Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

• Название: Три круга Достоевского
• Автор: Юрий Кудрявцев
• Жанр: Научная Фантастика

Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Московского университета

Монография (1-е изд. — 1979 г.) представляет собой попытку целостного рассмотрения мировоззрения Достоевского, одного из наиболее сложных художников-мыслителей. Автор анализирует проблемы событий­ного, социального и философского плана, поднятые Достоевским. Ориги­нальное прочтение произведений Достоевского, новая трактовка наиболее важных художественных образов дают современное понимание многих идей писателя, его философии человека.

Для философов, филологов, всех интересующихся проблемами твор­чества Достоевского.

Научное издание

КУДРЯВЦЕВ Юрий Григорьевич

ТРИ КРУГА ДОСТОЕВСКОГО

Зав. редакцией Н. А. Гуревич

Редактор Ю. С. Ершова

Оформление художника Е. К. Самойлоза

Художественный редактор Л. В. Мухина

Технические редакторы М. Б. Терентьева, Н. И. Смирнова

Корректоры Е. Б. Витю к, С. Ф. Будаева

Сдано в набор03.08.90. Подписано в печать 17.12.90.

Формат 60X9016. Бумага офсет.

Гарнитура литературная. Высокая печать.

Усл. печ л. 25,0 

Тираж 20 000 экз. Зак. 329. Изд. № 1254.

Цена 3 р. 50 к.

Ордена «Знак Почета» издательство Московского университета.

103009, Москва, ул. Герцена, 57.

Типография ордена «Знак Почета» изд-ва MГУ.

119899, Москва, Ленинские горы

ISBN 5 — 211 — 01121 — X

© Издательство Московского

университета, 1979

© Ю. Г. Кудрявцев, 1991 дополнения

---

Крайне принижены и фактически сведены к водевилям серь­езнейшие сибирские повести «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково и его обитатели». Не замечают философичности этих по­вестей. Глубоко философский образ главного героя «Села...» — Фомы — толкуется чаще всего упрощенно.

Много резких и резчайших суждений высказано по адресу глубочайшего произведения Достоевского «Записки из подполья». В последнее время к «Запискам...» немного подобрели, источник ругательств иссяк. В комментариях к Полному собранию сочи­страненныи способ. Но рассматривая проблему по второму кругу, необходимо заострить внимание не на том, прав или не прав писатель в оценке конкретики социализма того времени. Это част­ность. Проблематика первого круга. Меня здесь интересует-дру­гое: какие черты социализма критикует Достоевский, что он не принимает в социализме. Я не хочу исходить из того широко рас­пространенного метода критики несогласных с близкими нам уче­ниями, при котором в качестве исходного берется тезис: соци­ализм — это хорошо, и все, что-то в нем критикующие, плохи. Известно, что понятием социализма нередко прикрываются и те, кто к социализму не имеет никакого отношения. Известно, что даже одно из чудовищнейших течений недалекого прошлого имело в своем названии слово «социализм». Я имею в виду нацио­нал-социализм в Германии. А потому и не хочу исходить из ка­кого-то стереотипа. Я разберу по существу, какие явления крити­кует Достоевский, говоря о социализме. А это уже покажет, социа­лизм ли фактически критикует Достоевский или его суррогаты.

Достоевский рассматривает социализм как порождение европеизма, несущее гибель и самому европеизму. Это самоуничто­жение Европы.

Достоевского отпугивает в социализме сама, как ему кажет­ся, суть, выраженная в его видении мира, в его понимании мира.

Главное в этом понимании — атеистичность: мир можно уст­роить самим, без бога. Это общее для всего социализма, от Бе­линского до «Интернационалки»: «Интернациоиалка в одном из своих воззваний, года два тому назад, начала прямо с знамена­тельного заявления: «Мы, прежде всего, общество атеистическое», т. е. начала с самой сути дела; тем же начал и Белинский» [1895, 9, 172]. Эта мысль об атеистичности социализма повторяется у Достоевского многократно. При этом бог понимается Достоевским не как вне нас обитающее существо, обладающее сверхразумом, а как совокупность нравственных основ, выработанных христиан­ством (и позднее замутненных его католической ветвью). В со­циализме опора не на нравственность, а на разум. Нравствен­ность если и признается, то лишь как зависимое от разума и им порожденное. Это и означает атеистичность.

В одной из записных тетрадей есть такое замечание: «Соци­ализм — это тоже христианство, но оно полагает, что может до­стигнуть разумом» [ЛН, 83, 290].

Ставку на разум делают у Достоевского Раскольников, а так­же Иван Карамазов и другие. Но, по автору, разум не представ­ляет всего человека, а следовательно, и всей гаммы отношений между людьми. Поэтому доводы разума не являются еще верным отражением действительности.

Кроме того, Достоевский сомневается в разумности самого разума социалистов. Он считает, что их разум ограничен, что со­циалисты «мыслию не орлы». Они огрубляют человека, огрубля­ют действительность. Социалисты опираются не на разум, а на объявленный непогрешимым ограниченный разум. Они не учиты­вают «живой жизни», живого человека. Ставят логику выше жиз­ни, сводят человека к механике. Жизнь может опровергнуть схемы. «Оттого так и не любят живого процесса жизни: не надо жи­вой души. Живая душа жизни потребует, живая душа не послу­шается механики, живая душа подозрительная, живая душа рет­роградна. А тут хоть и мертвечинкой припахивает, из каучука сделать можно, — зато не живая, зато без воли, зато рабская, не взбунтуется!» [6, 197]. Это говорит Разумихин. Но голосом авто­ра. Ибо мысль эта есть и в материалах собственно авторских. В подготовительных материалах к «Преступлению и наказанию» можно прочесть: «Социализм — это отчаяние когда-нибудь устро­ить человека. Они устраивают его деспотизмом) и говорят, что эта самая-то и есть свобода! А чтоб он не очень куражился, то ужасно любят мнение о том, что человек сам одна только меха­ника» [7, 161].

Здесь заострено внимание на бессилии при таком понимании миропорядка устроить жизнь людей. Поэтому жизнь устраива­ется деспотизмом. Признать последний за высокую ценность труд­но. Поэтому происходит подмена понятий: деспотизм называется свободой, свобода — деспотизмом. Все предусмотрено и на тот случай, если человек раскроет подмену. Осознавший ее человек объявляется не самим собою, а плодом, механикой каких-то внеш­них сил, им манипулирующих. Это не человек раскрыл подмену, а чуждые подмене силы из-за своей выгоды так сформировали человека, что он мыслит им в угоду, а потому-то, желая подорвать и т. п., он указывает на подмену понятий. Достоевский об­виняет социализм в софистике, им выработанной и его поддер­живающей. Писатель хочет сказать, что человек сводится к ме­ханике не только от упрощения действительности, но и от необходимости защиты теории, нормальными способами незащитимой.

 Кроме всего прочего, отсюда, по Достоевскому, вытекают уни­жение и обезличивание человека. Путем снятия с него нравствен­ной ответственности. Это результат разума социалистов.

Этот разум приводит к своеобразному пониманию равенства. Равенство понимается как стремление низшего унизить высшего. И объявить, что оба равны. Самому объявить [1895, 11, 70]. По Достоевскому, социалисты, в отличие от христиан, склонны са­ми себя ставить наравне с другими или выше других. Не ожидая своей оценки другими. То же и в материальной области. Вот мысль Достоевского из одного письма 1877 года: «Христианин, т. е. полный, высший, идеальный говорит: «Я должен разделить с меньшимбратом мое имущество и служить всем». А коммунар говорит: «Да, ты должен разделить со мною, меньшим и нищим, твое имущество и должен мне служить». Христианин будет прав, а коммунар будет неправ» [П, 3, 256]. Достоевский хочет сказать, что социализм и благородство несовместимы.

Достоевский, таким образом, проводит мысль, что осознание действительности социалистами, уповающими на разум, на основе атеизма, неадекватное, упрощенное. И с таким-то осознанием со­циализм пытается занять место бога и перестраивать мир.

Каждая теория, преследующая какие-то нововведения, должна включать в себя разработку цели, ведущих к ней средств, пред­видение результата, цели соответствующего, предвидение пред­положительной цены, а также должна предусмотреть избежание издержек.

Как, по Достоевскому, решается эта проблема в социализме?

Цель — это счастье людей. В чем, однако, оно заключается? «Счастье есть власть» [7, 203] — это мысль для Родиона Расколь­никова. Согласно другой трактовке, счастье — в обладании мате­риальными благами. Вот суть одной из листовок Петра Верховенского: «Напечатано вдруг, чтобы выходили с вилами, и чтобы помнили, что кто выйдет поутру бедным, может вечером воро­титься домой богатым...» [10, 212]. В качестве цели называют и братство.

Достоевский считает, что практически цели в социализме разработаны нечетко. В «Дневнике писателя» 1873 года он прямо говорит, что вся мысль социалистов пока направлена на разру­шение старого, а как устроить новое общество — это еще не раз­работано. Действовать хотят без четкой программы. Цели абст­рактны. Основное внимание уделяется проблеме средств.

Главное средство — это сила. Братство, счастье надо строить силой. «Сила, сила нужна: без силы ничего не возьмешь; а силу надо добывать силой же...» [6, 147]. Это мысль Раскольникова, пытающегося решить общественные проблемы топором. Топор — одно малое зло ради большого добра. Вывод сделан на основе своеобразного осмысления действительности — разумного осмыс­ления. Арифметический расчет показал, что бедствуют многие, процветают немногие. Причем нередко процветают бесполезные, бедствуют способные принести пользу. Пусть многие и полезные, применив топор, возьмут средства у немногих и бесполезных. Та­кой разговор слышит Раскольников. Но такой разговор происхо­дит и внутри его самого.

Раскольников принимает теорию, согласно которой ради боль­шого блага малое зло позволительно: «...единичное злодейство позволительно, если главная цель хороша. Единичное зло и сто добрых дел!» [6, 378]. Так разъяснил мысль Раскольникова Свидригайлов. Сам Раскольников тоже четок: «Что делать? Сломать, что надо, раз навсегда, да и только: и страдание взять на себя! Что? Не понимаешь? После поймешь... Свободу и власть, а глав­ное власть! Над всею дрожащею тварью, и «над всем муравейни­ком! Вот цель! Помни это!» [6, 253].

У Раскольникова есть размышления о средствах, об их пригодности, есть мучения. Он пытается себя успокоить тем, что все в обществе поступают так. Он говорит, что кровь льется как шампанское. И в случае удачи удел льющих — не острог, а высшие посты в обществе. На возражение, что это иное, чем его случай, ге­рой говорит: «А! не та форма, не так эстетически хорошая фор­ма! Ну я решительно не понимаю: почему лупить в людей бом­бами, правильною осадой, более почтенная форма?» (6, 400]. И тут он, к сожалению, прав. Это то же самое. И его жжет мысль, почему убийцы тысяч, миллионов — на свободе, а он убийца двух человек — в острог. А те повелевают, вершат правосудие.