Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)

• Название: Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)
• Автор: Борис Солоневич
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1938

---

Многое, многое стерлось в памяти. Но почему-то эти секунды стоят, как живые!

— Вот что, братишечки, — бодро начал боцман. — Ваш «генерал» вам малость наврал, но не так уж и сильно. Курева у нас нет, но зато дельфин ждет, а он жирный, как свинья. Сделаем, значит, так: сперва купанье и стирка платья. На это уйдет час. За это время наши ребята сварят пол-дельфина и мы его слопаем. Потом полежим на солнышке, поиграем, докончим нашего дельфина и айда домой. Кто хочет — в свои трубы, а кто хочет в настоящий дом. Ну, как идет?

— Э, э, э… — разочарованно пронеслось по рядам.

— И тут обман! Папирос нет. Чего там мыться? И так сойдет!

Боб не обратил внимание на воркотню «пролетариата».

— Ну, ты, «генерал», принимай команду над мальчиками, а ты, Тамара, возьми девочек в оборот. Ну-с! Мужчины туда, а девочки туда, за тот вот утес. Ну, шагом марш!

Ребята кучкой двинулись за «генералом», но из этой кучки сразу же стали отрываться отдельные единицы с явным намерением «смыться» и избегнуть бани.

— Стой, стой! — закричал, догоняя их, боцман. — Я вам самого главного еще не сказал: если кто не вымоется, да не постирает платья, ни кусочка дельфина так и не увидит. Так и знай. Тут вам морские порядки!

На отставших посыпались насмешки, и дисциплина в «полку» сразу окрепла.

— Ну, вот, — довольно заметил Боб, оборачиваясь к нам. — Я уж знаю, за какую вожжу подергать. Теперь, брат, наша власть. Теперь они у нас шелковыми будут. Голод не тетка… Ты, Ленич, со своим патрулем, займись-ка брат, дельфином, а мы потопаем к ребятам — одному «генералу» не управиться с такой оравой. Ромка, не забудь аптечки, походную амбулаторию откроем, как всегда!

На песчаном берегу под горячим солнышком уже копошилась детвора. «Генерал» «методами социалистического воздействия» уже сумел уговорить их снять платье, и вид обнаженных детских тел ударил, как хлыстом, по нашим нервам. Худенькие руки и ноги, торчащие ребра, сутулые спины. Живые маленькие скелеты. Подрезанные ростки жизни…

Не без труда заставили мы беспризорников вымыть свое платье и развесить его сушиться на горячие, накалившаяся на солнце скалы. Затем скауты тоже разделись.

— Ну, а теперь, ребята, купаться, — скомандовал Боб. — Ты, Ромка, и ты, Григ, будьте дежурными, сверху смотрите за утопленниками, а то в волнах ни черта не увидать. А вы, ребята, так и знайте, кто утонет, тому ни кусочка дельфина. Ну, айда! Голодранци усих краин, геть у море!

И куча веселых голых тел с хохотом бросилась навстречу набегавшему седому валу…

Через полчаса голодная ватага наших питомцев с горящими от нетерпение глазами кружком расположилась у костра. Их вымытые мородочки производили самое отталкивающее впечатление. Под коркой грязи и копоти раньше не было видно так ясно, как сейчас, бледной землистой кожи, синих губ, ввалившихся глаз. И на эти бледные лица уличная грязь уже наложила свои болезненные отпечатки. Это были не дети с ясными глазками и веселой улыбкой, это были преждевременно состарившиеся подростки со следами голода, лишений и порока на истощенных лицах.

Порции дельфина с картошкой, нанизанные на палочки, уже чинно выстроились на разостланном парусе.

— Ну, чтоб никому не обидно было, мы нечто вроде жеребьевки устроим, — сказал Боб. — Ты, «генерал», всех своих знаешь?

— Ну, что за еврейский вопрос? В одном доме, почитай, живем, одним делом занимаемся, карманы чистим.

— Ну, вот, и ладно. Поворачивайся спиной.

— Это кому?

— Кому? Да хоча бы Петьке.

Жадная рука быстро протягивается из кучи и цепко захватывает порцию.

— А это?

— Кузьке. А это — Хрену…

— Ну, вот, и ладно, — говорит Тамара, когда раздача окончена. — Никому и не обидно. Только вы не спешите ребята, никто не отберет. А есть нужно медленно, не спеша. Потом ведь еще раз кушать будем.

Обыкновенная история

После завтрака — мертвый час. Часть ребята дремлет — кто прямо на солнышке, кто в тени скал. Моряки моют и чистят шлюпки, и кучка беспризорников с интересом помогает им.

Около нас с Тамарой, под тенью скалы собралась кучка ребятишек «поговорить по душам». Последние остатки недоверия и отчужденности уже исчезли, и в нашей маленькой группе воцарилась атмосфера искренней задушевности и доверия.

Старшая из девочек, которая первая решила ехать с нами, путаясь в словах и порядке событий, медленно и несмело рассказывает свою историю.

Маленький беспризорник-воришка, типа Каракуля, зорко высматривает, что бы стянуть на базаре. Это единственная известная ему форма борьбы за жизнь.

— Да разве упомнишь, как дело-то было? — с трудом говорит она, задумчиво глядя на море. — Жила я с маткой в селе под Курском. Говорили старики, что раньше хорошо жили, да я не помню, совсем еще малая была. А то все плохо было. А в прошлую зиму совсем замучилась. Как по осени отобрали у нас хлеб — продналог, значит, ну, ничего и не осталось. А весной уж и совсем голод пошел. Сперва как-то терпели, а потом, не приведи Бог, как плохо стало. Лебеду, да кору стали есть. Опухли все. Вот, видите, какие у меня ноги-то сейчас! Хоть на бал, такие тонкия, — она насмешливо пошевелила своей худой ногой. — А тогда прямо как бревна были, только, вот, силы не было совсем. Одна опухлость, а силы никакой. Ну, а мамка у меня старая была. Она уж с места так и не сходила. Так Богу душу и отдала по весне. Поплакали, похоронили мы ее, а батька и говорит мне и меньшому брату, Ванятка звался, года на 2 помоложе меня был: «Собирайтесь, поедем куда-нибудь. Може, где в городе прокормимся. Здеся все равно околевать: весной-то сеять ведь нечем будет». Ну, взяли мы, значит, по мешку с платьем и пошли из деревни на станцию. А в деревне-то мало кто уже и живой-то остался. Только хаты пустые стоят. Ну, пошли мы, значит. А тут уж совсем весна была, да только дождь, буря, холод. А итти-то 50 верст надо было. Несколько дней топали. Хорошо еще, что батька кусок лошадиной ноги достал на дорогу — варили ее. Но все-таки батька больной совсем стал. Как пришли к станции, он и свалился. Подобрали его на носилки и куды-то отнесли. А мы с Ваняткой так и остались. Стали просить Христа ради курочка хлеба. Которые пассажиры давали, которые нет, а все лучше жилось, как в деревне. А потом потерялся Ванятка. Я уж не знаю — как. Людей набито везде было. Каждый толкнет… Кому какое дело до мальчонки? Свое горе у кажного, небось, есть. А, может, и под поезд попал… Махонький ведь он у меня был…

Девочка замолчала, и ее худенькое лицо перекосилось гримасой боли.

— Ну, а потом известно, что… Подруги нашлись, воровать научили. Раз своровала, другой, а потом и засыпалась. В тюрьму, а потом в детдом… Посмотрела я там дня два, и ночью через забор ходу.

— Плохо разве было? — с участием спросила Тамара.

— Ясно, что плохо… Первое дело, голодовать опять пришлось. А потом — все ругают, попрекают: «Дармоедка, говорят, лишний илимент» и всяко!.. Ну их, — махнула она рукой… — Опять я на улицу пошла. С другими девчонками познакомилась. Потом, конечно, и мужчины пошли. Всего было… Уж лучше и не вспоминать… Как это у нас поют…

И она внезапно запела своим хриплым срывающимся голоском песню девочки-проститутки:

«Не плачь, подруженька, ты, девица гулящая…
Не мучь ты душу, объятую тоской…
Ведь все равно — вся наша жизнь уже пропащая,
А тело женское ведь проклято судьбой…»

В тоскливых словах этой уличной песенки прозвучало уныние и жалоба бесконечно усталого человека. Этот контраст детского голоска со словами и безнадежностью горя взрослого человека ошеломил нас. Тамара сердечно привлекла к себе поющую девочку, и та, внезапно прервав свое пенье, прислонилась к ее плечу и горько разрыдалась.

— Господи, хоть бы отравиться дали! — всхлипывая говорила она. — Замучилась я совсем. Кажный ногой пнет… Пшла прочь, проститутка, кричат… Никто ласкового слова не скажет… Словно кошка, али собака…

Тамара ласково гладила ее по голове и шептала какие-то успокаивающие слова, но в глазах у нее самой стояли слезы волнения. Мало помалу девочка перестала рыдать и, уткнув лицо в руки, лежала на песке, и только изредка ее узенькие плечи вздрагивали от подавленных рыданий.

Око за око, зуб за зуб…

— Вишь, сразу видно — баба! — сердито сказал подошедший Каракуль. — Как что, так и в рев… С чего это она?

— Да, вот, жизнь свою вспомнила, — тихо ответила одна из девочек.

— Жизнь, жизнь, — ворчливо продолжал «генерал», усаживаясь. — Ясно, что у нас не жисть, а жестянка, но скулить тоже резону нет…

Видно было, что наш «генерал» привык изображать из себя забубенного прожженного парня, прошедшего все советские трубы и зубы…