Андрей Осипович-Новодворский - Эпизод из жизни ни павы, ни вороны

• Название: Эпизод из жизни ни павы, ни вороны
• Автор: Андрей Осипович-Новодворский
• Издательство: «НАУКА»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005

Новодворский Андрей Осипович — русский писатель. Публиковался под псевдонимом А. Осипович. Происходил из обедневшей польской дворянской семьи. Умер в 29 лет от туберкулеза. Печатался в "Отечественных записках". Творчество писателя относят к щедринской школе.

---

— Загоняй корову! — слышался со двора голос лесничихи, — куда свинья девалась? Господи, отвернуться нельзя!.. Ах, проклятая! чтоб тебе околеть! чтоб тебя собаки съели! — и так далее.

Молодые люди общими силами направили беглянку в должном направлении, для чего им пришлось пройти по дворику шагов тридцать, и потом рядом возвращались назад. Пользуясь темнотой, Марк Силыч вынул из бокового кармана небольшой пакет и сунул его в руку Прасковьи Семеновны. Та сначала вздрогнула и испугалась, даже слегка отскочила и с удивлением смотрела на Марка Силыча, гордо подняв голову; но он так убедительно и просто сказал: «Возьмите; это ваше», что она спрятала пакет в карман блузы и побежала к дому. Марк Силыч один вернулся в комнату. В его отсутствие кошка успела съесть половину масла, приготовленного к чаю, а собака прошмыгнула мимо его ног с явными признаками нечистой совести.

— Господи, что же мне теперь делать? — всплеснула руками лесничиха, вышедшая через минуту. Она внесла и поставила на стол горшок с молоком. За ее юбки крепко держался трехлетний мальчуган в одной рубашонке, черный, как цыганенок, выпачканный грязью и с большим беспорядком под носом. Сама лесничиха была небольшая, тщедушная женщина с выражением испуга в больших серых глазах, с несколько вздернутым носом, украшенным веснушками, длинными распустившимися волосами и в темном сарафане. Она робко посматривала на Марка Силыча, мысленно извиняясь перед ним и за кошку, что масло съела, и за свои сапоги, такие большие, что они соскальзывали у нее с ног и она должна была стучать каблуками и переваливаться на ходу. Она была олицетворенное извинение. Но Марк Силыч, всегда понимавший подобный взгляд лесничихи и обыкновенно отвечавший на него обворожительной улыбкой, в этот раз был до жестокости рассеян и поминутно посматривал на дверь. Наконец дверь эта отворилась, и в нее вошла снова Прасковья Семеновна. Боже мой, как она переменилась в несколько минут! Глаза, за минуту полуоткрытые, словно сонные глаза, теперь горели двумя яркими звездочками (лестное сравнение принадлежит Марку Силычу, а наше дело сторона), щеки горели румянцем, волосы распустились (может быть, и не сами собой); словом, она удивительно похорошела в несколько минут. Как только лесничиха вышла, она порывисто подошла к Марку Силычу, протянула ему руку и произнесла, вся сияющая, сладко изнемогающим голосом, в котором звучало счастие и слезы: «Друг!..» Марк Силыч обеими руками и всеми приятными средствами лица отвечал на ее пожатие; потом они сели по своим местам, словно вдруг сконфузившись.

Так и окончилось это свидание. Через минуту Марк Силыч возвращался домой с жалованьем в одном кармане и распоряжениями лесничего на клочках бумаги — в другом, задумчивый и серьезный. Он был тронут и взволнован. Он скрестил на груди руки и часто поднимал глаза к темному, почти черному небу, среди которого ярко горела луна; а лошадь, предоставленная самой себе, глубоко понурила голову, как бы не ожидая ничего хорошего в будущем от настроения своего седока, и подвигалась вперед медленным, осторожным шагом. По обеим сторонам дороги мрачной массой дремал лес.

«Друг!..» Как много значит иногда одно слово! И как она его произнесла! Казалось, будто все мелочи, которые обыкновенно стоят между людьми крепкими перегородками, вдруг исчезли сами собою; она стыдливо обнажила свое сердце и вынула оттуда это слово в виде благоухающего цветка; потому что это было больше, чем простое слово. Если же всё это кажется слишком поэтичным, то не следует забывать, что не было, кажется, ни одной фибры в организме Марка Силыча, которая не затрепетала бы радостным восторгом в ответ на искренний порыв девушки. Кто влезет в чужую душу? Может быть, он, этот хозяйственный, спокойный, с улыбкой собственного достоинства Марк Силыч, может быть, он давно мечтал о минуте, когда ему протянут руку и назовут другом; может быть, этот суровый на работе и далеко не мягкий с виду человек изнывал от потребности в ласке, в нежном женском участии…

Кобыла между тем на половине дороги, по-видимому, освободилась наконец от своих мрачных предчувствий и спокойно начала пощипывать траву, свернув несколько в сторону и остановившись на весьма питательном месте. Марк Силыч очнулся, подобрал поводья и поднял лошадь в галоп.

Что же касается до Прасковьи Семеновны, то мы ничего не можем сказать о ее чувствах, потому что, немедленно после отъезда Абрамова, она бросилась на кровать и спрятала лицо в подушку, так что не только «зеркала души», но даже щек не было видно.

Прохладное осеннее утро. Солнце еще не вышло из-за деревьев и золотило только вершины леса, кое-где пробиваясь между стволами и на поляны, покрытые голубой дымкой тумана. Листья переливаются сотнею цветов от ярко-красного, через все степени зеленого, до грязно-желтого, признака гниения и смерти. Впрочем, таких было немного: в лесу преобладал дуб, величаво сохранивший почти летнюю окраску. Небо было безоблачное, ясное. День обещал быть чудесным. У кого любовное свидание назначено, то это очень удобный для свидания день. Природа дышит какою-то задумчивостью и кроткой меланхолией. Самые легкомысленные головы делаются серьезнее и помышляют о соленых огурцах, кислой капусте, дровах, а кто имеет возможность, то и о наливке… Что же касается до влюбленных, то и здесь осеннее — с вашего позволения — чувство необходимости перенести поскорее место действия (ибо это роман) в теплую горницу, к пылающему очагу играет немалую роль. Вопрос решается глубокими, тихими голосами, серьезно, дружески, рука в руке, и скоро приходит к желанному концу. А между тем солнце в последний раз оглянулось на пройденный в этот день очень маленький путь, цветы, бедные, осенние цветы, «цветы последние», готовы свернуть свои лепестки — и всё грозит превратиться в бесконечную, тяжелую разлуку… Скорее! скорее!..

Но относительно Прасковьи Семеновны мы должны заметить, что ее в это утро волновала исключительно разлука. По поводу разлуки она и на свидание пришла, нисколько не условленное, устроившееся как-то само собою. Она была во вчерашнем костюме, но так украшенном, что его и узнать было нельзя. На воротничке заново выглаженной блузы красовался узенький воротничок, руки украшались свежими манжетами, прическа была сделана очень тщательно; на плечи был накинут теплый платок. Она сидела на склоне маленького холмика-могилы, каких очень много в Малороссии, среди небольшой поляны, успевшей высохнуть от росы, на бурке, любезно разложенной Марком Силычем. Сам Марк Силыч расположился несколько ниже, из почтительности упершись локтем в землю и подперев голову рукою. В нескольких шагах разгуливала его кобыла.

— Скажите, пожалуйста, — обратилась Прасковья Семеновна к Марку Силычу после нескольких общих фраз, — что вас заставило?…

Она остановилась, как бы не находя выражения.

— Поступить в полесовщики? — поспешил он к ней на помощь. — А я давно уж этим делом занимаюсь, батрачествую.

— Ах нет! — поправила она. — Я хотела спросить, каким образом вы попали именно в нашу глушь и в этот лес?

— А это уж особенная линия подошла, — улыбнулся Марк Силыч. — Если вы хотите знать эту историю, впрочем весьма краткую во всех подробностях, то вот она. Это заповедь вашего брата в последнюю минуту нашего свидания. Он положил мне на плечо руку и сказал: «Друг, я на тебя рассчитываю. У меня есть сестра, существо самое дорогое для меня на свете; иди и замени ей меня…»

Голос Марка Силыча слегка дрожал от воспоминаний и от самого поручения, которое он в первый раз высказывал громко. Он был смущен и глядел в сторону. А Прасковья Семеновна, не спускавшая с него лихорадочно блестевших глаз, вдруг закрыла лицо руками и тихо заплакала. Частые слезы дождем капали сквозь ее тонкие пальцы.

— Я пожал руку товарищу; мы в последний раз поцеловались. Он передал мне пакет, что теперь у вас, и мы расстались.

Марк Силыч продолжал глядеть в сторону и через минуту продолжал:

— Мне было строго наказано, чтобы я письма вам скоро не отдавал. «Пусть несколько изгладится впечатление» — это его подлинные слова.

Марк Силыч остановился и робко взглянул на свою собеседницу, как бы желая узнать, не слишком ли грубо он дотронулся до ее ран, но она замахала на него рукою и почти крикнула:

— Пожалуйста, продолжайте!

Он продолжал, сделав вид, что не заметил ее слез.

— Нужно вам знать, что мне было в точности указано место вашего пребывания. «Там, — опять его подлинное выражение, — ей, бедной, придется, по всей вероятности, околачиваться». Ну, я вижу, пункт удобный — вот и поселился.