Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

• Название: Три круга Достоевского
• Автор: Юрий Кудрявцев
• Жанр: Научная Фантастика

Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Московского университета

Монография (1-е изд. — 1979 г.) представляет собой попытку целостного рассмотрения мировоззрения Достоевского, одного из наиболее сложных художников-мыслителей. Автор анализирует проблемы событий­ного, социального и философского плана, поднятые Достоевским. Ориги­нальное прочтение произведений Достоевского, новая трактовка наиболее важных художественных образов дают современное понимание многих идей писателя, его философии человека.

Для философов, филологов, всех интересующихся проблемами твор­чества Достоевского.

Научное издание

КУДРЯВЦЕВ Юрий Григорьевич

ТРИ КРУГА ДОСТОЕВСКОГО

Зав. редакцией Н. А. Гуревич

Редактор Ю. С. Ершова

Оформление художника Е. К. Самойлоза

Художественный редактор Л. В. Мухина

Технические редакторы М. Б. Терентьева, Н. И. Смирнова

Корректоры Е. Б. Витю к, С. Ф. Будаева

Сдано в набор03.08.90. Подписано в печать 17.12.90.

Формат 60X9016. Бумага офсет.

Гарнитура литературная. Высокая печать.

Усл. печ л. 25,0 

Тираж 20 000 экз. Зак. 329. Изд. № 1254.

Цена 3 р. 50 к.

Ордена «Знак Почета» издательство Московского университета.

103009, Москва, ул. Герцена, 57.

Типография ордена «Знак Почета» изд-ва MГУ.

119899, Москва, Ленинские горы

ISBN 5 — 211 — 01121 — X

© Издательство Московского

университета, 1979

© Ю. Г. Кудрявцев, 1991 дополнения

---

В недолговечности здания, построенного по «новому слову», сомнений нет. Это вытекает из убеждения, что построено оно не теми средствами, которые пригодны для строительства. Ими мож­но лишь разрушать. «Хрустальный дворец» топором не строят. Не тот материал. Хрупок. Насилие, безмерное, уведет в сторону от намеченной цели, от «хрустального дворца». Не случайно у Достоевского в «Преступлении и наказании» хрустальным двор­цом именуется трактир. Это символ. Символ того, что для нового общества, все понижающего, трактир и есть хрустальный дворец. Стремились к дворцу — пришли к кабаку: к понижению ценно­стей и к поголовному пьянству. Вот результат насилия.

Достоевский убежден, что люди сбились с пути. Ярко эта мысль выражена в выборе эпиграфа к «Бесам». Это отрывок из «Бесов» Пушкина и строки из Евангелия. Из первого следует: не тот путь, сбились, водит нас кто-то, нечистый, «по сторонам», а не вперед ведет. Во втором выражена надежда на временность «бесовства». Одумаются. При виде негативного результата.

В способности одуматься Достоевский, однако, сомневался. В письмах 1871 года Н. Страхову писатель говорит, что могут не понять истинные причины негативных результатов, обнаружат причины второстепенные и выдадут их за главные. И повторят все снова.

Цель и результат не совпали. Очень велика цена. Очень ве­лики издержки. Издержки — гибель невиновных. Лизавета, по­путно убитая Раскольниковым, никому зла не приносила. Ее убий­ство — это символ всех невинно загубленных. В «Бесах» цена и издержки равны. Там лишь одни издержки. Гибнут только не­виновные. Лизавета же — первая поправка к отточенной, «как бритва», казуистике Раскольникова. Но такова логика пути: идешь на хищника, вынужден бить и честного. К тому же Досто­евский не уверен, можно ли к хищнику-то подходить с его же методами.

Причина того, что результат не похож на цель, в том, что цель была недостаточно четко разработана, а для ее достижения были выбраны ошибочные средства.

Раскольников говорил, что если б кто-то мешал Наполеону начать карьеру, то будущий полководец убил бы его, не заду­мываясь. Возможно. Ибо нередко, как кто-то сказал, «великие кажутся нам великими, потому что мы сами стоим на коленях». Дело, однако, в том, что, по Достоевскому, ложен сам принцип, согласно которому ради добрых дел можно временно (для начала) творить зло. Вступивший на путь зла не сможет иску­пить его. А кроме того, не сможет сойти с этого пути. Начало — основа всего. Искупить же не сможет по той причине, что «вы­чет», плюс и минус, не пригоден, когда дело идет о человеческих жизнях. Тысяча здесь не больше одного.

Опять же, главная беда, однако, в том, что вкусивший крови, покончив с «ростовщицами», может приняться за «лизавет». Труд­но остановиться.

Методы Раскольникова, по Достоевскому, возможны лишь при помутнении рассудка и совести, «когда цитируется фраза, что кровь освежает» [[6, 348]. Тогда же возникает и идея об 110 и 910 человечества — «идея ужасная».

Таким образом, по Достоевскому, неверные посылки, тактика без стратегии не способны изменить жизнь к лучшему.

Понимают ли, однако, это сами социалисты, нигилисты? Они, по Достоевскому, разные — есть честные и есть бесчестные. И понимают по-разному. Достоевский говорит о тех и о других.

Нигилисты показаны Достоевским на разных уровнях. Рас­кольников, Петр Верховенский, Иван Карамазов — разные ниги­листы. Иван Карамазов и Ракитин — также не одно и то же.

Первый серьезный нигилист — Раскольников. У него как но­сителя определенной социальной идеи есть свои особенности.

Немногословен, действует в одиночку. Сам вырабатывает план, сам его осуществляет. Руководитель и исполнитель в одном лице. Всю ответственность берет на себя. Его эксперимент в опреде­ленном смысле — на себе. Ибо он проверяет свою теорию своими действиями. Физически он убивает другого, но духовно себя. Его преступность видна сразу. Не сразу заметен его эксперимент над своей совестью.

У Раскольникова искренние, честные, хотя и извращенные, на­мерения. На первый взгляд, его размышления о низости людей кажутся человеконенавистничеством. Но только на первый. В от­личие от либералов, Раскольников не любит человека вообще, но он способен на сочувствие к человеку конкретному. Он искренне переживает трагедию Мармеладовых, он сочувствует всему нес­частному и ущербному. У него конкретная, а не абстрактная лю­бовь к человеку. И убивает-то он ради конкретных людей. И уби­вает конкретного человека. Тут уж поправка к его человеколю­бию. Но на преступление он идет от любви к людям.

Раскольников способен задумываться над своими действиями, оценивать их, склонен к самоанализу. Ему не присуща катего­ричность суждений. Он способен колебаться (а следовательно, думать). Колеблется до эксперимента (совершать или нет) и после него (донести или нет). Его сбивают с ума люди, хладно­кровно убивающие других. «Нет, те люди не так сделаны; нас­тоящий властелин, кому все разрешается, громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людей в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне; и ему же, по смерти, ставят кумиры, — а стало быть и все разрешается. Нет, на этаких людях, видно, не тело, а бронза!» [6, 211]. Эти лишены мучений. И он как бы завидует им.

Итог романа — Раскольников как будто убеждается в лож­ности своего пути. Вот последние строки. «Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, исто­рия постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомство с новою, доселе совершенно неведомой действительностью. Это могло бы составить тему но­вого рассказа, — но теперешний рассказ наш окончен» [6, 422].

При чтении романа ожидалось, что Раскольников будет вести себя в остроге так же непримиримо, как, скажем, Орлов. Но этого не получилось. Раскольников смирился. Показав тем самым, что он способен задуматься над негативным результатом.

Другой нигилист — Петр Верховенский. Суетлив, хитер, про­нырлив. Многословен. Но того, что на уме, не выскажет. Обра­зован не менее Раскольникова, тот не доучился, этот окончил университет. Активен до предела. Ума большого нет, но есть большие способности обделывать дела. Через четыре дня после прибытия в город — везде свой. Он не борец-одиночка. Органи­зует людей. Для того и активность. Перекладывает на этих лю­дей черную работу. Но кое-что берет и на себя. При убийстве Шатова стреляет сам. Это руководитель, но частично и исполни­тель. Так сказать, «играющий тренер».

Умеет любую ситуацию обыграть в свою пользу. Он не способен кратко выразить свои мысли. Но и из этого извлекает выгоду. Умышленно говорит много, чтоб посеять мысль о своей естествен­ности. И расставляет сети. Умеет подчинить себе других. Его ум в разладе с нравственностью. И работает на разрушение.

Верховенский не верит людям, ни абстрактным, ни конкрет­ным. «На человека положиться нельзя, сами видите» [10, 467], — говорит он Кириллову. Нет у него ни с кем чисто человеческих отношений, все подчинено делу. Совершает дело, как уже гово­рилось, в основном чужими руками. Разрабатывает средства. Методично опутывает нужных ему людей. Шантаж, интриги, ложь, клевета, шпионство, донос — его лучшие средства. Насаж­дает в людях чувство неуверенности и страха. И тоже не беско­рыстно. Все его действия — в тайне. Он стопроцентно фальшив. Лжет и тем, с кем работает.

На вопрос Ставрогина, трудно ли вести дело, отвечает: «Как не надо легче. Я вас посмешу: первое, что ужасно действует, — это мундир. Нет ничего сильнее мундира. Я нарочно выдумываю чины и должности: у меня секретари, тайные соглядатаи, казна­чеи, председатели, регистраторы, их товарищи — очень нравит­ся и отлично принялось» [10, 298]. Перед тем, как войти на за­седание кружка, говорит тому же Ставрогину: «Сочините-ка вашу физиономию, Ставрогин; я всегда сочиняю, когда к ним вхожу. Побольше мрачности, и только, больше ничего не надо; очень нехитрая вещь» [10, 300].

Одно из средств скрепления людей — круговая порука. Дру­гое — общее преступление. Демагогия — тоже не последнее средство. Очень показательна сцена, где Петруша принуждает Кириллова «добровольно» уйти из жизни. Все эти средства — для сплочения людей. У сплоченных одно средство — насилие.

После проявления насилия, убийства Шатова, Петруша про­поведует на фоне общей подавленности прямо противоположное. Низкое выдает за высокое. «Без сомнения, вы должны ощущать ту свободную гордость, которая сопряжена с исполнением сво­бодного долга. Если же теперь, к сожалению, встревожены для подобных чувств, то, без сомнения, будете ощущать это завтра, когда уже стыдно будет не ощущать» [10, 462].

Петруша не только демагог, но и прагматик. «Заметьте, что в качестве реалиста он не может солгать и что истина ему до­роже успеха... разумеется, кроме тех особенных случаев, когда успех дороже истины» [10, 156]. Это мысль Ставрогина. Верная мысль,