Андрей Осипович-Новодворский - Эпизод из жизни ни павы, ни вороны

• Название: Эпизод из жизни ни павы, ни вороны
• Автор: Андрей Осипович-Новодворский
• Издательство: «НАУКА»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005

Новодворский Андрей Осипович — русский писатель. Публиковался под псевдонимом А. Осипович. Происходил из обедневшей польской дворянской семьи. Умер в 29 лет от туберкулеза. Печатался в "Отечественных записках". Творчество писателя относят к щедринской школе.

---

— Да ты бы ее в комнату ввела, переодела да чаем напоила! — напомнил я жене, потому, признаюсь вам, мне самому стало жаль девку.

Ну, переодели ее, вышла она в первую комнату — эге-ге! куда что девалось! Глаза большие, смотрят боязливо и ласково, на женины стали похожи, хотя у той голубые; осунулась вся, покашливает, волосы — смотреть не на что; а была, доложу вам, косища по пояс!.. Но позвольте мне минутку отдохнуть. Я покурю и соберусь с мыслями, — заключил Живучкин. — Ицко! — обратился он затем к шинкарю, — вынеси-ка моему дураку рюмку водки, а то он там, чего доброго, расплачется…

Из всех поэтически уединенных избушек-«шалашей», к которым так часто стремятся мечты романических девиц, когда у них заведется «милый», а следовательно и немедленное поползновение к глубочайшему уединению вдвоем, самая поэтическая, несомненно, та, в которой обитал Марк Силыч Абрамов. Она даже на избу не похожа, а представляет по виду круглую кучу соломы, потемневшей от времени и кое-где поросшей нежною травкою. Стены низки и подходят цветом к крыше, а оконца так малы, что их можно заметить только в нескольких шагах расстояния; что же касается до трубы, возвышающейся как раз посреди крыши, то она так хитро сплетена из хворосту, что даже в нескольких шагах нельзя разобрать, заправская это труба или гнездо аиста. С заднего фасада к избе приросли два грибообразных сарайчика. И вся эта живописная группа соломенных кучек как бы брошена сверху на маленькую полянку огромного дубового леса.

Марк Силыч имел обыкновение просыпаться раньше своего петуха, восседавшего вместе с шестью хохлатыми курицами на лестнице чердака, в темных сенцах. Но с некоторого времени, а именно, чтоб не соврать, этак с конца лета, и в особенности накануне первых чисел, он (кажется, с петухом нельзя смешать), можно сказать, не спал ночи напролет и беспокойно ворочался на своей постели, пока не забрезжут первые лучи начинающегося дня и не осветят весьма оригинального беспорядка в обиталище полесовщика. Марк Силыч занимал именно это скромное социальное положение в одном из лесничеств N-ского товарищества. Эти первые лучи начинающегося дня заставляли Марка Силыча порывисто вскакивать с теплого ложа, раскинутого на земляном полу, в углу, и такого состава: охапка сена, прикрытая старым мешком, вместо подушки и бурка вместо одеяла. Расставшись с постелью, Марк Силыч протягивал руку к опрокинутой вверх дном кадке, где лежали принадлежности его туалета, и начинал одеваться. Если мы теперь застенчиво отвернемся от него, то заметим прежде всего большой ушат у кухонной печки. Это одна из самых видных вещей в горнице. Она служит Марку Силычу две службы: во-первых, он умывается над нею по утрам, набрав в рот воды, а во-вторых, кормит из нее свою свинку Машку, собственноручно накрошив туда крапивы и прочей дряни, обмешав отрубями и облив водою. Затем, по реальному значению и художественной рельефности, следовал маленький стол, накрытый грубой скатертью, и низенькая вбитая ножками в землю скамейка около. На столе стояла большая глиняная кружка с водою. Другой мебели и посуды не было, если не считать полуштофа водки, хранившегося в печке, за заслонкой, вместе с огромным ломтем хлеба, разрезанного на части и густо обсыпанного солью. Хлеб был спрятан в печку во избежание поползновений на него со стороны мух, а подчас и воробьев. Марк Силыч по утрам выпивал рюмку водки и закусывал хлебом вместо чаю, который был ему не по средствам.

Но вот он, одетый в свой единственный костюм и вместе как бы форменный мундир, с медным рожком через плечо, с великолепной нагайкой из козьей ножки в руке, верхом на серой кобыле. На нем большие сапоги, соломенная шляпа собственного изделия, покрывающая огромными полями его продолговатое загорелое лицо, обрамленное густою русою бородою, затылок и даже часть груди, виднеющейся из-под грубой малороссийской рубахи, и, наконец, старая визитка, куцая и рыжая, как спелая греча. Если б ему хорошая кобыла, то он положительно имел бы бравый, внушительный вид. Но, к несчастию, данная кобыла безнадежно подгуляла: не говоря уж о хромоте на обе передние ноги, она, кроме того, отличалась такою редкою худобою, что седло приходилось ей не впору, и Марк Силыч принужден был довольствоваться одною седельною подушкой с перекинутыми через нее стременами.

Это, скажем уж кстати, был самый экономный и хозяйственный человек, может быть, во всем крае. Полесовщики, его сослуживцы, с уверенностью говорили, прямо ему в глаза и за глаза, что он со временем будет иметь не только чай, но даже корову и другую корову, а при удаче и третью корову, а там, даст Бог, и женой обзаведется.

В характере Марка Силыча действительно было много черт, оправдывавших такое лестное о нем мнение. Например, хоть бы эта самая свинка. Марк Силыч нашел ее во рву таким несчастным поросенком, с перебитой задней ногой, что с уверенностью можно сказать, ни один молодой человек во всем мире не обратил бы на него ни малейшего внимания. А потом ее в двенадцать рублей ценили! Или куры? Ведь он их как добыл? Этого уж положительно ни один молодой человек не сделает. Он купил наседку с цыплятами, проездом через село, и торжественно привез покупку в решете, восседая, по обыкновению, верхом на своей кобыле. Ему стоило много труда выкормить цыплят, зато трогательно было видеть, как он потом щупал этот пернатый народ, скромно опуская глаза и как бы извиняясь за беспокойство. На заре он обходил свой участок леса и переходил в чужие, если предстояла работа вместе с другими полесовщиками; потом куда-то исчезал, и только рожок лесничего мог заставить его выйти из таинственного убежища. Его часто видели разгуливающим при луне по лесным дорогам, причем он всегда сворачивал и пропадал в чаще, как только с кем-нибудь встречался. Сидя на своей кобыле, он часто бросал поводья, скрещивал на груди руки, опускал голову и имел вместе с своею лошадью такой печальный вид, словно оба они только что похоронили друга или лишились места. А это всё от любви. Так по крайней мере объясняли те же полесовщики. Но раз уже мы дошли до этого пункта, то дальше нет надобности мучить и удерживать Марка Силыча. Пусть наконец окончится этот бесконечный день и пусть он (то есть Марк Силыч, а не день) наконец мчится во всю прыть разбитых ног своей Росинанты — к лесничему якобы за жалованьем.

Домик с соломенною крышею, с крыльцом и плетеной оградой вокруг, на опушке леса, у большой дороги. Сквозь признаки скромного достатка пробивается убожество. Деревянный пол в передней комнате, красненькие занавески на окнах, ковер над кроватью, помещающейся тут же, и диванчик, на котором, при свете керосиновой лампы, Марк Силыч обыкновенно ожидает приезда лесничего из конторы — с деньгами. Впрочем, Марк Силыч теперь вовсе не думает о деньгах. Его мысли заняты Прасковьей Семеновной. Можно это объявить без проволочек и экивоков.

Вот она вошла, тихо, словно крадучись, и бессильно опустилась на стул, кашлянув два раза при этой оказии. Марк Силыч отвесил ей большой поклон от чистого сердца. Она слегка кивнула головою; потом они встретились глазами и долго наблюдали друг друга. Это их первая встреча. До сих пор Марк Силыч видел ее только мельком, из другой комнаты. Она была в ситцевой розовой блузе и чрезвычайно истрепанной коричневой юбке, скроенной, однако ж, когда-то со всеми необходимыми финтифлюшками и затеями. Ее костюм и руки носили следы недавней стряпни. Она была, очевидно, нездорова. Лицо было несколько желтовато, глаза глубоко вошли в свои впадины; на лбу, над прямыми, резко очерченными бровями, частыми нитями легли мелкие морщинки. Марк Силыч заметил еще, что у нее были очень редкие волосы, а маленькая косичка сзади возбуждала сожаление. Что же касается Прасковьи Семеновны, то она увидела прежде всего глаза Марка Силыча — голубые, яркие, чрезвычайно упорные, словно он хотел пронизать ее насквозь. Потом, с чрезвычайно выгодной стороны, представился ей высокий лоб скромного гостя, очень изящно обрамленный откинутыми назад светлыми волосами. Кроме того, возле небольших усов пролетало у него выражение необыкновенного собственного достоинства. Прасковья Семеновна взглянула раз на этот лоб, еще раз взглянула и наконец спросила: «Вы давно здесь служите?» Он приятно нагнулся вперед и сказал, что не так чтобы очень давно, а месяцев шесть. Затем разговор истощился. Через несколько минут уже Марк Силыч спросил: «А вы давно изволите здесь быть?» Она живет здесь тоже месяцев шесть. Ответ Прасковьи Семеновны как будто напомнил что-то ей самой, и она снова бросила взгляд на Марка Силыча. В эту минуту кто-то толкнул дверь, и в комнату вбежала небольшая, но очень вертлявая свинья. Прасковья Семеновна немедленно бросилась выгонять непрошеную гостью. Марк Силыч, как вежливый кавалер, притом с прекрасной нагайкой в руке, начал ей помогать, и они столкнулись у двери.