Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

• Название: Три круга Достоевского
• Автор: Юрий Кудрявцев
• Жанр: Научная Фантастика

Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Московского университета

Монография (1-е изд. — 1979 г.) представляет собой попытку целостного рассмотрения мировоззрения Достоевского, одного из наиболее сложных художников-мыслителей. Автор анализирует проблемы событий­ного, социального и философского плана, поднятые Достоевским. Ориги­нальное прочтение произведений Достоевского, новая трактовка наиболее важных художественных образов дают современное понимание многих идей писателя, его философии человека.

Для философов, филологов, всех интересующихся проблемами твор­чества Достоевского.

Научное издание

КУДРЯВЦЕВ Юрий Григорьевич

ТРИ КРУГА ДОСТОЕВСКОГО

Зав. редакцией Н. А. Гуревич

Редактор Ю. С. Ершова

Оформление художника Е. К. Самойлоза

Художественный редактор Л. В. Мухина

Технические редакторы М. Б. Терентьева, Н. И. Смирнова

Корректоры Е. Б. Витю к, С. Ф. Будаева

Сдано в набор03.08.90. Подписано в печать 17.12.90.

Формат 60X9016. Бумага офсет.

Гарнитура литературная. Высокая печать.

Усл. печ л. 25,0 

Тираж 20 000 экз. Зак. 329. Изд. № 1254.

Цена 3 р. 50 к.

Ордена «Знак Почета» издательство Московского университета.

103009, Москва, ул. Герцена, 57.

Типография ордена «Знак Почета» изд-ва MГУ.

119899, Москва, Ленинские горы

ISBN 5 — 211 — 01121 — X

© Издательство Московского

университета, 1979

© Ю. Г. Кудрявцев, 1991 дополнения

---

Новое слово предполагает и ряд других новшеств, для наси­лия вспомогательных. Это издевательство над простыми нормами человеческой нравственности. В записной тетради последних лет жизни Достоевский приводит опубликованное сообщение из Парижа, в котором говорится, что социалисты в театре с верх­них ярусов обливали нечистотами сидящих в партере представи­телей высших слоев. Провозглашается издевательство над свя­тынями, прежде всего над религиозными. Отношение к религии у них примерно такое же, как у Федора Карамазова. А последний размышляет так: «Взять бы всю эту мистику да разом по всей русской земле и упразднить, чтобы окончательно всех дураков обрезонить. А серебра-то, золота сколько бы на монетный двор поступило!» [10, 9, 170].

И все это. для того, «чтобы истина скорей воссияла». В «Бе­сах», в споре с находящейся на заседании кружка студенткой, некий майор говорит: «Я хоть и не верую вполне, но все-таки не скажу, что бога расстрелять надо» [10, 307]. Сам майор не зо­вет к расстрелу бога. Но коль он в споре вынужден это подчер­кивать, значит, кто-то из присутствующих утверждал и подобное.

Новое слово, по Достоевскому, насквозь прагматично. Об этом, в частности, говорится в «Дневнике писателя» 1877 года: «По принципам социалистов все равно — республика, монархия ли, французы ли они будут, или станут немцами, и право даже, ес­ли б вышло как-нибудь так, что им мог бы пригодиться сам па­па, то они провозгласили бы и папу. Они прежде всего ищут своего дела, т. е. торжества четвертого сословия и равенства в распределении прав в пользовании благами жизни, а под каким знаменем — это уже как там придется, все равно, хоть под самым деспотическим» [1895, 11, 194].

Но слово словом, а главное средство — сила. Почему они выбирают лишь это средство? По Достоевскому, из убеждения, что люди добровольно не захотят терять свою волю ради материаль­ного. «И вот в самом последнем отчаянии социалист провозгла­шает наконец: «Liberte, egalite, fraternite, n la mrt» (свобода, равенство, братство или смерть)» [5, 81].

И в этом свете Достоевский недоумевает, почему социалисты жалуются, когда против них применяется сила [ЛН, 83, 379].

Социалисты спешат. Они хотят увидеть результаты своих трудов.

Каковы же эти результаты? В черновых материалах к «Пре­ступлению и наказанию» есть такая запись: «Когда Раскольникову замечают, что до власти он столько пакостей наделает, что» уже потом не загладит, он отвечает с насмешкой:

  — Что же, стоит впоследствии больше добра наделать и по­том сделать вычет + и — , так что, может, и окажется более доб­ра» [7, 159].

Достоевский в своем творчестве и попытался сделать этот вычет. И дал прогноз результата. Особенно в «Бесах»: смерти, смер­ти, смерти. И ничего положительного.

У Достоевского есть одно убеждение — «кулаками не лечат» [ЛН, 83, 144]. Но ведь если отбросить маскировку «бесов», то увидим, что лечить-то они никого и ничего и не собирались. Что касается искренне пытавшихся лечить кулаками, то их резуль­тат обнажен в «Преступлении и наказании»: всеобщее несчастье. «Я не старуху зарезал; я принцип зарезал» [7, 195]. Это итог Раскольникова.

Достоевский, однако, допускает иногда, что этот путь, через кулаки, может привести к «хлебам», к благам материального по­рядка. Но ценой потери духовности. И человек на это не согла­сится: «...кажется, уж совершенно гарантируют человека, обеща­ются кормить, поить его, работу ему доставить и за это требуют с него только самую капельку его личной свободы для общего блага, самую, самую капельку. Нет, не хочет жить человек и на этих расчетах, ему и капелька тяжела. Ему все кажется сду­ру, что это острог и что самому по себе лучше, потому — полная воля. А ведь на воле бьют его, работы ему не дают, умирает он с голоду и воли у него нет никакой, так нет же, все-таки кажется чудаку, что своя воля лучше. Разумеется, социалисту прихо­дится плюнуть и сказать ему, что он дурак, не дорос, не созрел и не понимает своей собственной выгоды; что муравей, какой-ни­будь бессловесный, ничтожный муравей, его умнее, потому что в муравейнике все так хорошо, все так разлиновано, все сыты счастливы, каждый знает свое дело, одним словом: далеко еще человеку до муравейника!» [5, 81].

Не захочет человек материального такой ценой. И его не со­бьешь сравнением с муравьем и демагогией — «не дорос», «не созрел». Эта мысль для Достоевского устойчивая. Ее можно встре­тить в «Дневнике писателя» 1876 года в размышлениях о спири­тизме, в записных тетрадях, в письмах.

Результат — в лучшем случае материальное, но в любом слу­чае утеря духовного, свободы. Вот заметка из записной тетради последних лет жизни: «Конституция. Да, вы будете представлять, интересы нашего общества, но уже совсем не народа. Закрепос­тите вы его опять! Пушек на него будете выпрашивать! А печать-то — печать в Сибирь сошлете, чуть она не по вас! Не только сказать против вас, да и дыхнуть ей при вас нельзя будет» [ЛН, 83, 683].

Достоевский предполагает, что в обществе будут процветать шпионство и доносы, как это было в «обществе» Петра Верховенского.

Целью было братство, результатом будет братоубийство. Про­изойдет не «достижение небес с земли», а «сведение небес на землю» [10, 9, 36 — 37]. И это не только в чисто религиозном пла­не, но и в плане повсеместного духовного упадка в обществе. До­стоевский опасается, что русский народ может поверить такому «новому слову», «и тогда — какая остановка в духовном развитии его, какая порча и как надолго! Какое идольское преклонение материализму и какой раздор, раздор: в сто, в тысячу раз боль­ше прежнего, а того-то и надо чертям» [1895, 10, 43].

Достоевский боится остановки в духовном развитии, топтания на месте, повторения фраз общих и к тому же сомнительных. Писатель считает, что результатом будет создание «церкви ате­истов», создание новых богов. Пример подобного явления дан им в «Бесах», где один подпоручик, видимо, не без влияния Пет­ра Верховенского проделал следующее: «Выбросил, например, из квартиры своей два хозяйских образа и один из них изрубил то­пором; в своей же комнате разложил на подставках, в виде трех налоев, сочинения Фохта, Молешотта и Бюхнера и перед каж­дым налоем зажигал восковые церковные свечки» [10, 269]. Решили, что — с ума. Самое простое решение. Хотя, конечно, помут­нение разума просматривается. Но не только индивидуального.

Достоевский предполагает, что плодами преобразований мо­гут воспользоваться люди, еще более дурные, чем сами преобра­зователи. Хуже, чем Петруша Верховенский, хотя кажется, что хуже уже не бывает. В «(Подростке» один из героев приводит пример аналогичного явления из истории Франции. «Была во Франции революция, и всех казнили. Пришел Наполеон и все взял. Революция — это первый человек, а Наполеон — второй че­ловек. А вышло, что Наполеон стал первый человек, а революция стала второй человек» [10, 8, 247].

Итак, Достоевский допускает, что результатом могут быть «хлебы» ценою свободы. Но есть и иное допущение: и «хлебов»-то не будет — одна кровь. Он даже полагает, что укоренится такое беззаконие, в котором сгорят и его устроители. В записной книж­ке 60-х годов записано: «Революционная партия тем дурна, что нагремит больше, чем результат стоит, нальет крови гораздо больше, чем стоит вся полученная выгода. (Впрочем, кровь у них дешева.) Всякое общество может вместить только ту степень про­гресса, до которой оно доразвилось и начало понимать. К чему же хватать дальше, с неба-то звезды? Этим все можно погубить, потому что всех можно испугать. В сорок восьмом даже буржуа согласился требовать прав, но когда его направили было дальше, где он ничего понять не мог (и где ив самом деле было глупо), то он начал отбиваться и победил. В настоящее время в Европе нужно только возможно больше самоуправления и сво­боды прессы. Но там и это не достигнешь. Общество подозри­тельно и не в состоянии вынесть свободы. Вся эта кровь, кото­рою бредят революционеры, весь этот гвалт и вся эта подземная работа ни к чему не приведут и на их же головы обрушатся» [ЛН, 83, 176].

Это высказано как предостережение от пути «на всех парах через болото», против призыва сразу пройти версту. Достоевский показывает, что верста может быть пройдена, но в обратном направлении. И чтобы идти вперед, надо будет еще наверстать эту версту зигзага. 

На основе только науки, по Достоевскому, нельзя усовершенствовать социальный организм: «...мне вот что кажется несом­ненным: дай всем этим высшим современным учителям полную возможность разрушить старое общество и построить заново, — то выйдет такой мрак, такой хаос, нечто до того грубое, слепое и бесчеловечное, что все здание рухнет под проклятиями чело­вечества, прежде чем будет завершено. Раз отвергнув Христа, ум человеческий может дойти до удивительных результатов. Это аксиома» [1895, 9, 340 — 341]. Рухнет прежде, чем будет постро­ено. В других случаях писатель допускает, что строительство бу­дет завершено, а потом уже рухнет. Просто сдвигаются сроки: «...хотя коммунизм наверно будет и восторжествует, но мигом провалится. Утешения, впрочем, в этом немного» [ЛН, 83, 403].