Е Громов - Николай Губенко - Режиссер и актер

• Название: Николай Губенко - Режиссер и актер
• Автор: Е Громов
• Жанр: История

---

Этот двойной финал, как и весь спектакль, означал принципиальный разрыв с официозной трактовкой пушкинской трагедии. Любимов и Губенко убедительно показали, что Александр Сергеевич Пушкин оказался необыкновенно созвучным времени своими глубочайшими размышлениями о власти и народе, личности и истории. Времени не только брежневскому, но и нашему, текущему. В спектакле было ясно сказано: не надо идеализировать ни власть, ни народ. С первым - с критикой российского самодержавия, партийное руководство соглашалось, но критика народа - это уже чересчур. Он же у нас творец истории. Он, дескать, ее творил, выбирая Михаила Романова на трон, поддерживая якобы великие реформы Петра I, совершая Октябрьскую революции, и скажу, забегая вперед, свергая большевистский режим. И народ всегда прав. И о нем можно говорить лишь с восхищением с тем, чтобы совершенно не считаться с ним. Самой постановкой вопроса - вслед за Пушкиным - об исторической ответственности народа Любимов разрушал стереотипы советской партократии. Народ-то, о чем явственно свидетельствовал финал спектакля, бывает разным. И кричащим "Ура!" любой власти, и яростно, хотя и не всегда праведно, порою бессмысленно и страшно, бунтующим против нее, и безмолвствующим, равнодушным к любым ее деяниям.

Любопытно, что для доказательства своей правоты в отвержении любимовского спектакля московские чиновники обратились к ученым-пушкинистам. Они, дескать, горло могут перегрызть из-за неправильно истолкованной запятой в пушкинском тексте. Могут и должны это делать. Но, кажется, никто из серьезных ученых не обнаружил в спектакле "Борис Годунов" каких-либо концептуальных ошибок в интерпретации авторского замысла. Напротив, они приветствовали работу Театра на Таганке.

Надо признать, что бдительные чиновники не без основания поняли, что Любимов вкупе с Губенко посягают на высшие устои. Кроме того, в спектакле усмотрели аллюзии на последние месяцы правления бесславного героя "малой земли". А также и на развернувшеюся после его смерти под коверную драку за партийный престол и высшие номенклатурные посты. Такого рода аллюзии, действительно, возникали, хотя внутренняя тема спектакля заключала в себе гораздо более масштабный, философский и этический, смысл. "Борис Годунов", - подчеркивал впоследствии Любимов, - это вещь о совести, о нашей совести, прежде всего. Едино только совесть может нас спасти"10. "Нашей совести", а не только совести царей.

Спектакль закрыли по распоряжению Министерства культуры СССР. Выехавшего за рубеж в отпуск главного режиссера вынудили там остаться, лишив советского гражданства. Театр оказался в тяжелейшем положении. Хлопоты за возвращение Любимова ничего не дали. Желая сохранить свои традиции, труппа хотела, чтобы театр возглавил Н. Губенко, на что аппаратные мудрецы пойти побоялись.

Он станет свободно выбранным главным режиссером Таганки лишь в 1987 году, тотчас начнет компанию за возвращение Любимова. Как уже отчасти говорилось в самом начале книги, весной 1988 года тот, по приглашению Николая Николаевича, приедет в первопрестольную, и, в сжатые сроки, возобновит постановку "Бориса Годунова" с тем же Губенко в главной роли. Наконец-то, спектакль пойдет на публике. С полным успехом, хотя, вероятно, не столь бурным, кипящим, какой он мог бы иметь, выйдя в свой черед.

Театральная критика встретила постановку сочувственно. Отмечалось, что она теперь по-новому звучит и по-новому воспринимается. Как писал в "Литературной газете" Юрий Гладильщиков, "в 1982 году "Борис Годунов" имел иной смысл, чем сейчас. Теперь - трагедия в неразумной силе. Тогда - в бессилии, безмолвии народа, за спиной которого вожди-экстремисты ведут кровавые баталии"11.

Я не вижу смысла в подобном противопоставлении. И в 1989 году, и в 1982 году в спектакле присутствовали обе эти темы. В любом случае, трудно уверенно говорить от имени публики, когда никто не проводил и практически не мог проводить социально-психологических исследований зрительского восприятия любимовской постановки, да еще в его динамике и сравнении дня нового, и дня вчерашнего.

На мой взгляд, и в начале 90-х годов еще более, чем прежде, актуально звучат размышления Пушкина-Любимова и о безмолвии народа, и о непредсказуемых опасностях слепого и жестокого русского бунта, провоцируемого экстремистами всех мастей и рангов. И не менее, чем тогда, судьбоносна важна самая проблема нравственного права на власть и нравственности её самой. Я думаю, что именно эта проблема - одна из осевых в спектакле "Борис Годунов" и в образе верховного правителя России, созданного Н. Губенко.

Театральная критика, пожалуй, еще более придирчива и субъективна, чем кинематографическая. В одной из рецензий утверждалось, что исполнитель центральной роли излишне грузен и самодоволен. Вспомним самое элементарное: пушкинскому Борису - 53 года, а Губенко было тогда под пятьдесят. О каком же возрастном несоответствии может здесь идти речь? Да и в исторических хрониках, как и у Пушкина, нет указаний на то, что царь Борис был, так сказать, худощав.

Теперь о самодовольстве. В некоторых сценах его не лишен Губенко-Годунов. Но разве не понятно, что это лишь внешняя маска, защитная реакция на обвалившиеся на царя и все нарастающие напасти, и смертельные угрозы. На репетиции 88-го года Любимов говорил Губенко: "Надо больше маяться... Ты, как зверь в капкане, в кресле должен сидеть. Не можешь вырваться, прирос трон к тебе. Потри виски, кровь у тебя к голове прилила. Не должно быть тут скулежа. Жестко надо играть..."12.

Актер убедительно раскрывает, что сильный и властный Борис Годунов никому не хочет показать свое душевное смятение. Оно же охватило его всецело. И не только потому, что царь мучается раскаянием о совершенном преступлении, - убийстве по его приказу законного наследника престола. Годунов не может понять, почему его не приемлет собственный народ, который вроде бы вчера был ему совсем послушен и пел славу. Так мы снова возвращаемся к размышлениям о владыке и простом люде. То есть это та же тема: всегда ли прав народ, или он может и трагически заблуждаться.

Губенко наделяет своего героя не только царственной статью, но и немалым человеческим обаянием. Не броским, скорее, угадываемым, домысливаем нами, однако все-таки и реально ощутимым. В сцене мучительной смерти Бориса - одной из лучших в спектакле - Губенко почти убирает "физиологию". Он играет до протокольности сдержанно и в то же время эмоционально приподнято, просветленно. Его герой - меж двух миров. Земным миром, насущными тревогами которого он еще живет, и небесным, для которого таких тревог не существует. Там важно лишь одно: жили ли ты по совести, внимал ли Богу, или не внимал. К слову сказать, Борис Годунов был искренне верующим человеком.

Другой вопрос, что Губенко не сразу "разыгрался" в восстановленном спектакле. Прошло немало лет, и что-то утратилось в его актерской театральной выучке. Да и роль чрезвычайно сложная. М. Швыдкой верно подметил, что "на первых спектаклях Н. Губенко недоставало истинно актерской свободы - он и во время действия продолжал выполнять функции режиссера, контролирующего поведение артистов на сцене. Но к концу сезона в его игре обнаружилась счастливая непредсказуемость, сулящая прорывы в неведомые глубины человеческой души, которые и составляют "звездные мгновения" творчества. Н. Губенко прозрел мучительную раздвоенность героя, устремленного в будущее, пытающегося услышать реальные голоса народа и истории и последовать им, но скованного призраками прошлого, толкающими к бездне. Трагическая необходимость и трагическая невозможность истинного покаяния"13.

Основательно разбирала спектакль и Л. Велихов. Он полагал, что "мощный темперамент н. Губенко, сочетающийся с отточенной актерской техникой, движет сцены с участием Бориса Годунова на тонкой грани безусловного его осуждения и пристального вглядывания в психологию личности, захотевшей построить благоденствие на крови замученного ребенка и потерпевшего крах. Именно с достоевской глубиной понимания противоречий, сжигающих поправшего нравственные основы, по-своему крупного и незаурядного человека, решен образ Бориса"14.

Мне не кажется верным замечание критика о "безусловном" осуждении Бориса Годунова. Его нет у Пушкина, нет и у Любимова и Губенко. Трагический герой вообще не вмещается в ригористические, строгие рамки этических оценок, которые обычно легко применимы к персонажам драмы. Еще раз подчеркну: осуждая Бориса Годунова, мы и проникаемся к нему сложным, противоречивым чувством, в котором временами осуждение переплетается с сочувствием, скорбью и даже порою с восхищением. Сошлюсь хотя бы на ту же сцену его кончины. Так и возникает "достоевская глубина" в интерпретации пушкинской трагедии и её центрального образа.

Логика излагаемого материала увлекла меня из начала 80-х годов в их конец. Надеюсь, что читатель простит мне это. Не хотелось прерывать разговор о "Борисе Годунове". Роль главного героя в любимовской постановке - коронная в театральном творчестве Николая Губенко. И, конечно, не вина ни режиссера, ни актера, что выход спектакля в свет задержался на шесть долгих лет. На афише 1988 года отпечатано крупными буквами: "Постановка - Юрия Любимова - 1982 год".