Е Громов - Николай Губенко - Режиссер и актер

• Название: Николай Губенко - Режиссер и актер
• Автор: Е Громов
• Жанр: История

---

Губенко же с пониманием относится к человеческим слабостям и радостям. Но и без восторга. Чему уж тут восторгаться! В тех курортных романчиках, которыми пробавляются его персонажи, почти нет поэзии, чувства. Пусть легкого, мимолетного, но чувства, которое рождает не одно плотское, а и душевное влечение. В душевном же, пожалуй, и не нуждаются наши отдыхающие. Собрались раз-другой, выпили крепко, поболтали ни о чем - удручающе низкий интеллектуальный уровень их общения. Потанцевали - разгорелись, затем - в койку. Все плоско, банально, бегство от обыденности оборачиваются ею же.

В картине едко высмеивается подобный тип взаимоотношений. В критике говорили даже о сатирической тональности фильма. Вряд ли это обоснованно. Сатира, а отчасти и пародия, - более беспощадны и резки в своих разоблачениях. Губенко не то, что сочувствует своим персонажам, но и не преувеличивает меру их отрицательности. Они - люди, как многие. Да и потом курортная обстановка вовсе не способствует особо интеллектуальным беседам. Увы, конечно. Такова жизнь, современным людям свойственно иссушение эмоциональной сферы, ее упрощение и огрубление.

Стоит подчеркнуть, что самая констатация этого факта делала фильм, по сути, противостоящим официальным идеологическим стереотипам, согласно которым советские люди являлись в основной своей массе замечательно высоко моральными и наделенными изначально неисчерпаемым богатством светлых чувств. Закономерно, что картина, еще в процессе съемок, вызывала озабоченность большого начальства, обычно благоволившего к режиссеру, а по выходу на экран придерживалась в прокате.

Как никак, этот неугомонный Губенко показывал нашего "среднего" человека не вполне нашим. В его персонажах, как и раньше в братьях Бартеньевых, не хотелось узнавать советского человека. Но с братьями было понятно. Писатель - достаточно приемлемый гражданин, архитектор - заевшийся интеллигент, а с преступника Сергея и взять ничего: к сожалению, есть у нас и такие отщепенцы. А вот в ленте "Их жизни отдыхающих" выведены вроде бы простые труженики, а ведут они себя и говорят не совсем "по-нашему"

Бдительная редактура Госкино СССР навязывает Николаю различные поправки и уточнения. Он отбивался, как мог. На некоторые пришлось пойти или, по крайней мере, их как бы обойти. Процитирую отчет Губенко о выполненных, по строго обязательным рекомендациям Госкино, авторских исправлениях: Добавлены "социально" направленные суждения о бедных итальянцах, виденных во ремя туристской поездки:

- Приехали мы в какой-то квартал. Отступили нас ребятишки. Голодные, грязные!

- Я тоже видел.

- Один такой маленький, худенький, Прямо сердце разрывается. Ручонку тянет: "Сеньора! Сеньора!" А у меня, как на грех, ничего с собой.

- Ай - яй - яй!

.- Ну, была банка икры. Отдала я ему.

. - Ну, что ему одна банка! (...)

В сцене "Зарядка" реплика Оксаны: "Вчера была на экскурсии в Ялте, у Чехова", - заменена репликой: "Вчера была на экскурсии в Ялте, в Гурзуфе" (...)

В сцене "День рождения Лисюткина" изъята реплика Аркадия Павловича (арт. Г. Бурков): "Ешь ананасы и рябчиков жуй".

В эпизоде "Раннее утро" закадровая реплика уборщицы: "Хоть бы они посдыхали скорее", заменена репликой: "Хоть бы они поотдыхали скорее" (...)"3.

Если отбросить в сторону чисто субъективистские претензии вроде замены "у Чехова" на посещение Гурзуфа, то ясно, что редактура требовала, чтобы режиссер усиливал идеологическую направленность диалогов и реплик. Отсюда возникла, например, вставка с рассказом о туристской поездке в Италию. Рассказ фальшивый. Никаких голодных ребят, обступающих туристский автобус, на Апеннинах встретить невозможно. Или это из ряда вон выходящий случай, который мог иметь место на бедном юге страны, куда туристов обычно не возят. Но зато персонажи наделялись "классовым чутьем" и душевной широтой, что отвечало стереотипам редакторских понятий о моральном облике простого советского человека.

Смешной парадокс. Пойдя на это глупое требование редактуры, Губенко, проигрывая в житейской достоверности сцены, в то же время ее обострял. Чем больше подчеркивалась в фильме мировоззренческая "правильность" персонажей, тем рельефнее оттенялась их грубость, неразвитость в области чувств. И даже испорченность - с точки зрения той же официальной морали.

Весьма забавна последняя замена. Когда уборщица говорила: "Хоть бы они посдыхали скорее", то здесь четко обозначалось естественное неприятие простой рабочей женщиной греховного время провождения скучающих бездельников, приехавших на курорт. В новом варианте реплики такое психологически оправданное неприятие смягчено, в нем слышится даже извиняющая нота: люди отдыхают, что с них взять.

Всем этим я вовсе не хочу сказать, что назойливое редакторское вмешательство являлось благом для режиссера. Нет, оно, конечно, нервировало, мешало, унижало. Приходилось выкручиваться по старому российскому правилу: голь на выдумку хитра. О какой уж тут свободе творчества можно было говорить.

***

Как ни важно и занятно само по себе комедийное изображение отдыхающих, оно не является главным в картине. Главное в ней другое. Отнюдь не пародийный рассказ о подлинной и поэтичной страсти. О ее незаметном зарождении и тихом движении. Роковое чувство опалило Алексея Сергеевича и Надежду Андреевну. Оба они не молоды, хотя и не стары. Павлищеву - 42 года, Надежде - под 40, у нее уже взрослая дочь. Почему их охватило неодолимое влечение друг к другу? Искусство уже веками разгадывает эту вечную тайну. Не разгадало, о чем, помнится, сказал как-то мне Андрей Тарковский. И добавил: это и прекрасное, без тайны нет любви.

Впрочем, нет ничего удивительного, что художник Павлищев потянулся к этой изящной, со вкусом одетой женщине с глазами, да простится мне банальное, но верное, сравнение, большими и глубокими, как море. Она разительно отличается от всех других курортниц. И как мило, не броско она кокетничает. Ничто женское ей не чуждо. Надежде Андреевне тоже в пансионате больше ни на ком было остановить взгляд.

Между нашими героями вспыхнула не просто симпатия, а именно любовь. На этом настаивается в фильме. Сменив к финалу холодное "вы" на ласковое "ты", влюбленные строят планы на будущее. Надя беспокоится, понравится ли она матери Алексея. Он не женат. Зато у его подруги есть семья. В ней, видимо, нет ладу. "Посредственная жена посредственного мужа" - не без самоиронии аттестует себя Надежда Андреевна. Фотокарточку же дочери всегда носит с собою.

Еще мы узнаем, что Надежда Андреевна по профессии математик. Она, разумеется, не принимает участие в пересудах и развлечениях своих товарок по пансионату, но и не выступает с морализаторским их осуждением. Изначально дано, что они разного поля ягоды. Портрет героини набросан четко, однако порою красок и полутонов все-таки не хватает. Болотова - Надя чаще всего погружена в молчание. Оно красноречиво, но временами так хочется, чтобы она заговорила или как-то иначе проявила себя. И уж очень целомудренно ведут себя наши герои. Словно боятся подчас прикоснуться друг к другу. Ревнивый муж-режиссер был всегда на страже? Но это, конечно, шутка.

И тут вновь я ловлю себя на споре с самим собою. А, может быть, художественно обоснована такая сдержанность в поведении актрисы, такая ее невыявленность? Зритель призван сам дорисовать образ. В конце концов, разве не ясно, что при нынешнем, или, возможно, всегдашнем дефиците "настоящих" мужчин, еще не старая, красивая и молодая женщина, у которой не очень-то сложилась личная жизнь, сравнительно легко пойдет за тем, кто и собой интересен и выше других по интеллектуальному уровню и манере поведения. Но так уже высок этот уровень у ее избранника?

Павлищев - Адомайтис тоже немногословен. Подразумевается, что за этим скрывается личность незаурядная, погруженная в свой сложный внутренний мир. И вот, наконец, его он приоткрывает, произнося в разговоре с любимой женщиной длинный монолог. "Иногда получается, что человек сам себя губит себялюбием, тщеславием, завистью, эгоизмом, предательством профессии, таланта, данного ему природой. Я вдруг здесь, у моря, только стал понимать, что гораздо больше уважал бы себя, если не суетился бы, не придавал значения всем мелочам, которые так отвлекают меня от главного. Не знаю, зачем все это вам говорю. Иногда стесняешься говорить высокие слова, неловко все, как-то стыдно, кажется, могут не понять. Но уже за спиной полжизни! Думал еще много времени! Но уже сорок два! И все мои устремления, все мечты, многие из которых, как ни странно, осуществились, кажутся мне такими маленькими, ничтожными... А знаете, чертовски хочется - не славы, конечно, нет! А сделать чего-нибудь такое... что-нибудь существенное".

Мысли, выраженные в этих рассуждениях, звучат возвышенно, благородно, но они общеизвестны. Любого художника, если он талантлив и совестлив, настигают, рано или поздно, сомнения и самоедство. Но суть дела в другом. Этот монолог против собственного конформизма мог бы прозвучать и как нечто новое, глубоко героем выстраданное, но он так не звучит. Ибо не подготовлен предшествующим действием и не раскрыт в последующем. Но что же конкретно мешало Павлищеву создавать "что-нибудь существенное" и что для него "существенное"? Непонятно. А, может быть, он просто рисуется перед хорошенькой женщиной, заявляя, что его не волнует слава. Лично я таких равнодушных к славе художников не встречал, да и Павлищев выглядит вполне земным человеком.