Андрей Осипович-Новодворский - Эпизод из жизни ни павы, ни вороны

• Название: Эпизод из жизни ни павы, ни вороны
• Автор: Андрей Осипович-Новодворский
• Издательство: «НАУКА»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005

Новодворский Андрей Осипович — русский писатель. Публиковался под псевдонимом А. Осипович. Происходил из обедневшей польской дворянской семьи. Умер в 29 лет от туберкулеза. Печатался в "Отечественных записках". Творчество писателя относят к щедринской школе.

---

ЭПИЗОД ИЗ ЖИЗНИ НИ ПАВЫ, НИ ВОРОНЫ (Дневник домашнего учителя)

Вместо предисловия

— Так превратился в ни паву, ни ворону, говорите вы?

— Да.

— Однако кто бы мог подумать! Такой, можно сказать, хорошей породы и так измельчал!.. Он… вы знаете? некоторым образом незаконнорожденный… Ну, постоянные уколы самолюбия, некоторые неудачи… Жаль, жаль!

* * *

Это было в Баден-Бадене, на гулянье, часов в семь теплого летнего вечера. Гуляющих было, как обыкновенно в это время, много; играла музыка. Разговор вели, сидя на скамеечке под старой, развесистой липой, гг. Тургенев и Соломин.

— Я редко посещаю Россию, — начал г. Тургенев после непродолжительного молчания, — и совсем потерял его из виду; но так как члены этого семейства всегда служили как бы верстовыми столбами на дороге российского развития, то я думал, что и отсюда увижу, когда он достаточно разовьется и выяснится… Скажите, пожалуйста: он не покушался на самоубийство?

Это обыкновенный исход для таких уязвленных натур.

Соломин рассказал мою историю.

— Но вы, кажется, меня не совсем верно поняли, — заключен он, добродушно скаля зубы. — Почему вы думаете, что он человек с уязвленным самолюбием?

Г-н Тургенев посмотрел на него с недоумением.

— А разве может быть другое объяснение этому странному направлению? Вы разве знаете другую причину?

Соломин почему-то заволновался, как вода, выведенная из равновесия дуновением ветерка, и боязливо стал оглядываться по сторонам, но через минуту вполне овладел собою и произнес с хитрою улыбкой:

— Я не знаю другой причины, кроме той, что он ни пава, ни ворона.

— Извините, что-то не понимаю, — произнес г. Тургенев с некоторой досадой. — Что ж вы называете в таком случае ни павой, ни вороной?

— Ни пава, ни ворона — название общее, такое же, как например лошадь, бабочка, а пород их много, как и пав. Пава — предел движения для ни павы, ни вороны. Всякая ни пава, ни ворона имеет свой предел, свою паву, и сообразно с этим они делятся на разряды. Одни из них составляют достояние зоологии, другие — сатиры; а то еще бывает «кающийся дворянин», Белинский…

— Что-о?

— Белинский. Впрочем, я, как уравновешенная душа, мало сталкиваюсь с этими людьми, кроме разве случаев особенной личной симпатии. Если угодно, я вам прочту о Белинском из письма той самой ни павы, ни вороны, о которой у нас с вами и речь, главным образом, зашла.

— Сделайте одолжение.

Соломин вынул из бокового кармана письмо, которое я написал к нему за несколько дней перед этим, и прочитал следующий отрывок:

«Что такое Белинский как тип? Это "алчущая правды", вечно страдающая, вечно рвущаяся к свету ни пава, ни ворона…

Он родился между воронами, в вороньей обстановке, родился впечатлительным, сердечным, добрым и сразу стал чувствовать себя неладно в вороньей среде. Он задыхается, ищет воздуха. А там, у подножия божества, спокойно расположились павы… Неотъемлемая особенность его характера — неудовлетворенность и стремление к идеалу. Ни вороны, ни павы этого не испытывают. У первых ничего подобного не зарождалось в голове, а вторые успокоились на лоне какой-нибудь до того широкой (или узкой) идеи или на таком громадном запасе силы, что перед нею все сомнения, терзания — нуль! Белинскому завидно это олимпийское спокойствие. Он так энергично рвется к богине, что, наконец, может достать до нее рукой, и с восторгом смотрит вниз, на громадный вороний мир, копошащийся там, далеко. Но тут-то оказывается, что павой ему никогда не бывать, не потому чтобы его общипали, а просто потому, что в нем самом много вороньего: он страстно любит ворон… Вот и начинает чудить Белинский. Он протягивает руку вниз, зовет ворон, несмотря на то что павам это, может быть, вовсе нежелательно; потом, видя, что вороны не обнаруживают ни малейшего поползновения лететь так высоко, он схватывает богиню за подол платья и тянет ее вниз, к воронам; когда и эти желания ни к чему не приводят, он, больной, измученный, проклинает и божество, и ворон и умирает… ни павой, ни вороной».

Соломин сложил письмо и снова спрятал его в карман.

— Ничего более, как желание прикрыть и оправдать великим именем свое духовное убожество; а впрочем, довольно остроумно… Вы теперь в Россию едете? — заключил вдруг г. Тургенев, очевидно желая переменить разговор.

— Да, там у меня место на фабрике есть.

— Что ж, понравился вам Манчестер?

Они поговорили еще кое о чем и распрощались самым дружелюбным образом. Глубокое взаимное уважение, лежавшее в основе их отношений друг к другу, нисколько не пострадало от маленького разногласия по поводу моей смиренной особы… Через три года после этого разговора появилась «Новь»…

Я заранее прошу извинения у г. Тургенева, если эта встреча его с Соломиным окажется выдумкой. Я взял ее целиком из недавно полученного мною письма от Соломина, на которого — буде что — и падает вся ответственность за неправду. Соломин подчас любил шутки, и очень может быть, что, благодаря счастливой оказии (у него недавно родился сын от Марианны, с которою я — NB — не знаком), это шутливое настроение усилилось в нем в значительной степени.

Во всяком случае, дело настолько близко касается меня, что считаю долгом рассказать свою подлинную историю, во избежание всяких недоразумений.

Но это дела так недавно минувших дней, что, даже находясь накануне нового фазиса развития, я еще не могу отнестись к ним вполне объективно и потому предлагаю на ваш суд, «прекрасная читательница», не связный художественный рассказ, а беспорядочные наброски, в том виде и порядке, в каком в памяти возникали пережитые впечатления. Я выбрасываю числа и дни из своего дневника, так как в рассказе о прошлом они не имеют никакого значения; остается, значит, как изволите видеть, не дневник, собственно, а так, черт знает что, ни рыба ни мясо, словом — произведение ни павы, ни вороны. Впрочем, если хотите, иначе и быть не может: представляя собой момент развития, мы, ни павы, ни вороны, не вылились в определенную форму, а потому не можем придавать таковой и своим произведениям.

Но позвольте с вами познакомиться.

Прежде всего несколько слов о моих предках: я уверен, что вы, «прекрасная читательница», имеете о них самые сбивчивые понятия.

Мой дедушка — «дух отрицанья, дух сомненья», или просто Демон, — умер естественной смертью, у себя в постели, соскучившись, вероятно, летаньем без толку над вершинами Кавказа и нелепым препровождением времени — побеждать сердца прекрасных дам… Бедный дедушка! Он, в сущности, был чрезвычайно добр. Его «отрицанья и сомненья» потому только казались ужасными нашей покойной бабушке, что она, с непривычки, склонна была видеть величайшие ужасы во всяком сомненье; а между тем дедушка не отрицал и не сомневался даже в крепостном праве.

Доброе старое время! Вы, конечно, его не помните. Ваша добрейшая бабушка была тогда еще очень молодою девушкой, воспитывалась в институте, мечтала о конногвардейцах, «с огнем в глазах и думой на челе», и проливала слезы над известной поэмой Лермонтова, где рассказывалось о моем дедушке, тщательно прятала книжку от «возлюбленной» maman, а на ночь помещала ее под подушку… Какие сны ей снились! Сколько сладостных грез, волнующих, подзадоривающих, уносящих воображение далеко-далеко за вершины Кавказа, под облака, где в беспорядочной массе смешивались огненные глаза, шелковистые усы, блестящие эполеты, целые идиллические картины жизни, исполненной любви, — всё, что могло вырасти в душной, сжатой атмосфере института и жизни на алчущей воздуха и свободы душе!

Тогда Афанасий Иванович, как вам известно, был еще молодцом, носил белый жилет и только что похитил Пульхерию Ивановну.

Всё это прошло. Ваша бабушка вышла замуж за вашего уважаемого дедушку и сделалась примерной хозяйкой. Многие еще до сих пор помнят ее бесподобные наливки, маринованные грибки, бесподобные варенья. Вам уж не сделать таких… Вы помните, как она угощала гостей на балконе, что выходил в большой тенистый сад? Ваша матушка сидела за самоваром, гости весело беседовали, а вы, наскучив играть с подругами, приютились в уголке.

Славный был вечер. Солнце садилось, жар свалил; дышалось легко и свободно; в пахучем воздухе носились майские жуки; вдали раздавалось блеяние деревенского стада и мелодическое кваканье лягушек. Ваша бабушка тихонько отошла в сторону, села в густой тени и долго-долго глядела на медленно потухавшую зарю; а вы вдруг подбежали к ней, взяли ее руку и спросили с трогательным участием: