был контакт…

Намазанные губки,
Колена ниже юбки…
А это безусловно — вредный хфакт…»

Происходит соответствующая «идеологическая дисскусия», в результате которой:

«Она ему басом:
— Катись к своим массам!..
Не буду я сидеть в твоем клубе…

— Ах, ты, вредная гада,
Тибя мене не надо,
Я проживу и без тебе»…

Но, в конце концов, — «сердце не камень»… Оно разрывается от обиды:

«Товарищ, товарищ,
За что же мы боролись…
За что мы проливали нашу кровь?

За намазанные губки?
За колена ниже юбки?
За эту, за проклятую любовь?»

Мы были в восторге. «Генерал» горделиво усмехнулся.