Джон Килленс - Молодая кровь

• Название: Молодая кровь
• Автор: Джон Килленс
• Издательство: Издательство иностранной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1959

Я горжусь тем, что мой народ, живя в столь бесчеловечных условиях, сумел сохранить свою человечность и свои дарования. Запомним, что действие романа «Молодая кровь» относится не к дедовским Временам, а к современности: в описываемый период негр Джо Луис стал чемпионом мира по боксу, а негритянский композитор Дюк Эллингтон получил широкое признание своего таланта. Вместе со старшим поколением наша молодежь горячо реагирует на все касающееся ее судьбы — это показали, между прочим, недавние события в Литл-Роке.

Пол Робсон

Москва, 1 января 1959 г.

---

— Он напустился на меня за то, что я сегодня ходил с тобой купаться. — Оскар как будто забыл о своих ранах, пока говорил с Джимом, а сейчас снова почувствовал мучительную боль — стучало в висках, до головы и дотронуться было нельзя. — Погляди, как он мне голову расшиб! Наверно, убить меня хотел. — Джим стоял, не двигаясь с места. — Ты только погляди! — умолял Оскар.

Джим протянул руку и нащупал возле виска сгусток запекшейся крови.

— Ну чего же ты от меня хочешь? Что я, доктор, или полицейский, или еще кто-нибудь?

Оскар по голосу заметил, что Маленький Джим смягчился.

— Я думал, может, вы мне дадите немножко перекиси, скипидара или какого-нибудь другого средства и позволите сегодня переночевать у вас.

— Что ж ты не пошел к своим могущественным белым друз… — Джим умолк и пристально поглядел на Оскара. — Погоди, я поговорю с отцом. — И он пошел к крылечку.

Оскар ждал, стараясь уловить, о чем спорят шепотом Маленький Джим и его отец, томясь от тревоги, усталости, боли, не зная, что ему делать. И, тронутый их сочувствием, облегченно вздохнул, когда Джим, отойдя от отца, сказал ворчливым, незнакомым голосом:

— Ладно, Осей, заходи, что-нибудь сейчас придумаем

— Нет, погоди минутку, сын. Постой с ним немножко, — сказал Большой Джим. — Я пойду поговорю с мамой. Она хозяйка!

Оскару запомнились серьезные черные лица людей, которые хотели ему верить, но не могли, и нежные черные руки, смазавшие его раны, и густой горячий суп, успокоивший его, словно лекарство, и прохладная, беззвучная ночная тишина, когда он лежал на полу рядом с Маленьким Джимом. Ему удавалось забыться на десять-пятнадцать минут, а иногда на полчаса, но, проснувшись, он не мог понять, спал ли он или это ему казалось. Глаза его привыкли к темноте, и он даже различал коричневое армейское одеяло, разделявшее комнату на две половины: в одной спал он с Джимом и остальные ребята, в другой — Большой Джим и Мэйми Килгроу. Хоть бы заснуть! Или пусть проснулся бы Джим и можно было поговорить! В голове проносились миллионы мыслей. Все сегодняшнее казалось сном, а не явью: разве ему не снится, что он лежит рядом с неграми, дышит одним с ними воздухом, — он, белый человек, сын мистера Джона Джефферсона!

Оскар вспомнил, что однажды, когда он был еще совсем маленький, отец за обедом добродушно рассказал, как он только что пробил дырку в черепе одному нахальному черномазому, и мать спросила, зачем он убил его.

— Как зачем? — отвечал отец. — Только позволь кому-нибудь из этих черных скотов нагрубить белому человеку, мигом все выйдут из повиновения!

Один из старших братьев Оскара, Джон второй, сказал:

— Почему бы не сделать так: пойти и перебить всех черномазых и разом покончить с ними?

— Что? — расхохотался отец. — Хорошенькое Вдело! Тогда вся плантация за одну неделю развалится к дьяволу. Неужели ты думаешь, что можно заставить белую шантрапу работать так, как работают негры? Никогда! Вот поэтому и надо для примера наказать одного-двух черномазых, чтобы другим лодырям было неповадно. — Отец протянул руку и ласково потрепал Джона Второго по голове.

Оскар повернулся на бок, вглядываясь в фигуру Джима, лежавшего рядом с ним на полу. Джим, не просыпаясь, перекатился в его сторону, и Оскар почувствовал теплое дыхание чернокожего мальчика на своем белом лице.

Джим приоткрыл глаза и уставился на Оскара.

— В чем дело? Почему ты не спишь? Оскар вдохнул ночной воздух.

— Твоя семья очень хорошо отнеслась ко мне. — Пустяки. Наши ко всем хорошо относятся, — возразил Джим.

— Ну все-таки, пустили к себе в дом, приняли так, хотя я… Приняли, как сына… Я никогда этого Не забуду… — что-то сдавило Оскару горло.

Голос Джима вдруг потеплел:

— Слушай, Оскар Джефферсон, все это пустяки. Мои родители — христиане. Папа по-христиански относится к людям, и мама тоже. Но белому человеку он не верит — ни живому, ни мертвому, хотя, если какой-нибудь белый захочет сделать первый шаг, па будет только доволен. Но даже если бы папа и поверил белому, — в голосе Джима опять послышались суровые, резкие нотки, — он бы все равно держал ружье наготове.

Оскар слушал, стараясь запомнить слова Джима,

— Я вас отблагодарю за это когда-нибудь, увидишь!

— Не надо, Осси. Не в этом дело. Не надо нас благодарить. Довольно будет и того, что ты лишний раз подумаешь, прежде чем обозвать цветного человека черномазым, и зарубишь себе на носу, что белая раса ничуть не лучше черной. — Он говорил сердито и запальчиво, точно Осси собирался с ним драться. — Никогда не прячь руки в карманы, когда видишь, что линчуют негра! Словом, будь человеком, а не подлым, тупым крэкером! Оскар глотнул слюну.

— Мы товарищи, правда? Скажи, Джим, разве мы не можем быть с тобой товарищами?

— Я готов, пожалуйста, только знай: я такой же; как мой отец. Я держу ружье наготове. — Маленький Джим тихонько засмеялся, как всегда, когда ему было не до смеха.

Под утро Оскар Джефферсон проснулся. Спал он часа три или четыре подряд. Еще не начало светать, а из-за дома и с крыши — со всех сторон неслись громкие звуки пробуждающегося дня. Чирикали птицы, стрекотали сверчки и цикады, каждый по-своему приветствовал утро. Тявкали собаки, кудахтали куры, где-то вдали кричали петухи. Оскар и забыл о том, что бывает такой предрассветный концерт. Он словно впервые слышал его и дивился: как же так — ведь каждое утро до него доносились эти звуки, а он был глух. Сейчас все это казалось ему дивным рождественским гимном, и он не мог понять, что люди спят и не слышат его. Оскар посмотрел на Джима и угрюмо усмехнулся в темноте. Потом, пошатываясь, встал, захватил свои башмаки, вышел на крыльцо и, обувшись, спустился во двор за нуждой. Утренний воздух ласкал его усталое тело, проникал в легкие. Он смотрел на небо и глубоко, неторопливо вдыхал в себя прохладу, зелень, свежесть, новизну и чистоту зарождающегося дня.

Потом Оскар вернулся и с порога заглянул в комнату. Кто-то там зашевелился, и он поспешно отступил от двери, на цыпочках обогнул хижину и направился домой. Ему хотелось подождать, пока Джим и его родные встанут, чтобы еще раз поблагодарить их, но он боялся, что они будут настойчиво звать его к столу, а им и самим-то вряд ли хватает пищи.

Он еще придет к ним и поблагодарит их. Он будет приходить часто-часто, если они позволят. Оскар шагал на восток, к своему дому, где ждал его отец; и оттуда, с востока, ему навстречу занимался новый день. Из-за пушистого хлопкового одеяла, из-за серо-синей пелены злаков вставало золотисто-желтое, огненно-красное солнце. Оскар думал об отце, ожидающем его, и о Килгроу с ружьями наготове. И Оскар был уже мужчина — вернее подросток, но он быстро становился мужчиной, как его отец; будь проклят его отец!

После ночи, которую Оскар провел у негров, они с отцом заключили нечто вроде перемирия, и отец больше не пытался его бить. Одним из условий было, что Оскар не должен якшаться с мальчишкой Килгроу, и отец с утра до вечера следил за ним. Оскар встречался с Джимом лишь тайком. Вечером, в темноте, он уходил к неграм в деревню. Иногда они сидели с Джимом на заднем крылечке и болтали о всякой всячине. Иногда ссорились по пустякам, а бывало, что у них доходило и до драки — все из-за негритянского вопроса; о чем бы они ни говорили, вечно вставал между ними этот вопрос. И Джим ничуть не уступал, словно нарочно искал повод для ссоры.

Как-то поздно вечером они сидели по обыкновению на крыльце. Оскар был в прекрасном настроении. «А хорошая у Джима семья, — думал он, — хоть все они и дерзкие, как черти». И вообще сегодня все казалось ему хорошим. Он покосился на Джима, потом долго сидел, глядя во мрак.

— А знаешь, — сказал он Джиму, — про твоего старика говорят: Большой Джим — самый сильный малый на плантации Уилкокса. По-моему, это правда.

Некоторое время Джим молчал, наблюдая россыпь звезд в вечернем небе. Потом он заговорил, голос его был спокоен, но чувствовалось — весь он напрягся как струна.

— Знаешь, парень, ты мне сейчас напомнил историю, которую на днях мне рассказывали про одного негра из Вейкросса. — Джим сплюнул табачную. жижу. — Этот негр… рослый такой дядя, громадина негр… идет он как-то по улице по, своим делам. К нему подходит какой-то крэкер и спрашивает: «Эй, малый, куда идешь?» А негр посмотрел на него и говорит: «Мистер Белый, скажите мне, пожалуйста, сэр, вот что: каким же еще верзилой должен быть человек, чтоб его называли мужчиной?»

Вот и все, что сказал Джим. Он сидел и молчал, время от времени сплевывая табачную жвачку, а Оскар не понимал, в чем тут соль, и чувствовал себя дурак дураком. Он старался найти в рассказе скрытый смысл, столь ясный, по-видимому, для самого Джима, и не знал, засмеяться ли ему или пропустить это мимо ушей. А потом подумал: ведь он же белый, а Джим черный, и черт побери его нахальную черную душу!