Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

• Название: Три круга Достоевского
• Автор: Юрий Кудрявцев
• Жанр: Научная Фантастика

Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Московского университета

Монография (1-е изд. — 1979 г.) представляет собой попытку целостного рассмотрения мировоззрения Достоевского, одного из наиболее сложных художников-мыслителей. Автор анализирует проблемы событий­ного, социального и философского плана, поднятые Достоевским. Ориги­нальное прочтение произведений Достоевского, новая трактовка наиболее важных художественных образов дают современное понимание многих идей писателя, его философии человека.

Для философов, филологов, всех интересующихся проблемами твор­чества Достоевского.

Научное издание

КУДРЯВЦЕВ Юрий Григорьевич

ТРИ КРУГА ДОСТОЕВСКОГО

Зав. редакцией Н. А. Гуревич

Редактор Ю. С. Ершова

Оформление художника Е. К. Самойлоза

Художественный редактор Л. В. Мухина

Технические редакторы М. Б. Терентьева, Н. И. Смирнова

Корректоры Е. Б. Витю к, С. Ф. Будаева

Сдано в набор03.08.90. Подписано в печать 17.12.90.

Формат 60X9016. Бумага офсет.

Гарнитура литературная. Высокая печать.

Усл. печ л. 25,0 

Тираж 20 000 экз. Зак. 329. Изд. № 1254.

Цена 3 р. 50 к.

Ордена «Знак Почета» издательство Московского университета.

103009, Москва, ул. Герцена, 57.

Типография ордена «Знак Почета» изд-ва MГУ.

119899, Москва, Ленинские горы

ISBN 5 — 211 — 01121 — X

© Издательство Московского

университета, 1979

© Ю. Г. Кудрявцев, 1991 дополнения

---

Петруша не только демагог, но и прагматик. «Заметьте, что в качестве реалиста он не может солгать и что истина ему до­роже успеха... разумеется, кроме тех особенных случаев, когда успех дороже истины» [10, 156]. Это мысль Ставрогина. Верная мысль,

Верховенский презрительно относится к науке, к книгам. Он человек дела. В деле человек для него — всегда средство. Инте­ресуется человеком, пока тот нужен. Не нужен — отпустит. Мно­го знающего, но ненужного — уничтожит. Причем чужих Верховенский щадит больше, чем своих. Малейшее их сомнение, укло­нение от общей линии ведет к расправе. А тех, кто с ним сотрудничал, но отошел — беспощадно. Вот характерный разговор Верховенского с Шатовым. Начинает Шатов: « — Я бы желал посмотреть, что вы мне можете сделать?

  —  Вас бы отметили и при первом успехе революции повесили.

  —  Это когда вы захватите верховную власть и покорите Россию?

  —  Вы не смейтесь» [10, 294].

Прав. Зря Шатов смеется. Часы его сочтены. Он будет убит еще до победы. Ибо сил на Шатова хватает уже сейчас. И для этого не нужна верховная власть. Она будет нужна для иско­ренения многих тысяч Шатовых, о чем Верховенский говорит, намечая программу «перевоспитания поколения».

Прагматик Верховенский — за пределами так называемого «абстрактного гуманизма». «Это неопределенное слово честь...» — эти слова принадлежат Петруше и много о нем говорят. Этот человек способен и на личную месть.

Характерен портрет Петруши: лет двадцати семи, повыше среднего роста, волосы длинные, жидкие, белокурые, едва обозна­чены усы и борода. Одет чисто. Не дурен собой, но «лицо никому не нравится». Голова сплюснута с боков и удлинена к затылку, узкий и высокий лоб, мелкие черты лица, нос и глаза вострые, губы длинные и тонкие. Вид болезненный, но герой здоров. Го­ворит торопливо, самоуверенно. Самодовольство, несмущаемость. Слова круглые, сыплет бисером всегда готовых слов. «Вам как-то начинает представляться, что язык у него во рту, должно быть, какой-нибудь особенной формы, какой-нибудь необыкновенно длинный и тонкий, ужасно красный и с чрезвычайно вострым, беспрерывно и невольно вертящимся кончиком» [10, 144]. В этом внешнем портрете отражено и нечто внутреннее. Прежде всего отсутствие глубокой мысли и то, что слово опережает мысль. Но, конечно, может быть, герой в маске. Ибо он постоянно в маске. Лишь изредка он появляется со своим собственным лицом, но с одной целью: чтобы лицо приняли за маску. Где собственное лицо, сказать трудно. Лишь с хорошо его понимающим Ставрогиным герой иногда говорит более или менее откровенно. «Ну-с, какое же мое собственное лицо? Золотая середина: ни глуп, ни умен, довольно бездарен и с луны соскочил, как говорят здесь благоразумные люди, не так ли?» [10, 157].

Оказывается, Верховенский знает свою истинную цену. Но берет себя за эталон. И покушается не на одну старуху, а на сто миллионов.

Преступность его, опирающегося на других, не так внешне бесспорна, как у Раскольникова. Может, убивал, а может, и нет, Но фактически он убийца и организатор цепи убийств. Никаких гуманных целей у него нет.

Ответственность при неудачах перекладывает на других, сам умеет уйти в тень. Анализировать неудачи не способен. К самоанализу — никакой тяги. Задумчивости лишен. Сойти с пути не может.

Почему же он, с такими негативными качествами, держится? Почему его не раскусили? Его раскусывают. С ним рвет Шатов. Кириллов бросает ему: «Вы политический обманщик и интриган» [10, 460]. Ставрогин понимает, что Верховенский «мошенник, а не социалист». Этим не по пути с Петрушей. Верховенские про­цветают в иной среде, в среде безмыслия. Сам Петруша так характеризует эту среду: есть дураки, поклоняющиеся внешнему, есть сентиментальные. «Затем следуют чистые мошенники; ну, эти, пожалуй, хороший народ, иной раз выгодны очень, но на них мно­го времени идет, неусыпный надзор требуется. Ну и наконец, самая главная сила — цемент, все связующий, — это стыд соб­ственного мнения. Вот это так сила! И кто это работал, кто этот «миленький» трудился, что ни одной-то собственной идеи не оста­лось ни у кого в голове?» [10, 298 — 299].

Люди этого склада и выведены в «Бесах». Это пьяница Лебядкин, «почти не понимавший» дела, в которое был вовлечен. Это Эркель, которого Шатов называл дурачком. «Эркель был такой «дурачок», у которого только главного толку не было в голове, царя в голове; но маленького подчиненного толку у него было довольно, даже до хитрости. ...Исполнительная часть была потребностью этой мелкой, малорассудочной, вечно жаждущей подчинения чужой воле натуры, — о, конечно, не иначе как ради «общего» или «великого» дела. Но и это было все равно, ибо маленькие фанатики, подобные Эркелю, никак не могут понять служения идее, иначе как слив ее с самим лицом, по их поня­тию, выражающим эту идею. Чувствительный, ласковый и доб­рый Эркель, может быть, был самым бесчувственным из убийц, собравшихся на Шатова, и безо всякой личной ненависти, не смигнув глазом, присутствовал бы при его убиений» [10, 439].

Очень выразительный портрет. Человек добрый, но мыслить не способный. И доброта его отключается, как только произне­сены гипнотические слова «общее дело». Эркели способны на любое. Рабы слепого исполнительства попадают в руки первого встреченного авантюриста. Добрые в душе, они хладнокровно могут убивать. Эркели — главная опора верховенских.

В компании Верховенского был и стремящийся к «всемирно-человеческой социальной республике и гармонии» Липутин. Сплетник, демагог, деспот, прирожденный шпион. Когда-то на замечание о неряшливости он ответил: «Есть люди, которым чис­тое белье даже неприлично-с» [10, 136]. Исчерпывающая харак­теристика.

Все, окружающие Петрушу, воспринимаются в романе как толпа — «наши». «Недосиженные», по Степану Верховенскому, «угрюмые тупицы», по Ставрогину.

Вот идет у них совещание. Среди уже названных есть и дру­гие. В частности, майор, который «даже в бога переставал веро­вать, чуть лишь проходила ночь» [10, 480]. Заседание бестолко­вое, с оскорблениями вместо доказательств. Люди не понимают даже предмета спора. Оперируют штампами, готовыми лозунга­ми. Голосуют за готовность на решительные и быстрые действия, хотя не знают толком, куда их поведут. Но и не зная одобряют. После слов «общее дело» их разум отключается, они в полной власти стереотипа. Бессильны противостоять демагогии. Вот у не­которых появились сомнения в необходимости убийства. Петруша замечает, что думающие так подкуплены правительством. Напо­вал. Ибо «наши» в постоянном страхе. «Чувствовали, что вдруг как мухи попали в паутину к огромному пауку; злились, но тряс­лись от страху» [10, 421].

Идеи Петруши и пали на эту безличностную почву. Эта поч­ва и есть актив верховенских.

О сути руководителя говорят и подобранные им люди. Они — часть руководителя. Каждый выбирает себе помощников по свое­му подобию. Поэтому в социальном аспекте липутины, эркели, лебядкины... — это тоже Верховенский.

Но в данном случае они вряд ли способны что-либо добавить к характеристике руководителя. Ибо набор низостей у него не­превзойденный. Окружение — лишь малая часть Петруши.

Еще один штрих добавляет к своему социальному портрету сам Верховенский в разговоре со Ставрогиным: « — А слушайте, Верховенский, вы не из высшей полиции, а?

  —  Да ведь кто держит в уме такие вопросы, тот их не вы­говаривает.

— Понимаю, да ведь мы у себя.

— Нет, покамест, не из высшей полиции» [10, 300].

Самое выразительное здесь слово покамест. В нем суть верховенщины. Будет выгодно — пойдут в полицию. Нигилисты это­го рода легко могут превращаться в свою противоположность. Можно ли такое подумать о Раскольникове?

Иван Карамазов. Сам по себе респектабелен. Степенен, серье­зен, немногословен. Немногословность роднит его с Раскольниковым. Но не всегда искренен, что роднит его с Верховенским. Сам лишь теоретик. Действует не сам. Говорить может намека­ми: и задание понято и в то же время есть путь к отступлению — я вам этого не говорил. Сам — в стороне. Его преступность вообще не видна. Его даже не было на месте преступления. Он не убивал. Убивал другой. Но за спиной другого — Иван. Он руководил убийством фактически.

Сам по себе он хочет людям добра, но так его своеобразно понимает, что оно оборачивается злом. Способен задуматься над результатом. Но повернуть с пути не способен. Скорее потеряет разум.

Тем, что Иван способен задумываться, он ближе к Раскольникову. И выше Верховенского. Но только в этом выше. Ибо его портрет дополняется портретом исполнителя его воли — Смердякова. И респектабельность исчезает. Смердякову есть что прибавить к характеристике Ивана. Ложь, коварство, способность к убийству. И большая, чем у Верховенского, маскировка. Вот чем богат Смердяков. И этим богатством он делится с Иваном. Иван же, дополненный Смердяковым, как руководитель исполни­телем, представляет собой тип нигилиста, ничуть не лучший, чем тип Верховенского.