Андрей Осипович-Новодворский - Эпизод из жизни ни павы, ни вороны

• Название: Эпизод из жизни ни павы, ни вороны
• Автор: Андрей Осипович-Новодворский
• Издательство: «НАУКА»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005

Новодворский Андрей Осипович — русский писатель. Публиковался под псевдонимом А. Осипович. Происходил из обедневшей польской дворянской семьи. Умер в 29 лет от туберкулеза. Печатался в "Отечественных записках". Творчество писателя относят к щедринской школе.

---

В эту минуту из сеней заглянула небольшая фигура еще молодого хохла в бараньей шапке, рыжей, намокшей до последней степени свите и с длинным кнутом в руках. То был кучер г. Живучкина.

— А що, пане, долго ще мы тут мокнуть будем? — Он стоял боком и глядел в сторону. Г-н Живучкин повернулся с такой живостью, словно у него в сиденье находилась стальная пружина, и уставил на вошедшего серые маленькие глазки, подавляя его грозным молчанием. Оно длилось очень долго; наконец кучеру стало неловко.

— Бо и кони йсти хотять, — заговорил он мягко, как бы оправдываясь. Г-н Живучкин словно ждал именно этих слов. Он вскочил с места, одним прыжком очутился возле несчастного возницы и схватил его за шиворот, прежде чем тот успел принять меры предосторожности.

— Ах ты, морда собачья!.. — Г-н Живучкин методично встряхивал свою жертву. — Гадина ты этакая! Да я тебе голову сорву! Он тут командовать будет! Да я тебя, мерзавец ты этакий, живым вот тут съем!.. Пшел!

Дверь хлопнула, кучер полетел наружу, а г. Живучкин вернулся на свое место, вытирая пот с низенького, вогнутого лба, наполовину прикрытого кудерками рыжеватых волос, и слюну, обильно накопившуюся в углах тонких, нервно подергиваемых губ. Затем он сделал и закурил папиросу и очень скоро успокоился, объяснив, впрочем, предварительно следующее:

— Поверите? — Он нагнулся вперед и приложил руку к сердцу. — Третий год я здесь лесничим служу, пять кучеров переменил — и все вот такие мерзавцы, как на подбор… Это они от завода. У меня лошади, экипаж, кучер — всё заводское. Он десять рублей получает. «Кони!» — говорит… Ах, сволочь этакая! Понимаете, что это значит? Завтра в конторе как собака будет брехать, что я по целым дням лошадей голодом морю, а овес красть будет. Оправдание есть, что у скотины ребра пересчитать можно…

Здесь путешественник без речей выразил глазами некоторое непонимание. Г-н Живучкин подумал минуту и пояснил:

— У нас, надо вам заметить, заводское хозяйство. Два сахарных завода. Товарищество. А распорядителем и главным хозяином — Мори, француз. Вот что вы изволили от последней станции проезжать местечко Обреченное, села потом по сторонам: Загуляевка, Жидовцы, и еще есть леса, сколько глаз хватит направо и налево, — всё это наше. И еще почти целую станцию вы по нашим имениям будете ехать… Сами свекловицу сеем, свой хлеб имеем, а леса хватит сколько угодно: на тридцать участков разделен. У нас три лесничих и один обер-лесничий… Здесь, милостивый государь, бывшие имения графа Прогорелова, княгини Завязкиной, генерала Уфимского — всё в наших руках соединилось! Вот у нас какие порядки!

Г-н Живучкин выпрямился на своей скамье, растопырил локти рук, по-прежнему упертых в колени, и смотрел на путешественника без речей гордым, вызывающим образом. Но вдруг, как бы спохватившись, придал своему длинному туловищу обыкновенное, несколько согнутое, положение и продолжал:

— Да! я теперь как раз на хорошую дорогу выехал. Я хотел вам рассказать, как всё это произошло. Позвольте по порядку. Я человек откровенный и потому прямо скажу, что язва коснулась отчасти моего собственного семейства. Я, нужно вам знать, уже десять лет женат и имею троих детей. Жена у меня, без лести скажу — слава Богу! — смирная, послушная; один только был недостаток: очень уж эти книжки любила. Не подумайте, что я совсем против: я хотя и не ученый человек, но понять это могу. Отчего и не почитать! Особливо ежели прислуга кругом. «Эй, подай то, подай другое!», а барыня, извините за выражение, лежит себе на кровати, брюхом вверх, да этими самыми фантазиями… Хорошо. А позвольте узнать, как вы полагаете, если в доме только одна прислуга, а иногда и той нет, и на дворе две коровы? Нужно их выдоить или нет? Потом гуси. Ведь не пригнать их вовремя да не запереть, так до одной штуки наши мужички выкрадут. Так и не увидите. Так же точно курица, ну там поросенок какой, как обыкновенно в хозяйстве. Теперь, скажем, я поехал по службе. Нужно мне пообедать, позвольте узнать, или нет? Тут уж, извините, если бы она, подлая, развернулась мне с книжкою, так я бы голову с нее сорвал, в гроб уложил бы!..

Г-н Живучкин покраснел, поднял голову и вообще имел такой устрашающий вид, что шинкарь на всякий случай отошел от своей двери и на минуту скрылся.

— А главное, — продолжал лесничий через минуту, — брат ее беспокоил. Понимаете? ученый-разученый, на нашего брата смотреть не хочет, такой барин, словно у него сто тысяч в кармане… Х-хе! Домечтался! Тю-тю… Понимаете? Уже несколько лет, как это случилось. Он тогда в Киеве был. Моя — рев было подняла, но я ударил кулаком по столу — молчать! Этого уж не позволю! У меня отец — заслуженный, братья — верою и правдою… Ну, прошло время, обыкновенно заботы, то, другое, забылось… Вот теперь я как раз пришел к тому, о чем хотел вам рассказать. Приехала к нам, изволите ли видеть, женина сестра. Две сестры у жены есть, взрослые девки. Пока, знаете, еще до случая с братом, им кое-как жилось. Впрочем, при брате только одна, что к нам приезжала, околачивалась, а другая уже давно в экономках где-то лямку тянет. Ну а потом пришлось моей барышне самой промышлять, после, понимаете, окончания всех формальностей; потому — ее полгода из города не выпускали и даже, коли всё говорить, под замком держали. Так к нам и явилась. Пускай поживет, думаю себе, сделайте одолжение. На кухне ли что пособить, либо там с ребятами, а то и по части шитья — всё помощь; ну а уж за это она у меня, даст Бог, без башмаков ходить не будет. И ей выгодно: всё лучше у своих, чем у чужих, болтаться, — так или нет? Притом старшего сынишку нужно было грамоте подучить. А она, знаете, тоже ученая, даже парле-ву франсе. Однако я бы, признаться, не держал ее, если бы ее разве там, знаете, обстоятельства не пообщипали да спеси этой не поубавили. Прежде — года два, надо вам сказать, я ее не видал — смотрит, бывало, королевой, говорит, словно милость делает. И всё нарочно такие слова, чтобы понятнее было: «логика, анализ, общественный инстинкт» — всего не припомню. И сначала скажет, а потом сейчас же спросит: извините, вы понимаете, что такое логика либо этот самый анализ? И пойдет будто объяснять, с этакой улыбкой, что какой, мол, ты есть несчастный, необразованный человек. Я уж вам всё скажу: ужасно я боялся этой ее улыбочки: стыдно, да и всё тут — ей-богу! Поверите, так она меня оболванила, что я дома словно чужой стал. Бывало, приеду из лесу, подкачу под крыльцо и, еще не слезая с брички, крикну: «Эй, Домна (это моя жена Домна), обедать!» Ну и вхожу, как обыкновенно хозяин. Там крикнешь, тут подтянешь — шевелись! Ребята, так те по углам, бывало, со страху попрячутся. Я их сейчас оттуда: «Отчего с отцом не поздороваетесь? Это вас мать научила от отца прятаться? а?» Они еще пуще бояться начинают, а мать-то, то есть жена, смотрит (и, знаю я, трепещет) на меня в щелку умоляющими глазами. Я очень этот взгляд любил и нарочно, бывало, еще больше хмурю брови. Ну, скажите, имею я права в своем доме или нет? Ну, просто, хотя бы мне позабавиться захотелось, имею я на это право или нет? Превосходно-с. Теперь извольте вникнуть, какой из этого вышел анализ. Приехал я раз, таким образом, сел на кровати — а у меня, милостивый государь, в передней горнице кровать и диван заменяла — сел да покрикиваю себе, по обыкновению, на жену:

— Эй, ты! дашь ты мне наконец есть или нет?… — Так, знаете, нарочно скверные слова извергаю, без всякой злости. Принеси она мне есть да взгляни ласково — я бы ее и приласкал и поцеловал. А почему я мог знать, что она там плачет на кухне?… Покрикиваю себе, да и забыл, что у меня уж третий день эта самая девица гостит. Тогда у нас прислуги не было, и, надо сказать правду, она таки много нам помогала. Это я про прежний случай вам рассказываю, когда ей еще перьев не общипали. Вдруг она входит, медленно, с поднятою головою; подошла к стене, взяла табурет, потом вместе с табуретом подошла к столу, — а он возле кровати стоял, — примостилась и села как раз напротив меня. Я смотрю, что будет. Она положила оба локтя на стол, подперла щеки руками и уставила на меня глаза. Нужно вам сказать, что когда она на меня смотрела, то у нее всегда были особенные глаза. Она их несколько прищуривала, так что они походили на узких и длинных, черных как смоль жуков.

— Что это вы на меня жуков пускаете? — Я первый заговорил, потому что мне стало неловко. Она как бы не слышала моей шутки и через минуту процедила:

— Скажите, пожалуйста, имеете ли вы какое-нибудь понятие о том, что такое общественный инстинкт!

А? Как на экзамене с мальчиком… ей-богу! А я, безмозглая башка, вместо того чтобы взять ее за руку и вытолкнуть в кухню, потому не суйся не в свое дело, растерялся и не сразу даже мог ответить.